- Ах ты, черт, ты еще пальцами в глаза тычешь! - ругнулся от боли Виллем и сильной рукой схватил жирное запястье пастора.
- Несите мешок! Давайте сюда мешок! - кричал Кусти.
Но, как выяснилось, мешок в церковь еще не принесли. Правда, Йоосеп чуть пораньше, когда другие валили в церковь, отправился искать подходящий мешок. Но оказалось, что сенные мешки на телегах прихожан даже на глаз были слишком малы для Гиргенсона. Припадая на свою увечную ногу, Йоосеп бросился в лавку старого Вейде и, запыхавшись от быстрого бега в гору, спросил мешок из-под соли.
- Куда ж ты с мешком-то, пожар тушить, что ли?
- У вессикуского Прийду лошадь понесла, мешок разорвался, и соль рассыпалась, - торопливо ответил Йоосеп, видевший часа полтора-два назад, что Прийду купил у старого Вейде два пуда соли.
Обман очень походил на правду, и так как Йоосеп сразу выложил на прилавок подходящие деньги, Вейде быстро сунул ему в руки мешок. Когда Йоосеп был уже в дверях, Вейде вдруг осенило, - торговец давеча одним ухом слышал, как мужики шептались о чем-то подозрительном.
- Постой, постой! - закричал он, но было уже поздно, ему оставалось только взглянуть через окно в спину Йоосепу, быстро, на этот раз под гору, бежавшему с мешком к церкви.
А события в церкви развертывались быстрее, чем Йоосеп со своей увечной ногой мог сбегать к Вейде за мешком.
- Несите мешок! - неслись отовсюду возгласы.
Несмотря на то, что несколько ватласких парней бросились на поиски Йоосепа или его мешка, в церкви на миг возникло замешательство. Женщины побережья, из тех, кто больше сросся с церковью, увидев своих мужей или сыновей среди толпы зачинщиков, заколебались. Правда, никто из них не терпел Гиргенсона (за исключением считанных, пользующихся особой благосклонностью пастора), но затея мужиков казалась им чересчур дерзкой и оскорбительной не только для пастора Гиргенсона, но и для церкви вообще, поэтому то одна, то другая пыталась за рукав или за полу стащить своего мужа со ступенек кафедры. Даже лоонаская матушка поймала за полу пиджака своего Лаэса и давай тянуть, укоряя упирающегося мужа:
- Приезжает из Таллина, чтобы здесь с этим Гиргенсоном возиться. Лучшего ничего не придумал. Пошел бы утром хоть на сигов!
Таких ввязавшихся в распрю семейных пар возникало все больше, и, быть может, призванный и поставленный слуга божий, пастор каугатомаского прихода и избежал бы мешка в это предпоследнее до пришествия Христа воскресенье, если бы Юугу во главе своих богомольных старушек, набравшись смелости, не стал слишком стремительно пробиваться к кафедре, желая обеспечить отступление находившемуся в опасности пастырю. Бросив своего слепого Каарли, Риги протискивалась по пятам Ю угу через толпу к кафедре и журила мужиков:
- Постыдились бы, бесстыжие ваши глаза! Напасть на пастора во время проповеди!
- Что за чертова проповедь! Хочешь, скажу тебе проповедь получше! - воскликнул Кусти. И тут же, не раздумывая долго, совершенно трезвый Кусти, при всей общей суматохе и криках в церкви, совершил одну из своих проделок, о которой народ говорил еще много позже, уже после расстрела Кусти.
Следом за Гиргенсоном и Виллемом он взобрался на предпоследнюю ступеньку кафедры, - больше на кафедре не было места, - важно выгнул шею, закатил глаза, надулся, как Гиргенсон, и произнес свою шуточную проповедь, которой он и прежде, случалось, потешал людей в конце свадебного пира или в праздники, но тогда, правда, за полным ковшом пива:
- Дорогие прихожане! Каугатомаские крестьяне! Я буду говорить не так, как пасторы из Тырисе и Паммана, а так, чтобы приход скрипел и кряхтел в руках божьего работника, как дубленая кожа под ладонями плотника. Слушайте со вниманием слова священного писания, что записаны в книге «Ступицы в колеснице», в четвертом ободе, в двадцать третьей спице.
И вот случилось, что некий муж немецкого происхождения, пройдоха от самого рождения, по имени Гиргенсон, а по слухам, еще и фон, тогда еще без толстого брюха, во имя отца и сына и святого духа, стоя однажды на большой земле у самого моря, воздевал очи горе, не покажется ль судно, на котором сбежать будет нетрудно, от грехов своих в поту цыганском, уехать в землю ханаанскую. И, слава господу, чудо свершилось: судно у берега появилось, и вскоре он очутился на берегу Каугатома - нового своего дома. Часовая цепочка болталась на груди, и божьи дела ждали его впереди; Но земля, что должна была стать Ханааном, показалась ему горьким обманом: полно камней и вода кругом. Но господин пастор неустанным трудом добился того, что в краю, где голодал народ, потекли к нему в изобилии молоко и мед. Прошло три года, и на глазах у честного народа выросло толстенное брюхо, и залило пастора салом по самое ухо! Сэла[39]!
