какого греха или умысла против правительства, уж настолько-то я знаю свое кровное дитя! И Пеэтер…» Он ничего худого не знает о Пеэтере, кроме этого прискорбного равнодушия к вере. Как же он теперь станет шпионить за Пеэтером?
Но он уже дал подписку, и теперь поздно жалеть. Начни распускать нюни здесь, на улице, снова угодишь под ноги извозчичьей лошади! «Накачал в кабаке свой горб… » Тийт Раутсик берег каждую копейку, во всю свою жизнь он всего несколько раз позволил себе сходить в кабак, но в эту минуту он почувствовал непреодолимое желание заглянуть туда. И, поблуждав по ночным, освещенным фонарями улицам, ноги сами собой повели Тийта в кабак старого Вельтмана «Нечаянная радость», на Раплаское шоссе, на вывеске которого в тусклом свете фонаря красовался бодрый призыв: «Заходи!» Были до него и другие, последовавшие этому зову, теперь пришел на порог кабака дворник дома Пеэтсова, до сих пор не бравший в рот водки. Изнутри кабака неслись громкий галдеж и песни, и когда Тийт переступил порог, все еще сжимая под мышкой завернутые в «Ристирахва пюхапяэвалехт» старые туфли Иды Лаксберг, Роберт Кукк как раз успел наладить испорченную клавишу своей гармоники и с жаром заиграл «Еврейскую скорбь».
Глава шестнадцатая
С тех пор как Тийта Раутсика заставили помогать жандармскому агенту, он уже не мог обходиться без водки. Пил понемногу, не больше сотки в один прием, но так, чтобы маленький сверчок всегда жужжал в голове. И тогда, когда он впервые отправился на улицу Лиивакюнка, номер 18, квартира 3, чтобы сдать сведения господину Артуру Тикку, он тоже заставил запеть этого маленького сверчка.
Пело и на сей раз было вечером. Правда, честные люди делают свои дела при дневном свете, ночную тьму любят разбойники и воры. Ничего не поделаешь, значит, и эти тайные, во славу батюшки царя, дела вершатся под покровом ночи. И когда Тийт Раутсик остановился перед квартирой номер 3 в доме 18 по улице Лиивакюнка и на красивой медной дощечке прочитал: «Артур Тикк, Kunstmaler, päevapiltnik[23] - художник, фотограф», - у него совсем закружилась голова от множества разноязычных титулов господина Тикка.
Но что уменьшило восхищение Тийта, так это сам господин Тикк. Еще в жандармском управлении у Тийта Раутсика отнюдь не возникло должного и глубокого уважения к этому господину, как это полагалось бы по отношению к начальству, но здесь, увидев Артура Тикка в домашней обстановке, Тийт стал терять последние крохи уважения к нему. Те же белесые редкие волосы, те же гнойные, с покрасневшими веками глаза, только в жандармском управлении Тикк казался как-то старше, значительнее, выглядел более отъевшимся; теперь же стоявший перед ним Тикк, или Thick, оказался верзилой с удивительно плоским лицом, с очками в блестящей оправе на носу, и очки-то особенно подчеркивали непривлекательность его глаз. Вспоминая господина в штатском, виденного им в жандармском управлении, и глядя теперь на домашнего Тикка, Тийт Раутсик (быть может, под влиянием выпитого вина) вспоминал и другое: то кощунственное место в неписаной книге дворницких премудростей, где говорится, что каждая собака рядом со своим хозяином начинает во многом походить на него. Не случилось ли такое и с Тикком? В жандармском управлении, перед хозяином с бычьей шеей, господин Тикк, несмотря на подобострастные поклоны, и сам казался более солидным и холеным, но здесь, в своем доме, он, видимо, снова влез в свою настоящую шкуру. В жандармском управлении, несмотря на страх, Тийт Раутсик составил себе более или менее точное представление о том, с кем он имеет дело, но нынешний господин обладал такой неопределенной внешностью и столькими титулами, которые Тийт успел пробежать на дверях, что Тийт Раутсик остановился теперь среди комнаты, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами. Он старался повнимательнее разглядеть Тикка, но тут же вспомнил, как орали на него в жандармском управлении за нескромные взгляды, и виновато опустил взгляд.
- Присаживайтесь! Ну, что поделывает «зятек»? - спросил господин Тикк, протянув для пожатия свои длинные тонкие пальцы.
- Пеэтер Тиху мне больше не зять, я теперь строго караулю, чтобы они и не встречались, да дочка и сама начинает за ум браться.
- Так, так, значит, за ум берется… А каковы другие новости?
- Пеэтера рассчитали на работе!
- Дали Abrechnung[24]? Так, так! Не знаешь, почему?
В голосе Тикка звучала насмешка, и Тийту показалось, что его новость была для Тикка уже не новостью, и поэтому не стоило распространяться подробнее.
- Почему на фабрике с ним так несправедливо обошлись? А? - так же насмешливо повторил свой вопрос Тикк.
- Видно, господин уже… сами знают, - сказал, запинаясь, Тийт.
- То, что я знаю, мое дело! Выкладывай, что ты слышал, - потребовал Тикк.
- Конечно, господин, конечно, - смиренно ответил Тийт. - Потому, что двое рабочих - Карл Ратас и Аугуст Киви - были арестованы на фабрике за политику и увезены в тюрьму. А остальные хотели начать забастовку, чтобы освободить их. Но их не освободили, а бастующим дали на фабрике волчьи паспорта.
