Секенэф устало сжал его ладонь в знак благодарности.
– Я знаю, брат. Не бойся… я всё ещё сумею подняться на войну, если до того дойдёт, пусть это даже станет последним моим деянием во славу Таур-Дуат и рэмейского народа.
От этих слов и того, что стояло за ними, страх, поселившийся в душе старшего царевича, немного отступил.
– Мы не допустим войны.
– Я не могу перестать думать… что если всё зря? – Император поднял на него потускневший взгляд. – Что если мы зря ищем там, и люди действительно не знают.
– Мои верные и даже те, кто верен царице, ищут неустанно до сих пор. И даже если мы не найдём останки… гробница скоро будет закончена. Жрецы Великого Зодчего воссоздадут его форму, а наша память не позволит ему кануть в забвение.
– Ни один самый искусный жрец не сумеет вдохнуть в статую душу моего сына, Хатепер. Он потерян для меня и для нашего рода… и мысль об этом изнуряет и гонит меня, как пламенный хлыст Сатеха…
– Видят Боги, он не заслужил забвения, а Их Закон справедлив, – тихо ответил дипломат.
Про себя же Хатепер в очередной раз взмолился Ануи и Ваэссиру, покровителю их рода, чтобы Хэфер всё же нашёл путь к Водам Перерождения… и чтобы источник внутренней Силы Владыки Секенэфа не иссяк.
Хэфер не мог перестать думать о тринадцати солдатах, погибших в Лебайе, и о том, сколько погибнет ещё, если он ничего не сделает. Он позволил себе смириться, успокоиться, прислушаться к речам ставших ему близкими жрецов из общины. Но как посмел он забыться в покое некрополей… и в упоительном обществе своей жрицы, когда его народу угрожала беда, когда его отец, наверное, сходил с ума от горя?! Эти мысли разрывали сознание царевича. За неимением лучшего выхода в дни ожидания призыва от Перкау он загонял себя изнуряющими тренировками, за которые приходилось платить болью и опустошающей усталостью. Упрямо он гнал себя вперёд, хотя и знал, что всё равно не сможет ускорить восстановление. Год или никогда – таков был вердикт Перкау. Разве мог он уместить целый год в несколько дней? Или он так и останется калекой, никогда не сможет подняться на битву… Ведь именно об этом даже Перкау говорил с осторожностью, а другие и вовсе не решались сказать честно. Но пребывать в бездействии Хэфер больше был не в состоянии. Должен был существовать какой-то способ разрешить это, пусть даже из тех, к которым в обычное время не решишься прибегнуть…
Только присутствие жрицы помогало ему не поддаться накатившему снова отчаянию. Каким-то неведомым образом она по-прежнему вливала в него силу. Её взгляд, невидимый, но неизменно ощущаемый, вдыхал в него надежду и стремление. Хэферу пришлось признать, что здесь, в храме смерти, с телом, восстановленном бальзамировщиками, он всё же жил полнее, чем когда-либо… потому что она была здесь. И хотя в эти дни они говорили совсем мало, он бережно хранил в сердце все их беседы о земном и о божественном, всё то, что они успели разделить друг с другом. За время его пребывания здесь они успели стать друг другу истинными друзьями. Мало кто за всю жизнь Хэфера был ему ближе. Его восхищал живой ум жрицы, так странно сочетавшийся с тем, что о многих аспектах привычной для него жизни она сама, жившая в уединении общины, не знала совсем ничего. Ей чужды были интриги, она не понимала политики, и даже самая суть отношений в столице и при дворе ускользала от неё. Она жадно слушала истории о его путешествиях, а он с удовольствием рассказывал ей обо всём, что видел и успел узнать. Не менее жадно сам он слушал её рассказы о таинствах ритуалов, о шёпоте древних мёртвых, разделявших свою мудрость с живыми, о путешествиях души к незримому, о горизонтах, недоступных привычному взору, о благословенном присутствии Божества, связанного с каждым из своих жрецов настолько, что Его голос был слышен и ощутим. О, с какой величайшей любовью она говорила об Ануи Страже Порога – не только с почтением и безграничным уважением, но с нежностью и обожанием и без всякого страха! Её жизнь была тесно переплетена с течениями Его энергии. Хранитель Вод Перерождения был для её души светочем, и рассказывать о Нём, о том, как она познавала Его бесконечную мудрость, жрица могла часами. Как Эмхет, Хэфер был одним из жрецов Ваэссира и понимал, что стояло за священным понятием служения. Он мог обсудить это со жрицей не просто в теории, но как нечто испытанное им самим. Он знал, что означало чувствовать поступь и дыхание Богов, и жизнь, заключённую в глубинах земли, и каково было видеть отражение далёких планов бытия на привычном им плане земном. Он не просто изучал в свитках – он видел, знал, что планы связаны неразрывно в единую ткань судьбы, влияющие друг на друга, перетекающие друг в друга. Ваэссир раскрыл ему часть божественного промысла посредством множества глубоких медитаций и ритуалов, необходимых на пути обучения наследника трона. Но его жрица стояла ещё дальше от земного, ещё ближе к божественному, и потому в её речах для него было заключено особенное волшебство и особенная притягательная мудрость.
