Анирет направлялась в потайной сад, зная, что найдёт отца там, как и во все последние дни. В маленьком семейном святилище он говорил с душами предков… и с душой царицы Каис. Царевна знала первую супругу Императора только по скупым рассказам дядюшки. Мать вообще запрещала говорить о ней. Амахисат стремилась затмить первую царицу во всём, и, возможно, ей удалось это. Ренэфа она тоже воспитывала так, чтобы однажды он сумел превзойти Хэфера во всём, от воинского искусства до наук. Но память о Каис жила в сердце Секенэфа, и Хэфер оставался наследником по праву первого рождения. В целом окружение находило царевича достойным преемником, хоть некоторые и поминали – не в лицо, конечно же, но за спиной – не самое благородное его происхождение по линии матери.
Анирет всегда оставалась в стороне от этого бессмысленного для неё состязания. Царица Амахисат не замечала успехов дочери в науках и государственных делах, не видела в ней пользы, кроме той, чтобы однажды породниться с кем-то из выдающихся союзников. Отец изредка позволял себе нежность, и эти мгновения были для Анирет бесценны. Но несравнимо больше тепла, чем от обоих своих родителей, она получила от любимого дяди и старшего брата. Вот почему теперь со всей искренностью она молила Стража Порога о том, чтобы нашёл и принял Хэфера, чтобы открыл ему путь к Водам Перерождения, несмотря на отсутствие подобающего погребения. И Анирет обещала себе: она никогда не забудет брата, найдёт способ сохранить его имя в веках.
Проходя в сад, царевна столкнулась с дядюшкой Хатепером. Должно быть, они с отцом обсуждали что-то важное, потому что дядя выглядел даже более озабоченным, чем всё последнее время. Его лицо было печально и задумчиво, но, заметив девушку, он тепло улыбнулся.
– Анирет! Хорошо, что ты здесь.
Они обнялись.
– Что-то ещё случилось? – спросила царевна. – Ты выглядишь обеспокоенным.
Дипломат невесело усмехнулся.
– Не мне тебе объяснять, – он подумал о чём-то и вдруг спросил: – Давно ли ты говорила с Павахом?
– Я навещаю его почти каждый день. Выздоровление затягивается – тело словно отравлено. Так говорят целители.
– Он рассказывал ещё что-то о том дне?
– Нет, ему… тяжело вспоминать, что они с Метдженом не сумели защитить Хэфера, – Анирет вздохнула, качая головой. – Я так и не смогла объяснить ему, что их никто не винит. И он удивлён, что отец решил оставить его во дворце, а не отправил к семье.
– Это не только награда, но и мера безопасности, – серьёзно объяснил Хатепер. – Видишь ли… вполне вероятно, что Павах знает что-то такое, что может не только пролить свет на те события, но и стоить ему жизни. Так считает твой отец, и я согласен с ним. Что-то произошло там, в песках, что-то, чего мы пока не понимаем… Тебе Павах доверяет… может быть, только тебе и доверяет. А значит, однажды может захотеть рассказать – когда ноша станет совсем уж невыносимой.
– Я буду слушать внимательно. Но я не расспрашиваю его настойчиво сейчас – ему и так многое пришлось перенести. Пытки надломили его. Он всегда был храбр, но сейчас сам на себя не похож.
– Никто не упрекает его в трусости. Умеючи, можно сломать любое мужество, – вздохнул Хатепер. – Я видел солдат, которые, вернувшись с войны, боялись собственной тени и не расставались с мечом даже во сне.
– Тело Метджена… оно действительно выглядело так ужасно, как говорят?
– Я рад, что ты не видела, – коротко ответил дядя. – Всё, больше не стану задерживать тебя. Иди к отцу. Ты нужна ему.
– Я не так много могу сделать для него… – с сожалением возразила царевна.
– Просто будь рядом.
Анирет склонила голову в знак согласия. Направляясь к отцу, она продолжала думать о том, что дядя сказал о Павахе. Прежде ей и в голову не приходило, что воин может скрывать что-то. Зачем? Ведь здесь все хотели помочь ему. Девушка надеялась, что друг решится поговорить с Императором начистоту на ближайшей аудиенции, когда ему станет хоть немного легче.
Царевна вошла в сад. В гармоничном сочетании, созданном искусством придворных садовников, здесь росли раскидистые сикоморы и цератонии[14], невысокие гранатовые и персиковые деревья с нежными цветами, статные акации и огромные пальмы-дум, гибкие ивы и тамариски. Птицы жизнерадостно пели в ветвях, радуясь сиянию Ладьи Амна. Большие пруды и аллеи дарили прохладу.
Но даже в своём прекрасном саду Император не находил спокойствия. Он стоял, бессильно опустив руки, погружённый в мрачные мысли, и выглядел таким потерянным, что сердце Анирет сжалось. Сейчас Секенэф не был Владыкой Таур-Дуат, могучим, почти неуязвимым. Он был родителем, потерявшим любимого сына, лишённым возможности даже похоронить его… и не знавшим, откуда черпать силы.
Подчинившись скорее инстинкту, чем разуму, царевна поспешила к отцу. Взяв под руку, девушка повела его по саду к фонтану, выложенному зеленоватой мозаикой из редкого оникса. Здесь цвели лотосы, ещё только начавшие распускаться и распространявшие вокруг тонкий сладковатый аромат.