- Здесь ты путаешь. Abrechnung дали не всем бастующим. Среди них были и благонамеренные люди, которых подбили на это подстрекатели. Ни одного невинного человека у Гранта не посадили в тюрьму и не прогнали с места, только подстрекателей увели за решетку или дали им Abrechnung. А теперь какие планы у твоего «зятька»?
- У Пеэтера, что ли? Слыхать, что начнет строить новый дом трактирщику Вельтману вместе с мужиками с Сааремаа.
- Так, так, значит, таковы дела, - оживился вдруг Тикк. - С мужиками с Сааремаа. А что это за группа? Ты их фамилии знаешь?
- Фамилии я, господин, не знаю. Одного зовут Виллем, другого - Лаэс, затем еще Юхан и Андрес, все они живут на чердаке старого дома Вельтмана.
- Ты посматривай, повыспроси толком, кто да откуда эти мужики, еще попробуй узнать, зачем Пеэтер ходит к адвокату Леви. Знаешь, наверно, горбоносый старик еврей, адвокат, живет на углу Раплаского шоссе и улицы Роз, в доме Холостова.
- Как же мне это узнать? У меня нет никакого дела к адвокату.
- Пусть Лонни выпытает у Пеэтера.
- Лонни поссорилась с Пеэтером, я уже сказал господину, что из их дела ничего не выйдет. Лонни чиста от всякой политики и…
- Это мы еще посмотрим, старик, насколько чиста твоя Лонни!
Что хотел этим сказать Артур Тикк, осталось Тийту неизвестным, потому что в это время из соседней комнаты послышалось пение:
Кларисса, Кларисса,
Красотка моя!
Женский голос, кудахтавший за дверью, показался Тийту пьяноватым и сиплым, но, несмотря на это, Тикка он, видимо, притягивал к себе; агент взглянул на часы и спросил, поторапливая:
- Ну, и еще что нового?
- Сааремааские, в чью артель войдет Пеэтер, здорово налегают на работу. С утра, чуть рассветает, и до вечерних сумерек.
- Это нас не интересует, - оборвал его господин Тикк. - А вот что они думают о японцах, о Цусимском бое, за правительство они или против? Что они говорят, а?
- С ними ведь много не поговоришь - там щепки так и летят, токмари так и бухают по бревнам, гляди, чтобы под ноги не попал. Они, если и выберут минутку для обеда, болтают все свою сааремааскую брехню, так что даже повторить неудобно
- Мы здесь мужчины, с глазу на глаз, чем грубее, тем смачнее, - навострил уши Тикк.
- Скажем, например, поют такую песню:
В Петербурге, вот потеха!
Царь в б… к девицам ехал.
Песня и в самом деле уже с первых строк была такова, что ее не годилось передавать черным по белому. Однако о социализме, против которого обязана была бороться жандармерия, в этой песне не было и словечка, а относительно всякого другого вздора агенты не получали указаний. И господин Тикк счел ниже своего достоинства заниматься такой песней. Подобно даме сомнительного поведения, Тикк считал своим долгом при всех обстоятельствах высоко нести чувство собственного достоинства. Он не преминул показать даже Тийту Раутсику, сколь неизмеримо выше его особа в сравнении с Тийтом.
- А листовки ты где-нибудь видел? - спросил он, покашливая и закидывая лоснящуюся от помады голову. - В доме Пеэтсова квартируют рабочие Ситси, Ланге, да и из других мест. Не попадалось ли тебе на глаза что-нибудь подозрительное?
Тийт и в самом деле нашел однажды утром на стене дома какой-то подозрительный листок, но, опасаясь неприятностей, он мигом сжег его. Однако теперь, переминаясь с ноги на ногу перед господином Тикком, он попросту забыл об этом. И случилось так, что Тийт Раутсик рассказывал Тикку только то, что тот и сам уже знал, или пустяки, какой-то вздор, а обо всем, что могло интересовать жандармского агента, он позабыл сказать. Тийт хотел быть старательным и выложить все, что от него требовалось, однако ничего не смог вспомнить, словно его мозги промыли упругой струей из шланга. И как ни выпытывал Тикк, у Тийта, несмотря на все старания, не оказалось ничего стоящего для передачи.
Наконец, он надоел Тикку.
- Слишком мало материала вы мне принесли! У агента глаза должны быть спереди и сзади, все нужно примечать, все запомнить: что говорят в публичных и присутственных местах, в кабаках, в рабочих кварталах, даже на рынках! Заметишь что-нибудь подозрительное, сразу выясни: кто, где, как, когда, почему, с кем знается? Конечно, это дело требует умения, служба агента искусство, оно не всякому по плечу, но, если власти уж оказали тебе доверие, делай все, что в твоих силах, чтобы как следует выполнять твои высокие, благородные обязанности перед отечеством и самим государем. Царь лично интересуется нашей жандармской службой, он - наш отец и начальник, повелитель и наставник. Само собой разумеется, нельзя и требовать, чтобы подобный тебе простой мужичок сразу все это постиг! Но все же и ты, Тийт Раутсик, не смеешь ковылять по городу, как вислоухая такса. И тебе придется прилежно высматривать, выслеживать и прислушиваться, где что происходит. В кабак ходишь?