– Зачем? Богиня умеет прозревать в суть сердца. Он сам всё откроет… Главное, чтобы не слишком поздно.
– Почему должно быть поздно?
– Потому что те, кто стоит за ним, уже сделали не один шаг.
Конечно, не все вельможные роды готовы были поддержать Хэфера, сына жрицы Каис. Но кто мог зайти так далеко, чтобы по-настоящему навредить ему! Мысль о том, что Павах служил кому-то из королевства Данваэннон, пугала. И как, а главное, почему, Павах решился пойти на такое? Ведь они с Хэфером были друзьями…
– Я выслежу твоих врагов, – сказал Нэбмераи, – как бы близко от тебя они ни скрывались…
Да, он сказал именно так – «близко» – и Анирет похолодела. Сколько безумных, безликих мыслей успело пронестись в её разуме, но ни за одну она не решилась ухватиться. К счастью, Нэбмераи не стал озвучивать её страхи.
– Расскажи мне о местах, где тебе доводилось бывать, – мягко попросил он, почувствовав её напряжение. – А я расскажу тебе, как один очень самонадеянный мальчишка получил свои первые шрамы сразу после войны. Гарнизон эльфов, видишь ли, располагался тогда слишком близко от наших границ – так ему казалось…
Глава 17
4-й месяц Сезона Всходов
Окна покоев Владыки выходили в сад. Там, за волнующимися от лёгкого ветра тончайшими занавесями, беззаботно щебетали птицы и в воздухе разливались запахи цветов и плодов. Сердце великой Империи рэмеи было надёжно защищено от любой угрозы, и война отсюда казалась лишь далёкой зыбкой тенью прошлого. Таковой она пока и оставалась, и нельзя было допустить, чтобы тень обрела плоть.
Коротко вздохнув, Хатепер отвернулся от окна и посмотрел на брата. Император сидел у стола, инкрустированного голубым и бирюзовым перламутром. Подперев кулаком лицо, Владыка изучал разложенные перед ним карты, отчёты и письма. Без своего традиционного драгоценного убора он казался старше. Несмотря на то, что Сила Ваэссира поддерживала его тело, годы взяли у него больше, чем у Хатепера. Побелевшие ещё много лет назад волосы сейчас не были скрыты под клафтом[34], а плечи, не украшенные широким золотым ожерельем, казалось, поникли сильнее. Морщины, пересекавшие лоб Императора, когда он хмурился, и тревожные складки у губ стали глубже. Сейчас они были наедине, и в масках, используемых при народе, не было нужды. Хатепер знал своего брата близко, как никто другой понимал его мысли и тревоги – насколько вообще возможно было понимать того, кто провёл на божественном троне больше половины жизни, того, чей образ мыслей уже слишком отличался от образа мыслей смертных. Секенэф справился с потерей, как сумел, и продолжал оставаться светочем и опорой своего народа. Немногие знали, какой ценой… Подобно древнему храму, сохранявшему своё величие, но оставленному жрецами, он понемногу, по песчинкам рассыпа́лся.
Хатепер помнил о том, что Императоры далеко не всегда проживали срок, обычный для рэмеи. Энергия Первого Эмхет давала им больше возможностей, чем кому-либо из живых, но смертная форма имела свои пределы. Жизнь некоторых Владык в истории была блистательной и краткой, как падающая звезда. Кто-то из тех, кто мало прибегал к Силе Ваэссира, не являя миру чудес, даруемых ею, доживал свой век до конца, а иногда и продлевал свои годы энергией предка, вместо того чтобы направлять её на свершения, достойные рода Эмхет. Секенэф был из тех, кто балансировал на середине. Он не щадил себя, но и не пережигал. На своём веку ему пришлось совершить немало того, за что легенды называли Владык живыми Божествами. Как и его предшественники, он был живым бьющимся сердцем своей земли, чувствовал и беды её, и радости, неуловимую для других пульсацию её жизни. Но без крайней нужды он давно уже не прибегал к своей Силе… до недавнего времени, когда она потребовалась ему – просто, чтобы выжить и не впасть в безумие.
Да, Хатепер знал, какую цену его брат платил за своё могущество, за недоступную другим божественную мудрость, к источнику которой он мог припасть подобно величайшим из жрецов. Власть всегда шла рука об руку с ответственностью. То, что Владыка жил для своей страны, жил её жизнью, не было лишь красивой метафорой из легенд. По крайней мере, для истинных Владык Таур-Дуат это было правдой, хоть история знавала и тех, кто был не вполне достоин своего высокого титула. Император не имел права ни на горе, ни на слабость, и помнил об этом. Но сколько лет жизни забрали у Секенэфа его потери, дипломат боялся даже подумать.
– Справедливости ради хочу заметить: ты не можешь винить его в том, что он не следует твоему приказу, – мягко заметил Хатепер, отвечая на последние слова Императора. – Обстоятельства в корне изменились.
– Я и не виню его, – Секенэф со вздохом покачал головой, отодвигая последнее письмо Нэбвена. – Ренэф молод, и в нём кипит ярость, сейчас вполне обоснованная. К тому же…
Их взгляды встретились, и привычно братья точно обменялись мыслями – такое общение было намного глубже, чем могли передать любые слова.
