- Ты что-нибудь знаешь о Пеэтере? - спросила Лонни, схватив Карла за руку. - Он жив?
- А почему бы ему не жить?! Он ведь ускользнул из жандармской ловушки! Уже после того он прислал мне в тюрьму письмо.
- Послал письмо? Неужели правда?! Я о нем ничего не знаю. Где он?
- Да уж где-нибудь воюет, у кого же теперь есть время спать! Может статься, скоро здесь будет! Вы, кажется, не знакомы? Познакомьтесь - Клавдия Косарева - Лонни Раутсик!
- Карл, если увидишь Пеэтера, скажи и ему, что… - и Лонни больше ничего не смогла добавить - она боролась с подступившими к горлу слезами. Карл торопился, депутация уже двинулась вперед, и девушка, с которой только что познакомилась Лонни, поспешила за ними.
Выслушав речи еще двух товарищей, народ стал разбиваться на группы, но не покидал Лаусмановского покоса, поджидая возвращения рабочих представителей из городской управы. Депутация задержалась, и рабочие решили пройти демонстрацией по городу и продолжить собрание на «Новом рынке» .
Лонни Раутсик отыскала Анн Теэару и шагала вместе со всеми. Она надеялась обстоятельнее поговорить о Пеэтере с Карлом Ратасом, когда тот вернется из городской управы. Ей было больно, что Пеэтер сумел написать Карлу даже в тюрьму, а ей не прислал ни строчки, но, может, так и следовало поступать, потому что… отец ведь был против Пеэтера и в последнее время вообще вел себя так странно!
Но Пеэтер жив, здоров и может скоро прийти сюда. Теперь, когда власть в руках рабочих, Пеэтеру не нужно больше бояться никого, даже ее отца. Она снова встретится с Пеэтером, пойдет за ним всюду и никогда не оставит его, пройдет с ним сквозь огонь и воду - все равно, что бы ни случилось, что бы ни ожидало ее. Вот, взобравшись на ящик у фонарного столба, с жаром говорит совсем молоденькая девушка. Может быть, Лонни и не умеет так хорошо говорить, но она может действовать, она сделает все, чего только Пеэтер или Карл пожелают. Пеэтер переслал Карлу письмо. Члены партии даже за тюремными стенами, видно, не забывают друг друга, у них налажена связь с Петербургом и Москвой и даже с Сибирью. Все эти собрания, требования к властям возникают не сами собой, они заранее продуманы. «Может быть, и Пеэтер принадлежит к числу тех, кто стоит близко к здешнему руководству», - подумала Лонни с гордостью.
Уже стали спускаться осенние сумерки… А вот показались и делегаты. Один из них, худой, пожилой мужчина в очках, обратился к народу. Городская управа обещала ежедневно выплачивать рабочим патрулям семьсот пятьдесят рублей за охрану порядка в городе. Депутация потребовала тысячу рублей, городской управе пришлось согласиться и с этим. Городская управа обещала…
Лонни напряженно осматривалась: куда же девался Карл? И, вглядываясь в толпу, она увидела шагах в двадцати от себя сааремааских земляков Пеэтера - Длинный Виллем резко возвышался над толпой. Может, они знают что-нибудь о Пеэтере? Она стала торопливо пробираться к нему и вдруг заметила, что толпа пришла в движение, все стали оборачиваться, вглядываясь во что-то. Лонни тоже обернулась. От здания окружного суда надвигалась серая, однородная громада, ощетинившись штыками, словно поднятой кверху стальной щеткой; щетка угрожающе колыхалась, приближаясь с каждым шагом.
…Солдаты!
Генерал Воронов возвратился из Петербурга.
«Патронов не жалеть!»
Капитан Миронов отобрал семьдесят самых правоверных, преданных царю солдат Онежского и Двинского полков и приказал им остановиться в ста пятидесяти шагах от толпы - подходящая дистанция для прицела. Раздалась команда:
- На изготовку!
Взоры людей замерли на солдатских ружьях, и леденящее молчание охватило толпу. Лонни Раутсик слышала, как полицейский офицер прокричал что-то издалека, но слов Лонни не расслышала, как, очевидно, не расслышали их люди, стоявшие поблизости, потому что никто не двинулся с места. Лонни видела, как солдаты вскинули ружья, инстинкт подсказал ей, что нужно лечь, припасть к земле. Но прежде, чем она успела это сделать, что-то резко ударило ее в грудь. Лонни скользнула сначала на колени, потом упала навзничь. Больше она ничего не слышала и не ощущала.
Солдатские ружья затрещали еще раз и еще один - третий раз.
Эти люди (хотя они только выполняли приказ, и на них падала меньшая доля вины) обагрили таллинский «Новый рынок» кровью сотен невинных людей, а свое имя покрыли вечным, несмываемым позором.
Почти полвека назад, в понедельник 2 июня 1858 год а, затрещали солдатские ружья во дворе мызы Махтра. Эдуард Вильде в романе «Война в Махтра» пишет:
«…Дула нескольких ружей поднялись, грянули выстрелы, и богатырское тело Юри Терка, с двумя смертельными пулями в груди, рухнуло ничком на песок.
На мгновение воцарилась глубокая тишина. Смятение испуга сковало уста и умы. Но затем окаменевшая толпа ожила. Вспыхнула яростная жажда борьбы. Громовое «ура» двух с лишним тысяч глоток сотрясло воздух. Поднялся целый лес кольев, и бушующая волна захлестнула кучку солдат».
