Что за огонь показался на севере, за Весилоо?.. Несколько огней… Должно быть, парусник, огни парохода выглядят иначе. Может быть, «Каугатома»? Ее как раз ожидали из Таллина. Ветер, какой ни есть, все же попутный, и Тынис, вероятно, хочет еще ночью войти в залив.
По слухам, сам Тынис делал уже последние рейсы. Когда у тебя фрахтуется с полдюжины кораблей, да еще приходится управлять большой усадьбой, где уж тут самому плавать! Говорят, и новый капитан для «Каугатомы» подыскан, какой-то толстосум из Пярну, вступающий со своими тысячами пайщиком судового товарищества. В таких делах народ уже не может сказать ни словечка (а если бы и сказал, разве Тынис послушался бы?). А старому штурману Танелю Ыйге придется, видно, и на сей раз утереть рот, не видать ему капитанского места…
Долго следил Матис за корабельными огнями, медленно приближавшимися из-за Весилоо. Потом усталость одолела его, от мерного покачивания на волне он задремал, как в качалке, и даже успел увидеть сон. Большой бурый бык из Кийратси стоял на мысу Эльда, задрав хвост, и так разрывал передними копытами гравий, что камни летели далеко по сторонам. Он мычал и ревел, нацелив рога на запад, будто собираясь ринуться вниз, в воду, и взбурлить море. Когда Матис проснулся, Михкель сидел на носу лодки с трубкой в зубах, а огни «Каугатомы» - чьи ж еще они могли быть? - уже порядком продвинулись от маяка Весилоо к берегу.
- Ветер будет… Ветер или вообще неурядицы, - истолковал Михкель сон Матиса. - Покойники и бурые быки во сне всегда означают шторм или какую неприятность.
Хотя Матис, спавший потом на шубе Михкеля, видел под утро и лучшие сны, ветер и в самом деле не замедлил явиться. За полчаса до восхода солнца, когда рыбаки принялись за выборку сетей, с запада подул ветер, и через десять минут море, такое спокойное ночью, неузнаваемо изменилось. Они уже вытащили большую часть сетей, как вдруг у сети Матиса порвались тетивы. О выборке сетей шестами нечего было и думать, пришлось отправиться ко второму флажку; с вечера, когда опускали сети, он был поставлен по береговым знакам на линии дома Лайду и бакена Весилоо. Михкель поставил передний парус, ветер понес лодку, и они скоро нашли флажок. Но здесь дело пошло гораздо труднее - сети приходилось тащить против ветра. Рыбаки хоть и садились по очереди на весла, но что не под силу, то не под силу, - оба уже не молодые парни, седьмой десяток пошел. Промокнув больше от пота, чем от воды, они принуждены были оставить в море не только оборвавшуюся половину сети Матиса, но и целую сеть Михкеля. Спустив веревку опознавательного флажка на дно, они снова определили створы пересекающихся линий по наземным ориентирам: одной - с маяка Весилоо на угол лайдуского хлева, другой - с колокольни каугатомаской церкви на лайдуский сарай. Однако надежд почти не было: ветер, менявший направление против солнца, дул уже с запада и с каждой минутой крепчал. Хорошо хоть то, что он позволял двигаться к дому. Михкель снова поставил передний парус (большого, среднего, паруса лучше было и не показывать), и они понеслись к берегу. Вскоре пришлось зарифить и этот парус. Водяные валы выбрасывали руль на поверхность, и лодку дергало. Михкель не выпускал из рук конец шкота, чтобы не дать лодке опрокинуться, если ветер налетит слишком уж сильно. Но это было не первое их плавание по бурному морю, они знали здесь каждый риф и надводный выступ, каждую скрытую водой мель! Вскоре им удалось укрыться за Ноотамаа, и острая опасность миновала. Однако их маленькая лодка все еще с бешеной скоростью мчалась через Ватлаский залив. Только миновав Сяйнасте и повернув через Сууре-Кургу в Рууснаский залив, они смогли проверить содержимое сетей. По-видимому, сиги в море были, и если бы они выбрали все сети, труд их был бы вознагражден. Теперь же убыток был больше прибыли. Ничего не поделаешь, такова жизнь: хоть без сетей оставайся, а морскую аренду барону платить придется.
Ночным пришельцем была действительно «Каугатома». Корабль стоял на якоре под Папираху, мачты его виднелись за низкорослым лесом Рахумаа. Одна из лодок, накануне вместе с ними закидывавшая сети у Лаймадала, сворачивала в залив Ватла, другой нигде не было видно. На берегу выяснилось, что это кийратскиский Михкель вышел вчера в море с младшим сыном Аннусом. Сил у обоих маловато, могло и несчастье случиться. Кийратсиская хозяйка, встречавшая своих мужчин, даже расплакалась и вначале забыла сообщить Матису новости. Ведь ночью на «Каугатоме» вернулся домой сын Матиса - Пеэтер, отчего Вийя и не смогла встретить мужа, она теперь суетилась вокруг сына. Кроме того, вчера вечером по деревне объявили приказ - всем хозяевам и бобылям собраться завтра в волостное правление по делам нового, предпринимаемого мызой общего обмера земли; каждый двор должен в начале будущей недели прислать по одному человеку в помощь господину землемеру.
- Что нам пользы от того, что будем обмерять барону землю? Чья земля, того и забота! - возмутился мастер Михкель из Ванаыуэ, полный еще не остывшей воинственности.
