– Ты говоришь, что посвящение многое дало тебе.
– Безусловно, господин мой. Владыка Каэмит расширяет пределы восприятия, возносит над прежними горизонтами, хоть опыт познания и… болезнен. Но жрецам ли бояться Знания? Мне сложно представить мир, в котором и вовсе не будет места проявлению этих энергий. Я бы сказал, что соприкосновение с этими тайнами необходимо каждому в той или иной степени.
Дипломат окинул его долгим взглядом и неспешно кивнул.
– Я услышал тебя. Что ж, к добру или к худу вернулось в народ это знание, покажет история. Но дело в том, что история имеет свойство повторяться. И потому я не склонен ожидать блага от тех, от кого отказался один из моих предков, – по причинам более чем весомым и разумным.
Обвинение не было высказано открыто, но Перкау и без того понимал, что Боги неспроста предупреждали его, неспроста велели всё это время скрывать Хэфера. Оправдываться бальзамировщику было не в чем – ни за преступления, совершённые последователями культа Сатеха, ни за смутные тени истории. То, к чему апеллировал Великий Управитель, превосходило его знания, восходило к борьбе Сил и идеологий, в которой он понимал меньше, чем хотел бы… В молчании жрец ждал.
– Я желаю услышать о твоём знакомстве с наследником трона, – проговорил наконец старший царевич, и взгляд его смягчился. – Неважно, что ты рассказывал кому прежде. Мне поведай с самого начала, не упуская ни единой детали.
Перкау казалось, что сложнее, чем держать ответ перед самим Владыкой, быть ничего не может. Но теперь, когда он стоял перед тайным врагом царевича, знавшим слишком много, он понимал, что это было ничуть не легче. Они обсуждали детали, возвращались к каким-то кажущимся несущественными мелочам. Жрец словно шёл в полной темноте по переходам незнакомого храма, не зная, чего именно от него ожидают. Он старался говорить правду – ту, что, по его мнению, не навредила бы Хэферу, – поскольку знал, что если Великий Управитель учует его ложь, то сам он ненароком выдаст себя. Притом он знал, что должен был скрывать, и тревога сковывала его каждый раз, когда в ходе разговора они подходили слишком близко к запретному. Это наверняка не укрылось от старшего царевича, а истолковать волнение пленника он мог по-своему.
На следующий день высокопоставленный гость снова вернулся, и снова задавал вопросы – о Хэфере, больше не касаясь культа Сатеха. Не раз и не два проскальзывал в беседе вопрос, что знал Перкау о возможном местоположении наследника, но жрец действительно знал об этом не больше, чем сказал: Хэфер Эмхет стремился добраться до Императора во что бы то ни стало.
Зашла речь и о Павахе, посещавшем храм. Старший царевич даже поблагодарил Перкау за предусмотрительность. Неизвестно, чем всё обернулось бы, узнай Павах, что Хэфер жив, и что держат его именно в этом храме, под защитой всего нескольких бальзамировщиков.
– Как ты догадался, что он предатель? – спросил Великий Управитель. – Он ведь прибыл с печатью Владыки, в сопровождении имперских солдат.
Из каких соображений Владыка послал в храм именно Паваха, Перкау не знал, а спрашивать было неуместно. Он удовлетворился лишь краткой оговоркой дипломата о том, что вина Паваха в итоге была раскрыта и доказана.
– Мне не пришлось гадать, мой господин, – ответил бальзамировщик. – Царевич сам сказал мне, что единственный, кто был ему верен, погиб рядом с ним. Тело этого верного мы на тот момент уже готовили к погребению. Стало быть, второй телохранитель – тот, что вернулся, – и был предателем. После господин мой Хэфер Эмхет подтвердил это, и вместе мы составили послание… предупреждение для Владыки.
Перкау говорил осторожно, ведь в послании содержалось предупреждение о близости врага. Он не сомневался, что Великий Управитель был прекрасно осведомлён о содержании, да только никак не отреагировал на эти слова.
– Стало быть, по возвращении в столицу царевич желал выдвинуть обвинения? – спросил старший царевич.
– Наследник хотел предупредить отца, Владыку нашего, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
– Тебе известно, о чём именно? Или о ком? – уточнил дипломат мягко, но под его взглядом Перкау почувствовал себя так, точно на него было наставлено копьё.
Правду. Он должен был сказать правду… и притом – не выдать…
– Мой господин Хэфер Эмхет не знал, кто именно был его врагом, – ответил бальзамировщик.
«Но Боги не зря предупреждали нас, что ему нельзя было возвращаться без могучего союзника за спиной…»
– А знаешь ли ты, что произошло с Павахом из рода Мерха после нападения на царевича?
– Мне говорили, что его пытали.
Он вспомнил, что Минкерру тоже говорил о Павахе, когда упомянул о Проклятии Ваэссира, постигшем бывшего телохранителя, о связующей нити, протянувшейся между ним и царевичем – о нити, которая удерживала Хэфера на Берегу Живых, как и Сила Тэры.
– Кажется, эльфы, – добавил Перкау. – Но причин я не знаю. Солдаты называли его героем – единственным, кто выжил при нападении.
