иями и действиями. Русское государство было бы лучше подготовлено к войне, если бы наш Император не запретил этого, потому что Он хотел мира и не мог даже слышать разговоров о войне. Все же войне суждено было вспыхнуть именно при нем, а почему это случилось так и какими неисповедимыми путями это должно обратиться во благо для всего мира, это знает только тот, кто сказал: «Я творю мир и приношу бедствия» (Исайя, 45, 7).
Барон Фромгольд фон Ренненкампф снова рассердился. Даже их «Ристирахва пюхапяэвалехт» пишет одну лишь чепуху и вздор! Тоже умники нашлись - император не позволял России готовиться к войне!
Барон презрительно оттолкнул все эстонские газеты и стал читать последние номера газеты «Ревалше цейтунг».
«Hapsal. Auf den Gutbesitzer v. К. wird, als er auf der Landstrasse zu Wagen den Weissenfeldschen Krug Walgevälja passiert, ein Revolverschuss abgefeuert, der aber fehlgeht»[25]
«Alt-Schwanenburg. Kirchendemonstration. Der Sonntag-Gottesdienst, zu dem eine zahlreiche Gemeinde versammelt war, verlief in ungestörter Ruhe bis zum Schluss der Predigt. Kaum aber hatte der Pastor die Kanzel verlassen, als eine Taube mit einem roten Fähnchen lossgelassen wurde…»[26]
«Reval. In der Waggenfabrik «Dwigatel» findet ein Krawall statt. Gegen 200 Arbeiter aus der Schmiede wollen den Meister А. Timmermann in den Sack stecken»[27]
Барон Фромгольд фон Ренненкампф встал, раза два прошелся, сутулясь, по мягкому плюшевому ковру кабинета из угла в угол и остановился перед портретом своего знатного предка Готгарда фон Ренненкампфа. Много воды утекло в море со времен Екатерины II. После Екатерины в России царствовали Павел I, Александр I, Николай I, Александр II, Александр III, и ныне на престоле воссел женатый на немке и весьма благосклонный к балтийскому дворянству Николай II. И все же у балтийского дворянства нет уже былой мощи и уверенности, как в блаженные времена Екатерины II. Нет, в этом нельзя обвинять самодержавие и царский двор. Чего только не случилось на свете после очаровательной и мудрой Екатерины! Еще ей самой привелось услышать, как во Франции поволокли на гильотину Людовика XVI и его прекрасную супругу Марию-Антуанетту. В 1848 году по Европе прокатилась новая волна революции, в 1871 году в Париже даже провозгласили открыто коммуну! Только в России самодержавие в течение нескольких столетий сохранялось в неизменной твердости (здесь бунты жестоко подавлялись), только в России не тревожит воли монарха конституционная паутина, парламентская возня депутатов, только царская Россия - незыблемая твердыня, куда с надеждой обращены взоры дворянства всего мира. Неужели смутьяны успели так глубоко посеять среди народа свое злое семя, что и эта твердыня грозит рухнуть от внутренних волнений? Нет, этого никогда не случится! Каждый чиновник на своем посту, каждый офицер в своей казарме, каждый помещик в своей округе должен быть на страже, любое волнение нужно подавлять в самом зародыше, как это всегда делал он, Фромгольд фон Ренненкампф, здесь, в Каугатома.
Увы, не все помещики шли одной с ним дорогой. Некоторые, особенно молодые дворяне, под влиянием всяких злонамеренных идеек, впали в излишний либерализм и стали с легким сердцем и сравнительно дешево продавать мужикам в их собственность хутора, снизили арендную плату и дают поблажки батракам, в некоторых местах даже организовали для их детей какие-то «киндергартены[28]». Ну прямо какие-то толстовцы в Прибалтике!
И вот - полюбуйтесь - теперь уже видно, куда ведут эти мягкость и либерализм: крестьянин из-за угла убивает своих благодетелей. С крестьянами нужно обращаться веками испытанным методом: в железных тисках нужно держать его, тогда будет порядок дома, порядок на мызе, порядок в государстве. Лучше всего держать крестьянина в таком положении, когда он вынужден будет думать только о куске хлеба для себя и для своих детей. Rechtwohl[29], нужно дать мужику столько, чтобы он мог работать, но all zu viel[30] у него не должно быть ничего. Стоит мужику стать сытым и довольным, как он заважничает и скоро даже по одежде станет таким же «господином», как и ты сам. Если он одет и кое-что скопил в Vorrat[31], он пошлет своих детей в школу и в конце концов начнет требовать и свободы для себя, требовать равных с тобой прав. И в самом деле, если уж до того дело дошло, то не остается ничего другого, как повлиять на такого зажиточного и грамотного крестьянина, чтоб он перенял язык и взгляды господствующих слоев и превратился в Deutschbalte[32]. Но если все мужики превратятся в кадакасаксов, кто же тогда будет работать? В конце концов самому дворянству придется пойти в поле разбрасывать навоз! Danke bestens! Verfluchtes Lumpenpack![33]. Вот куда ведет необдуманность молодых либералов. Gott sei Dank[34], его двое сыновей - и гостящий сейчас дома студент Герман-Фридрих, и находящийся на военной службе Эбергард-Готгард - не заражены такими идеями, а что касается батраков двух его имений, бобылей, и арендаторов, то с ними, кажется, все еще в порядке. Матис из Кюласоо, вожак здешних строптивцев, осмелился подать на него, помещика, в суд из-за какого-то жалкого, давным-давно отнятого клочка земли; проиграв процесс в Куресааре, он имел наглость обжаловать приговор даже в Ригу, но в конце концов получил-таки на суде хорошенько по носу. Года два назад он выгнал этого смутьяна и из Кюласоо. Поди бунтуй, нанимай адвокатов, когда у тебя, бобыля, едва держится душа в теле! И парусник, который они кое-как всей волостью смастерили, улизнул-таки из их рук. И кому он достался? Вот это и есть самое ловкое во всей истории: брату бунтовщика, капитану Тынису Тиху, который, как видно, все же ist ein anständiger Mensch[35], человек совсем другого сорта, чем его желчный и упрямый брат.