Секенэф не сопротивлялся, безучастный ко всему в своём горе. Анирет посадила отца у фонтана, а сама села у его ног и обняла его колени. Утрата сблизила их, подарила им возможность безмолвного понимания друг друга, которого у них не было прежде. И в эти мгновения Хэфер словно оживал, воплощаясь в их общих воспоминаниях. Его сила и живой ум, его чуткость и весёлый нрав. В этих разделённых на двоих воспоминаниях непроглядная глубокая печаль хоть немного светлела.
Царевна не знала, сколько времени они провели вот так, в уединённом переплетении мыслей и чувств. А потом отец вдруг провёл ладонью между её рогами с непривычной нежностью, которую она помнила только из далёкого детства. Император приподнял её лицо за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза, и с удивлением она встретила взгляд не древнего Ваэссира, но живущего здесь и сейчас Секенэфа.
– Тебя я хотел бы обучить всему, что умею, дочь, – тихо сказал Император. – Ты знаешь моё сердце лучше, чем я мог надеяться. Останься рядом со мной в эту бурю, и она будет мне по силам.
В эти мгновения между ними было больше близости, чем за всю её жизнь!..
– Я рядом, Владыка… отец.
– Я научу тебя, что значит чувствовать жизнь этой земли и всех в её пределах. Ты сумеешь принять это, я знаю.
– Но как я могу…
– Тш-ш, – он приложил палец к её губам и покачал головой. – Не сомневайся. Я научу тебя, как открыть всю силу твоей крови.
Последние слова были произнесены Владыкой Эмхет, древним и вечным.
Глава 3
Безвременье
Тени плясали вокруг, глубокие, как небо в безлунную ночь. Тени обнимали сознание, помутив разум и застилая внутренний взор. Тени шептали и звали, тянулись к нему и манили. У него почти не осталось сил сопротивляться. Да и был ли в том смысл? Он заблудился среди теней, понемногу теряя то немногое, что ещё оставалось от него самого.
И всё же что-то удерживало его. Тихая, почти неуловимая песня… Словно тёплый огонёк светильника в непроглядной мгле, нежные звуки то вспыхивали в его сознании, то вдруг меркли. Он забыл всё, что имело значение – даже собственное имя. Он не ощущал ветра Западного Берега, не ведал направления, и потому мог идти лишь за окружавшими его безликими тенями. Только эта песня то и дело мягко напоминала ему о себе и о нём самом. Он возвращался к ней, сам не зная зачем. Нежная, и вместе с тем такая настойчивая, она тянулась к нему тонкой нитью чистейшего серебра, связующей его с отголосками памяти. Он мог бы освободиться, ведь музыка не была цепью, но почему-то не находил в себе желания рвать эту нить. Ему было приятно слышать песню, пусть и издалека. Хрустальные переливы звучали сквозь шёпот и зов теней, без слов говорили с самым его сердцем, став единственным ориентиром в темноте.
Время потеряло смысл, и потому он не мог знать, в какой миг вдруг снова почувствовал страшную боль. Это произошло одновременно с тем, как песня зазвучала для него отчётливее, чем голоса теней.
Боль означала жизнь.
Вот тогда он вспомнил…
3-й месяц Сезона Половодья
– Доброго вечера, доблестный воитель.
– Госпожа…
Воин сделал попытку резко встать, но она не увенчалась успехом. Он неловко сел на ложе. Блистательная Богиня в серебристо-серых одеждах заслуживала большего почтения, чем неуклюжий поклон сидя.
– Не тревожь себя понапрасну – тебе нужен отдых. Твоё выздоровление и без того затягивается.
Царица Амахисат говорила мягко и даже позволила себе улыбнуться с участием. Улыбка не тронула только её серо-стальных глаз, не знавших милосердия подчас даже к союзникам. Павах невольно посмотрел на свой изувеченный хвост. Позорная рана!.. Хорошо хоть рога большей частью остались на месте.
Он получил щедрую награду и по приказу самого Владыки был определён во дворец. Ему даже были отведены отдельные покои. Влияние его семьи, и без того немалое, возросло, а его самого называли героем… как и Метджена, которого ожидало погребение со всеми почестями. Но царица недаром упомянула о его затянувшемся выздоровлении. Такое сильное прежде, теперь тело подводило Паваха, как будто сами Боги отвернулись от него. Сила словно утекала из его плоти. Но окружающие восхищались им и сочувствовали единственному, кто чудом выжил после страшных пыток и сумел сообщить семье Владык о вероломстве эльфов и их союзников. Вот только ему самому от того не было легче.
Голос царицы, звучавший почти доброжелательно, вывел его из мрачных размышлений:
– Владыка ждёт тебя завтра, Павах, и я тоже буду с ним. Ты должен взвешивать каждое своё слово. Владыка, воплощающий в себе Силу Божественного Ваэссира, умеет прозревать сквозь покровы лжи.
Паваху стало не по себе. Предстоящая аудиенция пугала его. Конечно, в полубреду он уже рассказал о нападении и описал место. Но шутка ли: предстать перед самим Императором и, глядя ему в глаза, изложить подробности гибели его любимого сына и наследника!