– По неизвестным нам причинам… по причинам, неизвестным, кажется, даже ему самому… пытал его жрец Владыки Каэмит, – произнёс Великий Управитель. – Но вот уже много лет я не встречал ни одного. До этой нашей встречи, Перкау-бальзамировщик.
Перкау сумел устоять на ногах, хотя перед глазами потемнело.
Был, да, был ещё один жрец Сатеха в Империи – тот самый, что напал на Хэфера в пустыне! Тот самый, что пригрозил пустить слух о том, что Хэфер был поднят из мёртвых, и успешно пустил! Но об этом Перкау не смел, не имел права сказать, даже чтобы защитить себя – ведь это означало сказать и о посвящении.
– Господин мой, не думаешь ли ты… – потрясённо прошептал бальзамировщик.
Великий Управитель жестом прервал его.
– Я предлагаю тебе сделать выводы самостоятельно, – изрёк он. – Если бы наследник трона был здесь, с нами, он бы, возможно, сумел поведать о многом. Но куда бы ты ни направил его из своего храма – вместе со своей ученицей – до Апет-Сут он так и не добрался. До сих пор.
– Клянусь Богами, господин мой, я не знаю, что стало с царевичем в пути! – воскликнул Перкау, падая на колени. – Более всего я желал, чтобы они добрались в сохранности!
– Несомненно.
Крылась ли в этом слове ирония, Перкау уже не понимал.
– Я хочу, чтобы ты как следует подумал о том, что ещё следует рассказать мне. Что ты упустил в разговоре со мной и с Владыкой нашим, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Несколько дней я даю тебе на размышления, – мягко продолжал дипломат. Говорил он без какой-либо угрозы – просто сообщал факт – и это было даже страшнее, чем если бы он угрожал. – А после уже ничья милость не защитит тебя – ни моя, ни Императора… ни даже самих Богов.
Когда часы официальных прошений и вельможных совещаний наконец завершились, дело уже близилось к ночи. Бывали дни, когда всё срочно требовалось сразу всем. К тому же за время отсутствия Великого Управителя в столице у него поднакопилось и личных дел – тех, которые он не мог решить в поездке. Его ждали на без малого десятке званых ужинов, на обсуждении пяти крупных торговых соглашений, на трёх дипломатических встречах, часть из которых касалась дел сепатов, а часть – сопредельных людских территорий, и ещё на ряде мероприятий поменьше. Дворцовая жизнь поглотила его, но Хатепер был к этому привычен и умел грамотно расставлять приоритеты и делегировать задания. Этому хочешь не хочешь, а научишься быстро, в противном же случае, как говаривала ещё их с Секенэфом бабка, не только спать будет некогда, но даже нужду справить.
Сегодня был один из самых тяжёлых дней. Хатепер опасался даже, что брат уже не примет его, но, покидая тронный зал, Секенэф чуть кивнул дипломату, давая понять, что ожидает его позже. Великий Управитель провёл с вельможами ещё ровно столько времени, сколько требовалось по этикету, чтобы справиться о благополучии их семей и обсудить дела родов в более неформальной обстановке, и удалился. Ему было что рассказать Императору. Несмотря на уйму дел, грозивших первое время похоронить его под собой как под крышкой саркофага, первоочередное он откладывать не стал. Дипломат несколько раз встретился с мятежным жрецом и навёл необходимые справки, переговорил с Минкерру и пришёл к неутешительным выводам, которые пока не знал, как подать брату, чтобы не пошатнуть хрупкое равновесие. Также Хатепер подготовил списки посольства к эльфам и первично обсудил с его возможными участниками то, что от них потребуется. Относительно тех, кто из столицы на данный момент отлучился, он отдал распоряжения, чтобы вернулись при первой же возможности. Такой его зов никто из них не проигнорировал бы – нечасто он просил явиться ко двору срочно. Вот об этом говорить было существенно легче, чем о Хэфере… но обе темы не терпели отлагательств.
В покоях Владыки царил уютный полумрак. Восемь Ануират несли караул в ближайшей к коридору комнате – малом тронном зале, переходящем в кабинет. Как правило, стражи ни на кого не обращали внимания, неподвижные, точно статуи, но Хатепера почему-то выделяли среди прочих и приветствовали его учтивыми кивками. Того же удостаивалась в своё время только царица Каис, но об этом никто не говорил вслух – сначала чтобы не задевать Амахисат, а со временем такое особое отношение просто забылось.
В кабинете двое слуг споро накрыли на стол лёгкий поздний ужин и, закончив, бесшумно удалились. Секенэф ценил редкие минуты своего уединения и не жертвовал ими даже ради удобства, чтобы кто-то прислуживал ему за трапезой.
Хатепер бросил взгляд на стол, и у него в животе заурчало. После раннего завтрака он больше так и не успел поесть. Это, впрочем, было обычным явлением, когда советы затягивались.
Секенэф, уже освободившийся от приличествовавших собраниям ритуальных украшений, вышел из спальни, облачённый только в просторную прихваченную сине-золотым поясом схенти.
– Рад тебя видеть, – сказал он, устало потирая лоб – одним из тех простых живых жестов, которых осталось у него не так уж много.