- Но приказ есть приказ, - возразила покорно Эпп, вышедшая навстречу мужу.
А мысли Матиса сразу закружились вокруг Пеэтера. «Приехал-таки, пять лет не был дома. Как же он приехал вдруг теперь, в сентябре, в такую пору, когда ни один мужчина еще и не думает об уходе из Таллина? Барином, на дачу, что ли? Известное дело, до встречи ли мужа Вийе, квохчет небось, как курица над яйцом, растопырив перья…» - думал Матис с добродушной досадой. Но прежде чем Матис успел перебрать в уме все возможные причины приезда Пеэтера, он заметил вдали на дороге, извивавшейся в можжевельнике, мужчину. Пеэтер? Неужели и в самом деле сын? Он натянул на городское платье старый отцовский пиджак и пришел помогать Матису. Волна нежности согрела сердце Матиса.
- Здравствуй, отец!
Пожатие руки теплое, крепкое. Пеэтер словно еще больше вырос и намного возмужал.
- Здравствуй, сын!
Ветер, как и в былые годы, посвистывал меж сараями для сетей, чайки по-давнему кружили над вешалами, но отец за эти годы заметно поседел и ссутулился, однако глаза его из-под мохнатых бровей смотрели по-прежнему ясно и волево; они чуть подернулись влагой и заблестели.
Когда Матис своей большой, продубленной в морской воде рукой тряс молодую и сильную руку сына.
- Какими судьбами и надолго ли?
- «Каугатома» как раз стояла в порту… подвернулся случай…
- Неужто снова забастовали?
- На этот раз нет. Забастовкой на одной фабрике многого не добьешься, приходится и над тем потрудиться, чтобы весь народ себя показал.
- Силы небесные! - воскликнула испуганно ванаыуэская Эпп; очищая сети, она как раз проходила мимо кюласооских вешал (хоть на площадке для сушки сетей Матису оставили его прежнее место) и случайно услышала разговор Матиса с Пеэтером. - Разве ты, Пеэтер, тоже стал в городе димукратом?
- Если вы здесь, в Каугатома, демократы, почему же мне, фабричному рабочему, не быть демократом?
- Я димукрат?! Спаси и защити господь, у меня, слава богу, голова еще варит, а в груди бьется христианское сердце!
- Да ты, старуха, не смыслишь ничего, что димукрат, что бюрократ, болтаешь, что тебе Гиргенсон в церкви поет, - пробирал Михкель свою бабу, ее приверженность к церкви сердила его еще со времен постройки «Каугатомы».
- А ты, видно, хочешь, чтобы я от бога отреклась!
- Зачем ты бога сюда суешь? Не бог напевает тебе в церкви всякий вздор, а «вослюбленная душа» - толстобрюхий баронский зять.
Так разговор и свернул на неутихавшую перебранку старухи и старика из Ванаыуэ. Ветер немного унялся. К радости кийратсиской хозяйки и всех находившихся на берегу из-за Весилоо показался парус кийратсиской лодки, - кто же другой мог сегодня выехать из Лайду или Весилоо?
В сетях ила не оказалось, и Матис с Пеэтером быстро очистили их. Пеэтер взвалил на плечи мешок с сигами - двадцать две рыбины, всего лейзика полтора, отец закрыл двери рыбацкого сарая, положил ключ под камень, и они отправились домой.
- Чертовски жаль, что сети остались в море. Еще бы немного силы, и сети были бы у нас в руках. Михкель за последние годы тоже крепко сдал…
- И ты ведь уже не юноша!
- Нет, конечно, - вздохнул Матис. - Разве я молодым остался бы в летнее время здесь, чтоб барон гонял меня с места на место? А как у вас в городе? Удалось адвокату дознаться насчет нашего устава?
- Нет, - коротко ответил Пеэтер.
- Так я и думал. А я разве мало денег унес в город адвокатам? Все те же баре, что судья, что адвокат, каждый норовит к тебе в карман забраться, последнюю копейку вытащить, о правде никто не заботится.
- Ну, про Леви этого не скажешь. Он держал сторону рабочих, честный был человек, недаром его в тюрьму упрятали.
- В тюрьму? Из-за политики, что ли?
- Не иначе. Пронюхали, что он связан с социал-демократической партией.
- А ты как теперь, тоже за социализм? - спросил отец, чуть исподлобья поглядев на Пеэтера.
- Да, похоже.
- В городе жарко стало?
- И жарко. Да и в деревне тоже нужны более сведущие люди, готовые посмелее действовать. А о том, что мне в городе жарко стало, никому ни слова, даже матери, не женское это дело.
- Ищут?
- Наверно, ищут. Товарищи решили, что мне лучше на время уйти из Таллина. Послали сюда.
- Послали? Кто тебя мог послать?.
- Партия.
Эта новость заставила Матиса остановиться посреди лесной тропинки; запустив руку в карман, он нашарил кисет. Только сделав несколько затяжек из трубки и зашагав дальше, Матис откашлялся и сказал:
- Видно, у вас там - в партии - народ крепкий.
- У царя: на службе войска и шпики, попы и золото. Царская империя существует уже сотни лет, корни ее крепко оплели всю страну. Против царя не пойдешь запросто, насвистывая, - тут каждый должен твердо стоять за общее дело.
- Ну, а что же ты теперь сможешь на побережье? Мужики разъехались кто куда, тут никакой партии не сколотишь.