– К тому же наш враг прекрасно понимает, что отступи мы после такого, это будет означать слабость, – продолжал Владыка. – Но ты сам понимаешь, что будет, если я направлю войска в Лебайю. А сотня воинов не сумеет взять Леддну…
Хатепер чуть прищурился. Секенэф был сильно встревожен, но не из-за возможности или невозможности взять город. Он боялся потерять сына. Поняв эту простую истину, дипломат почувствовал, как внутри него разлилось тепло. Ренэфу не хватало отцовской любви. Для младшего сына Секенэф всегда был далёкой могучей фигурой, к которой можно только стремиться, но никогда – приблизиться. Он знал воплощение Ваэссира, но не знал Секенэфа живого. Увы, в императорской семье так бывало часто. При том, что через каждого правителя Таур-Дуат Сила Ваэссира преломлялась и воплощалась по-разному, Владыка, служа своему народу, жертвовал многим, в том числе и аспектами собственной личности. Когда жива была Каис, всё было иначе… Но не было вины Амахисат в том, что Секенэф так и не обернулся к своему ближайшему окружению до конца. Видят Боги, она сделала всё, чтобы быть ему опорой, ибо без опоры в лице царицы ни один Император, начиная с самого Ваэссира Эмхет, не мог править благополучно.
«Ренэф был бы счастливее, знай он, что не безразличен тебе», – подумал Хатепер, но вслух сказал только:
– Давай дождёмся царицу и вынесем окончательное решение.
Перемена в брате была бы неуловима для постороннего взгляда, но старший царевич почувствовал её мгновенно. Что-то как будто захлопнулось внутри Секенэфа, хотя его взгляд остался доброжелательным.
– Да, ты прав. Дождёмся и решим, – кивнул Император и поднялся, чтобы собственноручно наполнить лёгким разбавленным вином третий бокал – для своей супруги.
Ощущение его внутренней закрытости усилилось, когда Амахисат присоединилась к братьям. Как всегда, Хатепер залюбовался её статью. Электрумовые украшения с дымчатыми халцедонами в тон светлому облачению, тонкая драпировка калазириса, искусный макияж – всё это лишь подчёркивало её красоту, почти не тронутую годами. Вызывало восхищение дипломата и умение царицы владеть собой в любых обстоятельствах, что бы ни происходило вокруг. А выпало на её долю немало. Когда-то, ещё прежде, чем стать супругой Секенэфа, Амахисат состояла в посольских миссиях, как и Хатепер. После вместе с Императором она помогала стране восстанавливаться после войны. Она была рядом с ним во всех ритуальных таинствах, пропуская сквозь себя необходимую Владыке и Таур-Дуат энергию Золотой Хэру-Хаэйат, божественной супруги Ваэссира. Она следила за порядками во дворце и, как и подобало царице, вела многие государственные дела. Хатепер уважал её мудрость, её острый ум, а порой и хитрость, её несгибаемую волю… но и опасность её не мог недооценивать. Амахисат была бесценным союзником, но врагам царицы Великий Управитель не завидовал. Связи её, частично приобретённые, частично унаследованные ещё от её могучего рода, ненамного уступали тем, которыми располагал брат Императора. Её разум был подобен заострённому клинку, прекрасно умевшему находить слабые места противника. Хатепер так и не выбрал себе супругу, о чём не слишком печалился, но если бы выбрал, то это была бы женщина вроде Амахисат – достойный партнёр, та, с кем можно было объединить силы на благо государства. В числе прочих вельмож он и сам поддержал кандидатуру Амахисат много лет назад. И она стала ближайшей союзницей Секенэфа… союзницей, партнёром, но не возлюбленной, нет. Возможно, когда-то горечь от осознания этого, от постоянных сравнений с предшественницей и отравляла жизнь новой царицы, но время милосердно притупило остроту разочарований. Секенэф был верен ей и памяти Каис, но самой царице оставил свободу. Пользовалась ли этой свободой Амахисат, ни при дворе, ни в императорской семье не обсуждалось. Их с Императором отношения строились на неизменном обоюдном уважении.
Все трое обменялись тёплыми приветствиями и расселись вокруг стола. Амахисат пригубила вина. Взгляд её серо-стальных глаз, пристальный, цепкий, уже выхватывал отдельные строчки посланий. В прелюдиях не было нужды – все они знали, зачем собрались, и что именно требовалось обсудить.
– Увы, он не послушает ни твоего приказа, ни моей просьбы, – начала царица, посмотрев на супруга. – И он в своём праве. Даже если Леддна попытается представить своё нападение как якобы необходимую защиту против агрессора, они всё же первыми обнажили оружие. Хотя, разумеется, все мы будем долго танцевать с обсуждениями и взаимными обвинениями, – она невесело усмехнулась.
– Дебаты будут долгими, да, – согласился Хатепер. – Эльфы прекрасно умеют играть словами, и чем сложнее им представить что-то в выгодном для себя свете, тем длиннее дебаты.
– Обвинения, с которыми мы пришли на «нейтральную территорию», остаются прежними: наследник трона Таур-Дуат погиб, и помощи в расследовании мы не получили, – заметила Амахисат. – Вместо этого мы получили нападение на второго… наследника, – этот титул она произнесла осторожно, но вместе с тем уверенно.