Дипломат поклонился, но Император сделал короткий жест, давая понять, что время для церемоний ещё не наступило. В потайном саду – месте отдохновения правителя – их никто не мог потревожить. Здесь, у фонтана, выложенного зеленоватой мозаикой из редкого оникса, в тени сикомор, прошла уже не одна их тайная беседа. И здесь же, как знал Хатепер, во втором месяце Сезона Половодья Секенэф сообщил своей дочери, что именно она станет его наследницей однажды…
Братья расположились на скамье. Разговор предстоял не из тех, с которых лучше всего начинать успешный день, но Хатепер должен был знать. Слухи по бо́льшей части удалось пресечь, но они уже нанесли тот вред, который могли.
– Надеюсь, Анирет ничего не знает… не слышала даже краем уха, – сказал Секенэф, и в его взгляде отразилась искренняя озабоченность.
– Не знает, – заверил Хатепер. – Я позаботился об этом.
– Спасибо тебе. Ни к чему ей эта боль от попрания памяти брата. Они с Хэфером были очень близки, – Император отвёл взгляд, но дипломат и так видел его эмоции.
Подробно Секенэф изложил брату детали своей встречи с Перкау, Верховным Жрецом общины, скрывшей факт нахождения останков царевича. Как относиться к этому рассказу, Хатепер пока не знал, но постарался сохранить спокойствие хотя бы внешнее. Секенэф и без него понимал – это событие страшило и выходило за границы их понимания. Даже Минкерру не мог ни подтвердить, ни опровергнуть то, о чём говорил бальзамировщик, не увидев тело царевича. Мнение, которое он выразил Владыке, звучало следующим образом: жрец Перкау искренне верил, что его ученица явила миру чудо и посредством искусства Ануи вернула наследника к жизни. В действительности же община бальзамировщиков, скорее всего, коснулась запретной части Знания Стража Порога и вернула душу в уже мёртвое тело. Таким образом, жрецы Северного храма нарушили Закон, притом дважды, если учитывать ещё и обретение человеком сакральных знаний. Но назвать их действия преступлением против рода Эмхет в сложившихся обстоятельствах затруднительно, поскольку действия эти были направлены на спасение царевича. Минкерру знал, что за эти события придётся отвечать всему культу Ануи, и просил Владыку повременить с окончательным решением. Пребывание мятежного жреца в столичном храме пока оставалось тайной для большинства.
Что до самого Перкау, он говорил о Хэфере так, как будто и правда был хорошо знаком с наследником – в этом Император убедился сам. Он знал вещи, которые просто невозможно было узнать сторонним людям. Хатепер, впрочем, предпочёл бы поговорить о Хэфере с этим жрецом сам… не потому что не верил брату или его умению зрить в суть вещей, а просто чтобы успокоить собственные сердце и разум. Пока что его логика подсказывала, что знакомство, а может и дружбу с царевичем бальзамировщик свёл ещё при жизни наследника, хоть сам Хэфер об этом никогда и не упоминал. Или, возможно, Хэфер знал его под каким-то другим именем, а рассказывать подробно не считал нужным просто потому, что знакомства его были обширны ровно настолько, насколько предполагали его положение наследника и открытый нрав. Найти общий язык он мог даже с апетскими крокодилами, что уж говорить о провинциальном бальзамировщике! Охотился в тех краях царевич нередко.
Хатепер хотел бы поверить, что Перкау совершил то, что совершил, с добрыми намерениями, а не желая извлечь из власти над одним из Эмхет выгоду. В разговоре с Секенэфом бальзамировщик несколько раз назвал Хэфера будущим Императором, что позволяло мысли развиться в трёх направлениях: либо Перкау, как и говорил, верно служил наследнику, либо надеялся, что когда наследник взойдёт на трон, он не забудет о своих спасителях, либо и то, и другое вместе. То, что жрецы храма, оказавшиеся после войны под властью Кассара, хотели вернуть своё влияние, никого не удивляло. Вот только какой ценой?..
«Служители Ануи не любят говорить об этом. И всё же нужно будет уточнить у Первого из бальзамировщиков, как далеко распространяется власть жреца над тем, кого жрец этот вернул с Берега Мёртвых, – подумал дипломат. – Если власть велика, то желание Перкау видеть Хэфера Владыкой не так уж благостно… А если учесть ещё и тот факт, что мятежник вдобавок – служитель Сатеха… Как долго ждали они возможности восстановить свой культ?»
Ситуация в любом случае складывалась непростая и разрешиться могла только когда Хэфер – живой или мёртвый – будет найден. Пока же обнаружить царевича не смогли ни сеть осведомителей, ни отряды воинов, ни даже взор Ваэссира. Рэмеи, люди, эльфы – никто не растворялся в воздухе и не проваливался сквозь землю. Хатепер Эмхет как советник Владыки и глава крупнейшей сети осведомителей, в числе своих титулов насчитывавший и титул хранителя секретов[35], просто не верил, что таковое возможно. Это противоречило всему его опыту, всему, что он знал. Хэфер не мог просто взять и исчезнуть. Он был либо мёртв, либо находился в плену, причём за границами Таур-Дуат, где его не мог узреть даже Император. Стало быть, либо бальзамировщик чего-то недоговаривал, либо просто не понимал, о чём говорил.