В воскресенье, 16 октября 1905 года, на таллинском «Новом рынке» бушующая волна трехтысячной толпы не захлестнула отряда капитана Миронова. Разве жажда борьбы таллинских рабочих а 1905 году была меньшей, чем полвека назад у их отцов и дедов во дворе Махтраской мызы? Нет, этого нельзя сказать. Махтраские крестьяне в 1858 году, собираясь на мызу, уже знали, что без сопротивления им не избежать назначенного телесного наказания, что какое-то столкновение произойдет непременно. Они кликнули себе на помощь крестьян соседних волостей и вооружились подходящими кольями и дубинами.
Шестнадцатого октября 1905 года таллинские рабочие стояли на «Новом рынке», ничего не подозревая с голыми руками под градом солдатских пуль. Первый залп не тронул кокиского Длинного Виллема и лоонаского Лаэса, но затем пули заставили лечь и их, как и всех, стоявших рядом, лечь, чтобы искать защиты у матушки земли. Кто-то рухнул на спину Длинного Виллема, но в тот миг Виллем не ощутил никакой тяжести; вцепившись пальцами правой руки в отшлифованный булыжник мостовой, он старался вытащить его. Но камень глубоко и прочно сидел в мостовой. Другого, более обнаженного, не найти - все вокруг укрыто повалившимися людьми, - и Виллем упрямо напрягал свою богатырскую силу, чтобы вытащить камень. Кто-то придавил ему руку носком сапога, но он и тогда не выпустил камня, и, лишь выворотив его из мостовой и зажав в руке, Виллем попытался подняться.
- Не вставай, убьют! - крикнул лежавший рядом с ним лоонаский Лaэc.
- Если нас убивают, то и мы будем убивать, - прорычал Виллем, поудобнее прихватывая камень и вскакивая на ноги. Жилы синими канатами вздулись у него на висках и на лбу.
- Сумасшедший, куда тебе камнем против солдатских ружей! - кричал Лаэс, схватив Виллема за руку.
Залпы сменились одиночными выстрелами. Раза два пули просвистели мимо Виллема, но он не обращал на них внимания и, охваченный яростным гневом, хотел броситься на солдат.
- Не ходи! Изрешетят тебя пулями! - закричал Лaэc.
Вряд ли Лaэcy удалось бы удержать Виллема и уберечь его от верной гибели, если бы Виллем не споткнулся о раненого, старавшегося на руках проползти вперед.
- Помоги, товарищ! Спаси! - услышал Виллем.
Он взглянул под ноги. Первое, что бросилось ему в глаза, - худая и жилистая, вся в сетке морщин старческая шея. Виллем нагнулся и, чтобы взять раненого старика на руки, переложил назначенный солдатам камень из правой руки в левую. И всю дорогу, пока Виллем на себе тащил старика домой, он не выпускал из рук камня и выбросил его лишь две недели спустя, когда ему по случаю удалось купить подержанный маузер, и он уверился, что хоть револьвер был и стар, а пуля все же пробивала трехдюймовую доску.
Лоонаский Лаэс, как и Длинный Виллем, по счастью, не получил и царапины. Он помогал усаживать в извозчичью пролетку какую-то русскую женщину, которой прострелили ногу. С женщиной был ее муж. Сняв с себя шарф, он перевязал раненную выше колена ногу, но кровь не унималась, и женщина была близка к обмороку). Сев рядом с женщиной в пролетку, ее муж на ломаном эстонском языке поблагодарил Лаэса. Да, это были русские, определенно русские. А те, что стреляли, тоже были русские.
Лаэс читал и слышал о петербургском кровавом воскресенье, он уже знал, что русские, одетые в шинели, убивали там других русских, но своими глазами Лаэс увидел это впервые. Скудная почва острова Сааремаа, а главное - тяжелые условия аренды земельных участков у балтийских помещиков не притягивали сюда безземельных крестьян из России. Сааремааские крестьяне и эстонцы из других мест сами уходили в Россию в поисках более легкого ярма и лучшей земли. Условия работы в русских городах бывали гораздо более сносными, а жизнь веселее, чем в Таллине, потому-то ничто не привлекало сюда и русских рабочих. Поговаривали, что власти выслали сюда из Петербурга к «инородцам» часть мятежных рабочих, но ввиду близости к столице Эстляндия никак не смогла стать второй Сибирью. Вот почему Лaэcy редко приходилось сталкиваться с простыми русскими людьми. Солдаты жили в казармах, к тому же их приучали смотреть на «чухонцев» и прочих «инородцев» свысока. В тюрьме Лаэсу еще не довелось сидеть, так что он не успел узнать повадки русских тюремных надзирателей. А от русских губернаторов в Эстляндии, от генералов, офицеров и прочих чиновников с погонами и без погонов, его, жителя чердачного помещения дома Вельтмана, отделяла такая сословная пропасть, что какое-либо общение с ними было для него попросту невозможно. Царь был русский, губернатор тоже русский, чиновники русские; и уж одно то, что прибалтийский немец-барон отлично ладил с этими тузами, заставляло Лаэса держаться настороже. Волк волка не сожрет, таких людей нужно сторониться.
А тут вдруг русский убивает не только эстонца, инородца, но и русского! На всю жизнь глубоко запечатлелась в памяти Лаэса бойня на таллинском «Новом рынке». Но почему-то особенно запомнились некоторые подробности. Тусклое, низко нависшее небо над городом, ре