Однажды сей пастырь походкой смиренной и ровной зашел на скотный двор мызы своей церковной и изрек: «Ох вы, овцы мои сущие, шерсть, шкуры и мясо щедро дающие! Вы происходите не от злого народа, змеиного человеческого рода (а кто сему не верит, пусть по библии и священному писанию проверит). Истинно, истинно сие говорю, и если мне суждено быть сегодня в раю, где ходит жена моя в бархате и злате, то хочу и на вас благодать ниспослати. А люди, что на земле живут, пусть так без своей земли и помрут! И пусть каждый аренду барину платит, тогда на восстания и времени не хватит. Аллилуйя, Саваоф!
Всем прихожанам хочу объявить, что в христианский брак желают вступить, и оглашаются для всех для вас в первый, во второй и в третий раз: Кирилл Кириллович Хватай-Горло, человек в губернии не простой, самый важный городовой, и фрейлейн Фрийда Фрикадель, мызная мамзель. Да благословит господь их потомство в веках, чтобы не было недостатка в холуях и в шпиках! Тогда исправится у нас погода и кнут подействует на нрав народа. Аминь!»
Кусти так мастерски подражал покашливанию и говору Гиргенсона, так похоже выпучивал и закатывал глаза и растопыривал поочередно пальцы то правой, то левой руки, что когда он произнес «аминь», то даже женщины, оттаскивавшие своих мужей от кафедры, выслушав эту нахальную болтовню, поневоле краешком рта усмехнулись, а мужиков потряс взрыв хохота, раскатившегося на всю церковь. Йоосеп пробрался, наконец, со своим мешком сквозь толпу к кафедре, и теперь уж никакая сила не могла помешать мужикам надеть мешок на голову Гиргенсона. Кусти своей болтовней, по крайней мере на этот раз, рассеял ореол святости вокруг пастора, и даже многие богомольные старушки скорее удивленно, чем со страхом, взирали на то, как исчезла в мешке верхняя часть туловища Гиргенсона. Ватлаские парни, опоздавшие со своим прихваченным с телеги одного из прихожан мешком, хотели натянуть его на голову юугуского Сийма, но тот успел скрыться через ризницу и в большом страхе спрятался у знакомого портного.
Гиргенсона свели с кафедры и поволокли из церкви. До волостного правления было недалеко. Через несколько минут мужики уже втолкнули пастора, как был, с головой в мешке, в кутузку, к его тестю фон Ренненкампфу.
- Пусть теперь Лот и его зять поиграют друг с другом в жмурки, с нами они вдоволь поиграли! - прогремел лоонаский Лаэс.
Прочие же новости в волостном правлении были невеселые. Ванаыуэский Михкель и рихвамяэский Таави все еще сидели в городе за решеткой. Из обмена заключенными, по-видимому, ничего не вышло. Только что волостной писарь Саар получил телеграмму такого содержания: «В течение двадцати четырех часов отправить в город барона фон Ренненкампфа с семьей. Если приказ не будет выполнен, вся волость Каугатома будет превращена в пепел».
А со вчерашнего дня по всей Прибалтике объявлено военное положение.
- Война так война! - коротко решили мужики.
Необходимо было оружие. Тут же сложили деньги, кто сколько мог, и выбрали из каждой деревни по человеку, чтобы завтра утром обойти с подписным листом деревни, из дома в дом. Матису поручили немедленно отправиться в Весилоо к брату и договориться с ним о рейсе быстроходной «Каугатомы» в Таллин. На этом паруснике можно было за неделю, а то и быстрее сходить на большую землю за оружием. Варпескому Михкелю из Ватла, дослужившемуся на военной службе до трех нашивок, поручили сколотить по деревням роты и начать их обучение. Руководство восстанием и связь с другими волостями и Таллином неизбежно переместились из хижины Ревала в волостное правление и легли на плечи писаря Саара. Об этом не договаривались, это и без всяких слов было понятно.
Война так война! И самый крупный отряд под предводительством Кусти зашагал по дороге к мызе Руусна. К заключенным в волостном правлении приставили второго сторожа, вооруженного, за неимением другого оружия топором.
Когда Матис пришел из волостного правления на берег, парус церковной шлюпки из Весилоо уже едва белел за Уннараху. Каткуская Лийзу с узлом в руках стояла на камнях причала и тоже смотрела вслед парусу. Матису пришлось взять у старого сийгсяареского Яана маленькую лодку для мереж (лодка Матиса стояла на рууснаском берегу). Лийзу помогла вынести из снастевого сарая весла и паруса и столкнуть лодку в воду.
Ветер, по силе вполне подходящий для парусов, становился все более встречным, и, как ни тянул Матис шкоты, нос лодки упрямо не хотел держаться линии кякимааского сарая.
- Если бы ты села к рулю, я попробовал бы приналечь на весла, - сказал Матис.
- Иди ты, у самого - то рана от пули едва затянулась, - молвила Лийзу, взяла весло и принялась грести с надветренного борта. Она была сильная женщина - лодка сразу пошла быстрее.
Матис зорко вглядывался в море, чтобы миновать оконечность Уннараху с подветренной стороны, а затем дать парусам наполниться ветром. Но уголком глаза он часто поглядывал на сильные, загрубевшие от работы руки Лийзу. Года два назад Лийзу еще прочно считалась невестой капитана Тыниса, брата Матиса, она даже родила ему сына. Затем Тынис стал крутить с богатой вдовой Хольмана, и бесприданница Лийзу осталась, конечно, в стороне. Лийзу не повезло и с сонгиским Юлиусом. Весной они обвенчались, а летом, работая в Риге, Юлиус, вспотевший, пошел купаться на Двину и утонул, оставив Лийзу вдобавок к Тынисову сыну еще и маленькую дочурку.