«А возможно, они нашли Хэфера при смерти и какое-то время действительно поддерживали в нём жизнь… Но свои пределы есть даже у благословлённого Богами целительства… Ох, мальчик мой, что же на самом деле произошло с тобой?..»
Хатепер не позволял себе надеяться на чудо. Боль в его сердце ещё не успела утихнуть. Но если Хэфер и правда жив, они должны приложить все свои силы – даже больше, чем было приложено до сих пор! Использовать все доступные возможности!
Внимательно выслушав рассказ брата, дипломат проговорил:
– Раз уж мы подошли к этому… Я бы тоже хотел поговорить с бальзамировщиком.
– Это несложно устроить, – кивнул Секенэф, – но не понимаю, что разговор даст тебе. Думаешь, я мог что-то упустить?
– Едва ли. Но так мне будет легче всё понять… и принять, – вздохнул Хатепер.
Они обменялись понимающими взглядами.
– Можешь отправляться в храм хоть завтра. Я, разумеется, приказал не допускать к нему никого, кроме тех, кого Минкерру лично выделил для охраны. Но о тебе я отдам необходимые распоряжения.
– Держать этого рэмеи в столичном храме, возможно, не лучшая идея…
– Знаю, – взгляд Секенэфа стал отстранённым, как случалось иногда, когда он был вовлечён в происходящее слишком… личностно. Его голос звучал нарочито сухо. – Недовольство крепнет, в том числе и в среде жрецов. Кто бы ни пустил слух изначально, он знал, что делает. Даже мои официальные указы, объявленные по городам, опровергающие наветы, не рассеяли тени до конца. То, что я не объявил траур по царевичу, многих наводит на самые абсурдные мысли.
– Заставить гиен перестать брехать недостаточно, – согласился Хатепер. – Мы не можем оставить всё как есть. Рано или поздно кто-то захочет устроить самосуд – вторгнуться в тот храм, осквернить некрополь… да мало ли что ещё. История прескверная и бросает тень на всех бальзамировщиков, а народ их и без того побаивается. К тому же никто не понимает толком, что произошло и кого винить. Эльфов? Лебайцев? Жрецов?
– Народ будет ждать показательного суда. Но ни я, ни Минкерру сейчас не готовы к такому шагу, – мрачно проговорил Император. – Перкау – последний, кто видел моего сына… или то, что от него осталось. Он – единственный, кто может помочь нам в поисках.
Сердце Хатепера дрогнуло. Нет, Перкау был не единственным. Впрочем, напоминать Секенэфу о предавшем его сына телохранителе сейчас было неуместно. Сначала Великий Управитель хотел встретиться с тем, кто, возможно, и правда был последним, видевшим Хэфера живым.
Перкау лишили титула посвящённого жреца, пусть пока и не во всеуслышание, – он понимал это. Ритуальные украшения ему, разумеется, не вернули. Но он был благодарен, что ему не запретили возносить молитвы и очищать своё тело так, как было положено по его сану. Не иначе как Первый из бальзамировщиков распорядился не лишать его этого права.
Иногда бальзамировщик задавался вопросом, почему его не казнили до сих пор, ради какой цели всё ещё сохраняли и жизнь его, и честь. Он ожидал, что его отлучат от культа прилюдно и подвергнут долгой, страшной смерти. Но дни шли, а его не подвергали пыткам и не выносили приговора.
В молитвах Ануи он находил успокоение. Его вера в себя пошатнулась, но вера в Стража Порога была непоколебима. Он посвятил свою жизнь служению Хранителю Вод Перерождения и не отказывался от него, даже когда мысли его становились мрачнее теней некрополя. Всё это время он просил Ануи уберечь Тэру и Хэфера, всё это время молился о том, чтобы они благополучно добрались до Владыки. Молился он и о своей общине, чтобы Страж Порога смягчил сердце Императора и не дал ему разрушить храм и казнить оставшихся там жрецов. Странно, но Владыка и Первый из бальзамировщиков удовлетворились отчётом солдат, пытавших Перкау ещё там, на месте. Или же Лират и остальных уже нашли в некрополе, но жрецу просто об этом не сообщили? А что, если Лират и другие нарушили его приказ и вышли навстречу новым хозяевам храма сами, чтобы отстоять право общины, чтобы осведомиться о его, Перкау, судьбе?.. Нет, об этом он думать не хотел вовсе… а спрашивать о судьбе своего храма не смел.
Внутренне бальзамировщик продолжал чувствовать поддержку Стража Порога, и это позволяло ему даже в минуты слабости и страха думать, что он всё же не преступал Закона. Эта поддержка и помогала ему встречать каждый новый день. Одиночество Перкау не пугало – жрецы были привычны к уединению, тем более служители Ануи. Он знал, что обречён, и внутренне был готов к любому исходу. Пугали разве что собственное неведение, да выводы, к которым он приходил после встречи с Верховным Жрецом и с Владыкой. Сиятельный Император больше не призывал его, но к Минкерру его отводили ещё дважды за это время. К сожалению или к счастью, но больше Перкау не о чем было сообщить и нечего было сказать в защиту свою или своих близких. Лишь две тайны –