— Не совсем, Меред Аннаевич, — смутился завхоз. — Разве святым духом будешь сыт?
— Ну, ладно, прекратите ломать дурачка. Отведите для олененка место — пусть живет у нас. И надо позаботиться о молоке. Найдите бутылочку с детской соской.
Детвора при упоминании о соске, сдержанно засмеялась. И тут же разнесся звонкий голос Аннагозели:
— Меред Аннаевич, можно я буду кормить из бутылочки олененка?
— А у тебя есть бутылочка с соской? — спросил Новрузов.
— Нет... Но я найду. Вы только сперва разрешите мне воспитывать олененка!
— О аллах, опять начинается детский сад, — сказал со вздохом Абдулла. — Взрослые дети, а соображение, как у тех, которые сидят на горшке. И вообще, Меред Аннаевич, пойманная добыча, насколько я разбираюсь в законах, принадлежит мне. Я ездил на охоту, я привез олененка, я и решу — что мне с ним делать.
— Абдулла Рамазанович, неужели вы такой черствый, что лишите детвору радости общения с этим маленьким существом?
— Меред Аннаевич, да они же замучают его, прежде, чем он вырастет! Я буду держать его в своей палатке или на складе, где хранятся продукты. Будьте спокойны — уж я-то позабочусь, чтобы он не погиб раньше времени!
— Ладно, мы еще поговорим с вами,— отступил от незговорчивого завхоза Новрузов.— Но не томите детей и не держите малыша голодом: несите его к себе и накормите молоком. — Вот это иной разговор, — тотчас согласился Абдулла и, взяв на руки олененка, направился к своей палатке. Вся детвора устремилась за ним.
В палатку к завхозу удалось войти лишь Чарышке. Борьке и еще нескольким пионерам из «синих». Остальные топтались у входа или искали в стенках палатки дырки, чтобы заглянуть — что там делается у Абдуллы. Генка, Бяшими Аннагозель вместе со всеми стояли у входа, расстроенные тем, что не могут принять никакого участия в судьбе малыша-олененка. Все говорили о молоке и соске. И вот Чарышка вприпрыжку побежал на кухню и вернулся оттуда с фляжкой, наполненной молоком.
— А соску нашел? — спросила Аннагозель, когда он входил в палатку..
— Найду, не беспокойся. Тебе-то какое дело? — сердито отмахнулся Чарышка, словно у него собирались отобрать самое дорогое.
Тут вышел Абдулла и попросил:
— Дети, почему же вы стоите и не выполняете приказание начальника? Разве Меред Аннаевич не говорил, что надо найти соску. А ну-ка, одна нога здесь — другая там, и постарайтесь поскорее принести соску. Кто принесет — тот и покормит первым малыша.
Дети побежали к своим палаткам с таким желанием, словно у каждого в тумбочке лежало по соске. Но увы, в пионерлагере не было ни одного ребенка, который бы пользовался соской и, естественно, соски ни у кого не нашлось, Раздосадованный Абдулла, с помощью Чарышки и Борьки, совал под нос олененку блюдце с молоком, но малыш, ткнувшись мордочкой, отскакивал, словно обжигался о раскаленное железо. Аннагозель наконец-то пробравшись в палатку, предложила поить олененка из ложечки, но и этот способ кормления не дал желаемого результата: всяческие попытки разжать ему пасть, олененок воспринимал как насилие, пятился и хрипел. В конце концов с испугу обмочил лежавший на полу у кровати ковер, и Абдулла не на шутку разозлился:
— А, дрянь ушастая! — вскрикнул он. — Ладно, уходите все. Посидит ночь голодным — сам научится пить из блюдца.
И тут вошел в палатку, с кожаной перчаткой Бяшим.
— Дядя Абдулла, — сказал он с надеждой, что будет услышан, и его поймут. — Дядя Абдулла, давайте отрежем один палец от перчатки и наденем на бутылочку.
— Хай, молодец! — обрадовался завхоз. — Ну-ка давай сюда!
Абдулла вынул из тумбочки охотничий нож, мгновенно отрезал большой палец от перчатки и натянул его на горлышко бутылочки. Тотчас кончиком ножа просверлил в кожаном пальце дырочку и, взяв на руки олененка, сунул «соску» ему в рот. Малыш неожиданно зачмокал, словно ребенок, и все, кто был в палатке, закричали «ура».
— Тише, тише, а то еще сглазите, — предупредил Абдулла. — Этот идиотик капризнее любого ребенка. С ним надо очень осторожно. Вах, да вы посмотрите, он чуть не проглотил соску — надо ее привязать.
Сразу же нашлась шпулька ниток. Соску привязали к горлышку бутылочки, обмотали как следует нитками, и опять начали кормить сосунка. Малыш высосал всю бутылочку, фыркнул и отвернулся. Завхоз поставил его на ноги и сказал: — Ну вот и все: теперь кыш от меня все — буду отдыхать. Я очень устал на охоте.. Давай, давай, топайте...
Дети неохотно покинули его палатку.
Летняя ночь надвигалась медленно — и долго не спал пионерлагерь, обсуждая происшедшее. В третьей палатке, где жил со своими друзьями командир «синих» Чарышка, шли толки о том, чтобы соорудить небольшую вольеру для Бэмби, — так они уже успели назвать олененка. Совет «синих» твердо постановил — ни в коем случае не оставлять Бэмби в палатке у Абдуллы, ибо завхоз не имеет никакого права лично владеть олененком. Абдулла только присутствовал при отважном поступке, когда Чары, накинувшись, как тигр за Бэмби, схватил его за заднюю ногу и приволок к лодке. Абдулла, если хотите знать, — утверждал Чарышка, — даже чуть не совершил преступление: еще бы немного, и он всадил бы заряд дроби в меня. Пусть об этом история умалчивает — Абдуллу никто не упрекнет за шальной выстрел. Но что касается его нахальства завладеть олененком, тут уж — извините. Бэмби будет гордостью всего интерната...
