- Ну, так и быть, если студент хочет записать, можно и пропеть какую-нибудь шуточную песенку.
И он затянул скрипучим стариковским голосом песню:
Прошел я остров Сааремаа
И прямиком, и крутом.
Но не свела судьба меня
С сердечным милым другом.
«Где хутор, лодка где, скажи? -
Спросила Эйму Тийна.
Пропил последние гроши,
Проваливай, детина!»
На горке видел ветряки
Дымила смолокурня.
Но девки больно там горды:
Не надо нам, мол, дурня!
На Сырве девушки - беда:
Любая - в пестрых юбках,
И так натянуты всегда
Как паруса на шлюпках.
Такая жизнь мне не с руки,
Сотрешь до крови пятки –
Подамся снова в моряки,
И в море, без оглядки.
Дальше Кусти и Каарли вместе пропели «Это в Лондоне случилось», потом «Стояли Лаэс и Луутси перед судом, у них с похмелья головы болели» и «Песню Янки». Карандаш собирателя песен быстро скользил по бумаге, но вскоре это, по-видимому, надоело ему, и он сказал:
- У вас, друзья, должна быть и одна свеженькая песня. Как она поется?
В комнате наступила тишина, которую пришлось нарушить самому собирателю песен:
- Ну, очень уж вы замкнуты! Теперь ведь объявлен манифест! Такому, как я, можно выкладывать всякие песни. Тем более, что для царя и баронов я, может быть, покрепче занозы в глазу, чем все вы, вместе взятые. Если позволите, я очиню свой карандаш.
Он взял со стола нож и стал медленно заострять кончик карандаша.
- Да, слыхать, студенты иногда шумят там в городе, в Тарту, - сказал Кусти, быстро хмелея.
- Мы, бобыли, живущие здесь, у скудного моря, на каменистой земле, не можем содержать своих сыновей в университете. Мы их всех разослали по миру бродить - кого на корабль, кого за Ригу в гипсовые карьеры, кого по железке на казенный счет в Маньчжурию, под японские пули, кого на самое дно морское, в Цусимский пролив… В больших школах штудируют науки сыновья богатых папенек и маменек, и не верится мне, чтобы богатый, ученый человек стал заступаться за бедного рабочего и безземельного человека, - проговорил Михкель, по-прежнему чуждаясь пришельца.
- Есть и другого сорта студенты, не все же богатые бурши. Два года служат, третий учатся. Занимают, понятно, кое-что у родных, обходятся как могут, - защищался собиратель песен и сказок, стряхивая с коротких полосатых штанов карандашные стружки.
- Ах, черт бы тебя побрал, Каарли, чего ты медлишь! Давай спой-ка свою «Войну в Руусна» - свеженькая булочка, только что из печки Эти дурацкие газеты ничего пожарче не умеют написать, пусть господин скубент послушает как шли у нас и дела, и песни, - сказал Кусти, который был уже под крепкими парами.
- Я уже раз обжегся на песне, не хочу второй раз понапрасну голову в огонь совать, - сказал задумчиво Каарли.
- Что за чертова душа у тебя, шкуру бережешь! Видишь, Матиса пуля насквозь прошила. Думаешь, он теперь из-за этого за печку спрячется? Погоди, пусть мужик придет в себя, тогда уж бароны увидят, как ястреб крылья расправит! - сказал Кусти.
- Ты откуда знаешь про дела других? - отрезал Михкель. - У Матиса самого рот на месте, не суй свой нос куда не следует.
- Вот и сую, раз все вы здесь как бабы! Ну, ты, собиратель старины, скубент или кто ты там есть, возьми карандаш и строчи: «Песня про войну в Руусна». Если настоящий мастер боится и пикнуть, то запиши: сочинили спел Кусти Аэр, Кусти Петрович Аэр, из деревни Руусна, Каугатомаской волости, одет в старье, в рваное тряпье, в фуфайку из шерсти бараньей, самураями в ягодицы ранен, но это не стыдно, рана заросла, дыры не видно, с этаким малым уроном можно еще потягаться с бароном. А песня поется так:
В волостном – народу тьма,
Слышны Матиса слова
«Демократ я! Буду драться
За права и землю, братцы!»
По цигарке раскурили,
Все чин-чином обсудили
Записали в протокол –
И айда на мызный двор
По дороге песню пели:
«Нам бароны надоели.
Убирайтесь прочь из мызы
Вместе с кубьясом бесстыжим!»
Ренненкампф смекнул, паскуда,
Что ему придется худо.
И не снимет, - вот конфуз! -
Перед ним мужик картуз.
Бабы с поля убежали
С мужиками зашагали,
Мари Кипп вперед пошла.
Знамя красное несла…
- Хватит! - прервал Михкель пение Кусти. - У песельника своя глотка есть: хочет - поет, не хочет - молчит. Ты что ставишь себя над другими какой-то иерихонской грубой?
- Да, перестань, - уговаривал его теперь и слепой Каарли. - Это придумано так, для своих людей, а не для чужого, незнакомого человека, не для записи.
- Чертовы бабы! - ругался Кусти.
- Бабы или нет, но песня не твоя, а Каарли, и если Каарли говорит, что хватит болтовни, значит, молчок! Будет лучше, если молодой господин порвет этот листок и бросит в огонь, - вмешался и Матис с кровати.