Несмотря на эту мудрость, в ней осталась пылкость, свойственная юности, которая сквозила в некоторых её рассуждениях. Впрочем, для царевича уже не имело значения, сколько ей было лет, и как она выглядела, потому что, даже не видя её, рядом с ней он чувствовал благословенное дыхание Золотой Богини.
Иногда Хэфер сам пугался того, как сильно стал зависеть от их бесед, как глубоко поражало его гармоничное переплетение их мыслей, высказанных и невысказанных. Неужели возможно было столь полное понимание? А что если правду говорили в народе? Служители Ануи противостояли осквернителям гробниц, но они и сами умели возвращать живую силу в мёртвые тела – иначе как бы они противостояли мастерам запретного искусства? И что если его оживление было не чудом, а тёмным колдовством, и потому теперь он так сильно зависел от той, что призвала его из теней Западного Берега?..
Но эти мысли были только бледной тенью, тающей в рассветных лучах её присутствия. Хэфер научился распознавать приход своей жрицы, даже не слыша её поступи. Так и сегодня, когда царевич ощутил особенный привкус её энергии, он невольно улыбнулся и закрыл глаза. Внутри разливалось удивительное тепло, на некоторое время притупившее острую тревогу, страх перед вероятным будущим, тяжесть осознания. Хэфер опустил руку с зажатой в ней стрелой. Памятуя об уговоре, он по-прежнему не оборачивался, хотя сегодня более чем когда-либо нуждался в некоем осязаемом подтверждении её присутствия.
– Прекрасного утра, царевич, – тихо пожелала жрица.
Ему так хотелось, чтобы она коснулась его сердца звучанием его имени. Все в общине уже давно звали его по имени, но она точно намеренно держала дистанцию… Вернее то, что ещё оставалось от этой дистанции.
– Прекрасного утра, жрица, – ответил Хэфер. Подняв лук так, чтобы она могла видеть, он усмехнулся и добавил: – Видишь, я пытаюсь постепенно стать достойным дара Ануи.
– Ты и был достойным его с самого начала, – возразила она. – Иначе разве Страж Порога привёл бы нас к тебе?
Старый пёс-патриарх вышел откуда-то из-за его спины, лёг неподалёку от царевича и посмотрел на него так, словно по-доброму ухмылялся. Ещё бы, ведь он тоже принял в новой жизни Хэфера самое непосредственное участие – этот зверь был в числе тех, через кого Ануи воплотил свою волю в тот день. Как объяснила жрица, они нашли то, что осталось от наследника Таур-Дуат, именно благодаря вожаку храмовых стражей. Пёс-патриарх был его спасителем в не меньшей степени, чем эта женщина, к которой стремилось его сердце.
Царевич опустился на одно колено, воткнул стрелу в землю и свободной рукой погладил пса по худой спине, ласково и с уважением. Страж благодушно лизнул его пальцы и потёрся головой о ладонь. Хэфер улыбнулся ему, а потом подумал, что и жрица гладила зверя по седеющей шерсти. Задумчиво почёсывая патриарха за ушами, царевич проговорил:
– Помнишь, была такая легенда… о запретной любви жрицы Хэру-Хаэйат и одного вельможи? Им нельзя было видеться, и их вестником стал большой храмовый кот, который доносил до каждого из них касание на своей шерсти до последних своих дней.
– Я не читала…
– Ты, должно быть, гладила стража за несколько минут до того, как он подошёл ко мне. Так что сейчас я почти касаюсь твоей руки… через него, – царевич тихо рассмеялся.
Зверь несколько раз неспешно вильнул хвостом, оценив поэтичное сравнение. А вот жрица, кажется, не оценила и молчала. Хэфер вздохнул и устало повёл плечами, стараясь по-прежнему смотреть перед собой.
– Тебе ведь не было запрещено касаться меня, пока ты исцеляла, – тихо заметил он.
Жрица рассмеялась своим шелестящим смехом.
– Но мы не просто так носим перчатки в присутствии тех, кто далёк от таинств Ануи. Кто из живых пожелает, чтобы до него дотрагивались те, кто готовит мёртвые тела для вечной жизни?
– Меня должно обуять внезапное отвращение? Что ж, оно несколько задержалось и не спешит появляться, – усмехнулся Хэфер, поднимаясь. – Я не знаю твоего имени, но уже знаю, какой храм приготовит мою плоть к путешествию на Западный Берег. И какой бальзамировщик.
– Надеюсь, до этого ещё далеко.
Ему опять вспомнились тела солдат. Мысли снова обратились к Лебайе и к мирному договору, на бережное сохранение которого его отец и дядя положили полжизни, не говоря уже обо всей той крови, которой было оплачено его достижение. Его мнимая смерть могла стать причиной войны. Уже становилась… Нет, Хэфер не мог обсудить это со жрицей, потому что знал, что она скажет ему. Она не поймёт чувства, разрывавшие его, слишком заботясь о сохранности его смертной формы. И потому он произнёс другое:
– Благодаря тебе – да, далеко. Если бы ты только знала, как сложно мне умерить своё нетерпение и подготовиться к грядущему бою с врагами моего трона. Глупо будет потерять жизнь сразу же после того, как она была дарована. Но однажды… – он нежно улыбнулся, – однажды и мой срок придёт… и тогда я вернусь к твоим рукам, и ты сохранишь память обо мне на века.