— А в другой палатке, в девичьей, напротив, через дорогу шел спор, к какой породе оленей принадлежит пойманный малыш. Большинство девочек склонялось к тому, что это самый обыкновенный джейранчик. Только Аннагозель, да ее подружка Ширин утверждали, будто бы это детеныш кабарги. Аннагозель ничего не знала об оленях, но ей нравилось слово «кабарга», вот она и произносила его, смачно выговаривая каждый слог:
— Ка-бар-га, девочки! Честное слово, ка-бар-га... Уж вы поверьте мне — я много о разных животных читала, и картинки с оленями видела.
А в девятой палате, в которой жили Генка и Бяшим, не было никакого спора. Тут мальчики сразу же решили: если олененка не отпустить на волю, то рано или поздно, но все равно он окажется в котле. Если даже «синие» не дадут его прирезать, то Абдулла — или продаст олененка, или отвезет своему брату-шишке. Бяшим допустил мысль, что Абдулла может продать олененка в зоопарк. Но Генка на это лишь презрительно усмехнулся:
— А ты что думаешь — в зоопарке, в неволе, ему будет легче? Я лично считаю, что неволя в десять раз хуже смерти. Многие звери погибают в неволе, потому что им не мил белый свет за решеткой...
— Ты прав, конечно, — согласился Бяшим. — И я вижу только один выход — надо незаметно вывести сосунка из палатки завхоза и переправить его на другой берег Амударьи. Тут, конечно, надо звать на помощь Доврана. У него же — моторный катер.
— Ты думаешь, он умеет управлять катером? — усомнился Генка.
— Не знаю... Но ведь Довран все время со своим отцом катается по реке — может быть и научился водить катер.
Генка лег на кровать, положил под затылок ладони и задумался. Конечно, Бяшим прав, надо звать на помощь Доврана. С ним действовать легче. Можно разыскать в камышах лодку того же Абдуллы и переправить малыша на ту сторону, если Довран не умеет управлять катером. Генка размышлял, а Бяшим нетерпеливо смотрел на него, сидя на соседней кровати, и вот — предложил:
— Ну, что — пойдем к Доврану? Приведем его, утащим олененочка из палатки завхоза, а потом видно будет.
— Я думаю, если мы пойдем за Довраном, то зря потеряем время. Надо самим утащить олененка, а потом уже бежать к Доврану.
— Ну тогда давай действовать?
— Пошли, — согласился Генка и строго посмотрел на двух других ребят, которые слышали весь разговор. — Надеюсь, тут нет предателей? Если кто-нибудь потом скажет «синим» или завхозу, пусть не обижается.
— Да что ты, Генка! — обиженно возразил один из мальчиков. — За кого ты нас принимаешь? Если хочешь, мы тоже с вами пойдем. Ты думаешь, нам не жалко олененка!
— Тогда так,— распорядился Генка. — Мы с Бяшимом берем на себя палатку завхоза и похищение малыша, а вы сторожите палатку «синих». Если кто-то из них проснется, сразу же свистните. Пошли!
Ребята тихонько покинули свой полог и направились к столовой, где стояла большая палатка завхоза Абдуллы. Возле третьей палатки трое отстали и залегли рядом, а Генка и Бяшим, крадучись, приблизились к жилью завхоза. Генка полол плечами, увидев в палатке Абдуллы свет:
— Надо же, все еще не спит, — прошептал он Бяшиму. — Выгнал всех, спать, мол, хочу, а сам свечку жжет.
— Ну что, будем ждать, пока захрапит? — спросил Бяшим.
— Конечно. Только надо посмотреть в дырочку, чем он там занимается. И вообще, надо уточнить, в каком месте олененок, чтобы не искать его в темноте.
Генка подполз к палатке, выпрямился. Успел увидеть в дырочку: Абдулла сидит на кровати, чистит ружье. Дальше Генка ничего не успел рассмотреть, ибо вдруг, откуда ни возьмись, появился пес Глупыш и разразился отчаянным лаем. Генка едва успел отскочить от палатки. Абдулла вышел с ружьем, посмотрел в темноту, никого не увидел и прицыкнул на собаку.
— Ну, паразит, — сердито прошептал Генка, лежа в арыке. — Он всю жизнь нам мешает. Я совсем забыл про этого негодяя. Бяшим, вернись и принеси несколько кусочков сахара, надо приласкать Глупыша...
И тут, чего уже совсем не ожидали ребята, далеко за рекой разнесся долгий тоскующий рев оленихи. Ни Генка, ни Бяшим гадать не стали, кто это ревет: сразу стало ясно — это плачет мать по своему малышу. И олененок в палатке, услышав ее зов, вдруг жалобно заблеял — совсем, как маленький барашек.
Рев оленихи, похожий на плач, ребята услышали, когда утихли все звуки на реке. Но она, лишенная своего малыша, ревела давно и беспрестанно, - с самого того часа, как унесли у нее несмышленыша. Сначала плач ее передразнивали и заглушали шакалы, потом крикливые ночные птицы авдотки. И вот теперь, когда за рекой все умолкло, плач ее прозвучал тоскливо в полном одиночестве. Промычав, она с минуту молчала, ожидая ответного зова, но не дождалась и стала звать малыша вновь и вновь.