- Что вы, что вы, мужики, это очень удачная песня! Ух, если бы вы только слышали, что мы, студенты, сейчас поем! Теперь не прежнее время, когда надо было бояться каждого пустого слова. Теперь, после манифеста, и газеты пишут по-другому, - сказал собиратель песен, закинул ногу на ногу, сунул в зубы новую папиросу и аккуратно задул спичку.
- Манифест! На таллинском «Новом рынке» было по щиколотку крови. Манифест! - отрезал Михкель.
- Стрельба на «Новом рынке» была до манифеста, - поправил его гость.
- Велика разница, что и говорить! У нас не два царя, чтобы один вечером приказывал расстреливать сотни ни в чем не повинных людей, а другой наутро подписывал манифест! - сердито заметил Матис.
- Понятно, темное дело этот манифест, - пришелец поспешил вдруг не только сдаться, но и подсыпать еще соли от себя, - а поэтому и нужно подложить царю свинью, будьте только посмелее, ребята!
- Ну, в других местах и того не сделано, что у нас здесь, - хвастался Кусти.
- Гм, гм, - задумчиво покашливал чужой и быстро завертел большим пальцем правой руки вокруг большого пальца левой. - Конечно, кое-что вы сделали. Но господский дом на мызе поджечь не смогли? Господ порешить тоже не смогли? Малый размах был!
- Думаешь, они уберегли бы свою шкуру, если бы капитан не переменил бы вдруг курса и не повел речь про суд?
- Ты, Кусти, как курица: выпьешь с наперсток и уже не знаешь, что мелешь, - сказал Михкель и принялся искать шапку. Пропал день, теперь жди, пока такой прощелыга испарится, чтоб можно было опять потолковать между собой. - Я, значит, утром посмотрю твои мережи, пусть Вийя приходит встречать, - сказал он Матису, переводя разговор на другое и собираясь уходить.
- А вчера в мережах у Выркераху у тебя было что-нибудь? - озабоченно спросил Матис.
- Пока ветер дул с берега, рассчитывать было не на что. Сегодня утром он повернул на юго-запад, значит, появились кой-какие надежды на завтра. У тебя и кадушка для сигов тоже ведь еще пустая, сам-то ты не можешь с места встать…
- Да, как-то еще проживем эту зиму, - сказал Матис, и Михкель повернул к двери.
- Стоп, стоп, мужичок! Вижу, вы ребята не промах, а слова из вас не вытянешь! Ну, давайте поговорим откровенно. Не подумали вы о том, что надо бы создать местный комитет социал-демократов и связаться с другими комитетами? Волостной писарь господин Саар лично поможет вам войти в контакт с главным комитетом. А может быть, у вас уже есть свой комитет?.. Я слышал, что сын ревалаского хозяина Пеэтер приезжал сюда и руководил этим делом…
Каарли глубоко вздохнул, и в комнате наступил а тишина. Пронизывающий сентябрьский ветер с моря, перескочив через низенький сосняк и пробежав несколько шагов по унылому можжевеловому полю нажал на отставшее от рамы оконное стекло и заставил его задребезжать. Старые стенные часы с шишкообразными гирями медленно, со скрежетом отсчитывали свои шаги, вместе с Матисом они преданно пропутешествовали сначала из Рейнуыуэ в Кюласоо, а затем из Кюласоо в реваласкую хибарку. Михкель вертел в руках шапку, он не понимал, что себе думают мужики, почему они так болтливы с этим прощелыгой? Наконец, Матис сказал:
- Пеэтера пять лет не было дома… Что за диво, если он во время отпуска приехал сюда на денек… А что касается, скажем, нашего гостеприимства, тут тоже обижаться не следует: трудновато в теперешнее время жаловаться на свои беды человеку, которого ты впервые в жизни видишь. Мы здесь не какие-нибудь мятежники или бунтовщики, мы только требуем своих прав.
Матис говорил очень спокойно и медленно, ему и нельзя было горячиться, рана в боку все еще донимала. Но его слова были достаточно ясны, чтобы гость понял их.
- Так, так, понятно, деревенский народ тяжел на подъем, - закивал гость своей белобрысой напомаженной головой.
Матис внимательно следил за выражением его лица и проговорил еще тише, подчеркивая каждое слово:
- Вы еще человек молодой, и так говорить вам не стоило бы. Хотите записать шуточные песни Каарли, пишите, мы все ничего не имеем против этого, но нельзя требовать, чтобы люди, которым предстоит серьезный судебный процесс с бароном, стали плакаться на свои беды каждому встречному.
Гость собрал свои бумаги, сунул карандаш в нагрудный карман, оправил воротничок и галстук и собрался уходить. Если раньше, появившись в комнате, он слишком уж по-свойски протянул каждому руку, то теперь, ни на кого не глядя, он взял свою картонку, аппарат, треногу, холодно попрощался, надел шляпу и пошел, задрав голову, сначала в кухню, а из кухни в сени, небрежно притворив за собой дверь. Мужики смотрели ему вслед, и только когда незваный гость вышел уже за калитку, Михкель облегченно вздохнул и сказал:
- Прощелыга! Смотри-ка, каких вшей выпустили шляться по свету.