«Ничего, ничего, скоро и во всем государстве восстановят прежний прекрасный порядок», - думал барон Фромгольд фон Ренненкампф, сидя в своем просторном кабинете, уставленном тяжелой, темной дубовой мебелью.
Поэтому внезапный приход толпы крестьян в мызу, да еще в такую непогодь, был полной неожиданностью для барона, для его семьи и прочих обитателей мызы. Даже кубьяс, юугуский Сийм, не сумел так скоро очухаться от душившей его злости, чтобы поспеть раньше мужиков и предупредить барина. Завидев у парадного крыльца большую толпу мужичья, требующего допуска в господский дом, барон вначале подумал, что, может быть, на уборке картофеля случилось какое-нибудь несчастье - скажем, лошадь понесла и убила человека. Только вот что показалось ему довольно странным: почему они пришли жаловаться на свою беду не через кухонное крыльцо, как обычно, и почему среди женщин, работавших на уборке картофеля, столько по-воскресному одетых мужчин? В нетерпении барон не стал дожидаться слуги и пошел открывать дверь. Однако, столкнувшись почти сразу лицом к лицу с издавна ненавистным ему Матисом Тиху, он уже с первых слов отбросил взятый было вопросительный тон и раздраженно закричал, обращаясь главным образом к Матису:
- Что ты тут буянишь? Если у тебя какое дело, разве не знаешь, где кухонная дверь?
- К мамзелям и кухаркам у нас нет никакого дела, как это иной раз случается с самим бароном.
В толпе женщины прыснули со смеху. Глаза барона мигом обежали толпу, и он увидел, что не часть женщин, как показалось ему вначале, а все, кому надлежало сейчас трудиться на картофельном поле, сгрудились за спинами мужчин.
- Почему эти женщины здесь? - крикнул барон кубьясу, только что подоспевшему с поля, чтобы доложить барону про свою беду.
Но прежде чем Сийм успел раскрыть рот, Длинный Виллем, приехавший на недельку-полторы из Таллина, чтобы помочь сыну ставить мережи на сигов, и перебравший смелости в монопольке у волостного правления, подскочил к барону и закричал от внезапной ярости, размахивая кулаком у самого его носа:
- Чего ты на баб заглядываешься, гляди на мужчину!
Рука фон Ренненкампфа быстро скользнула в карман, не нашла там ничего, и барон неуклюже попятился. Но ему не удалось оторваться от разъяренного Длинного Виллема, который, занеся кулак над головой барона, шагал за ним по ступеням крыльца. Тут в дело вмешался капитан Тынис Тиху. Капитан Тиху в силу своего служебного положения уже много лет имел револьвер; он сразу понял первое движение барона и схватил Длинного Виллема за руку. Тынис хоть и ниже Виллема, но столь же сильный и широкоплечий мужчина, и если бы их поставили на весы, трудно сказать, кто перетянул бы.
- Дурака не валяй! - сказал он Виллему. Он привык приказывать, водворять спокойствие на корабле. Его спокойный, решительный голос и внушительный вид подействовали на толпу, как масло на бурное море, и Виллем, хоть и нехотя, опустил руку. - Нам надо поговорить с фон Ренненкампфом насчет землемерных дней и еще кое о чем, - сказал капитан барону, который стоял перед ним и в волнении покусывал губы.
- Разве так разговаривают? Это бунт! Почему эти женщины ушли с поля?
- Об этом нам как раз и нужно поговорить с бароном, - сказал Длинный Виллем гремящим голосом.
- Никто не разговаривает и не обсуждает дела с поднятыми кулаками!
- У меня-то кулаки не подняты, - капитан Тиху старался перевести дело в шутку.
- Я не о тебе говорю, но здесь твой брат, и этот… - и барон покосился на кокиского Длинного Виллема, который и сейчас стоял, угрожающе сверкая глазами, и, по-видимому, каждое мгновенье был готов поднять кулак для удара. Но решительный вид Виллема и других мужиков и досадное сознание того, что в кармане у него нет оружия, заставили барона уступить.