Нэбвен и Ренэф в сопровождении своих стражей остановились на западной окраине, откуда открывался вид на город. В ночи защитники Леддны зажгли факелы, и насыпная внешняя стена стала похожа на ожерелье из рубинов и цитринов[37]. Личная драгоценность царевича, его будущая первая значимая победа… Да, военачальник видел это во взгляде юноши: решимость, смешанную с болезненным стремлением, со сжигавшей его неутолимой жаждой. Для Ренэфа этот город воплощал собой всё, к чему стремилась его душа, – возможность проявить себя, отомстить за брата, доказать отцу, что его обучение, пусть и далёкое от завершения, было пройдено не зря. Нэбвен пообещал себе, что обязательно расскажет Императору по приезде в столицу: Владыка мог и должен был гордиться своим сыном.
– Мы вынуждены ждать наёмников, – сказал Ренэф, неотрывно глядя вперёд, – но весть градоправителю направим завтра же утром.
– Ты уже выбрал глашатая своей воли?
– Я сам обозначу условия.
Нэбвен улыбнулся: кто бы сомневался! Юноша был как раз в том возрасте, когда ещё очень хочется блеснуть доспехами и поиграть мускулами. Что ж, на своей колеснице он и правда выглядел достаточно величественно и устрашающе, чтобы внушить уважение и почтение, тем более простому люду. Наверное, так в их представлении должны были выглядеть живые боги, сошедшие с храмовых фресок.
Они выберут одного из пленных солдат и направят его к воротам с вестью для градоправителя. Если у Ликира хватит смелости, он выслушает Ренэфа – на почтительном расстоянии, разумеется. И, не дайте Боги, если хоть одна стрела полетит со стены. Тогда царевич, пожалуй, действительно пожелает привести в исполнение свою старую угрозу.
«Если вздумаешь ударить меня в спину – я сожгу твой город дотла».
Удар в спину уже был нанесён, когда на лагерь и деревню напали. На месте градоправителя Нэбвен побоялся бы сейчас испытывать терпение Ренэфа. Этого терпения и в лучшее-то время было немного.
– С твоего позволения, мой господин, я выбрал тех, кто сопроводит тебя и защитит в случае необходимости, – сказал военачальник учтиво и официально, коротко посмотрев на царевича.
Он ожидал, что Ренэф будет спорить – как всегда, – но юноша только повернулся к нему и чуть улыбнулся.
– Благодарю, военачальник. Много их будет?
– Не больше необходимого.
– Полагаешь, градоправитель действительно бросит мне вызов?
– Думаю, он скорее будет просить тебя о милости и всячески тянуть время до того, как сюда прибудут союзные силы.
– Я предполагаю так же, – кивнул царевич и перевёл взгляд обратно на ночной город. – Никто из нас не ждёт долгой осады.
Чувство того, что он упустил что-то очень важное, не оставляло Сафара. Со времени отбытия основных рэмейских отрядов прошло всего четыре дня, а староста отчего-то не находил себе места. Вроде бы все дела шли своим чередом. Часть рэмейских воинов – тех, кому раны не позволяли принять участие в походе, – остались в деревне, доверенные заботам селян. Несмотря на то, что силы ещё не вернулись к ним, рядом с вооружёнными рэмеи всё равно было как-то спокойнее. В конце концов, даже раненый имперский солдат представлял собой угрозу бо́льшую, чем крестьянин с дубиной.
Мисру с собой царевич всё-таки не взял. Стала она его наложницей или нет, никто, разумеется, не спрашивал. Девушка явно была удручена, но не обсуждала ни с кем, даже с Алией, которую староста потихоньку подослал к ней, чтобы успокоить. Жене Сафара удалось узнать от неё только, что Мисра безумно тосковала по господину и к тому же очень боялась за него.
Сафар никак не мог понять, что же удручало его самого. Он подолгу не мог уснуть, несмотря на дневную усталость, ворочался и вспоминал разговоры с царевичем и военачальником, повторяя про себя отданные ими распоряжения, чтобы ничего не забыть. Он пытался обсудить своё беспокойство с женой, но и та не могла взять в толк, с чем было связано тяготившее его чувство. В конце концов, страх не оправдать возложенных на него ожиданий был вполне объясним.
Утром пятого дня он поднялся, чтобы, как обычно, заняться каждодневными делами селения. Сегодня их должен был навестить староста одной из примкнувших к Империи деревень с новостями о том, как далеко продвинулись отряды. Алия прихорашивалась, уложив изрядно уже тронутые сединой волосы в косы вокруг головы на городской манер. Она надела самые нарядные свои серьги в виде крупных медных узорчатых колец и ожерелье из ярких стеклянных бусин. Эти тёмно-зелёные бусы Сафар когда-то купил для неё на ярмарке, и обошлись они ему в две овцы. Но ему так хотелось подарить жене бусы из стекла, а зелёный так напоминал её глаза в юности, что он не пожалел. До сих пор Алия относилась к бусам, как к сокровищу, достойному царицы, и надевала только по самым торжественным случаям.
Бусы… Почему-то бусы имели значение. Ах да, военачальник Нэбвен ведь спрашивал его об осколках, а Сафар ещё сказал, что ни у кого в деревне не было сосудов из прозрачного золотистого стекла. Селяне и танцовщицы тогда принесли показать рэмеи то стекло, что у них имелось, но, разумеется, всё было не тем, что искали военачальник и царевич.
«Изящный сосуд. Или крупная бусина. Прозрачная. Что угодно».
Крупная бусина… В этот момент Сафар вдруг вспомнил, и его прошиб холодный пот. Ему пришлось схватиться за стол, чтобы удержаться на ногах. Должно быть, он сильно побледнел, потому что Алия с тревогой подалась вперёд.
– Родной, сердце прихватило? Воды принести?
– Нет… нет… – облизнув пересохшие губы, Сафар сел за стол и обхватил голову ладонями.
Алия села напротив, вглядываясь в его лицо, и терпеливо ждала. Рассказать даже ей было слишком страшно.
– Я подвёл царевича, – упавшим голосом сказал староста. – Соломенная моя башка, старая, как же я мог забыть…
– Сафар, расскажи, – твёрдо, отрезвляюще велела ему жена.
И он рассказал – про то, как закопали у реки убитую танцовщицу и как Мисра надела ей на шею своё ожерелье из крупных стеклянных бусин. Разве можно было заподозрить в украшении грозное оружие? Но военачальник говорил, что яд был в фиале из тончайшего стекла или же в бусине. А он не придал значения посмертному подарку и совершенно забыл о нём. Но, с другой стороны, ведь и солдаты, закапывавшие танцовщицу, ничего не заметили, а потом не вспомнили…
– Ты уверен? – тихо спросила Алия.
– Нет, но… Боги, страшно-то как… Нужно выкопать тело девушки и убедиться.
– Дождёмся наступления темноты. Сыновей попросим, – кивнула женщина. – В селении пока никого тревожить не станем, но я предупрежу Дарею, чтобы приглядела за Мисрой.
– Если это правда… если она – несостоявшаяся убийца нашего царевича… – чуть слышно прошептал Сафар и поднял на жену расширившиеся от ужаса глаза. – Ты понимаешь, что с нами будет?
– Спокойно. Если это так – направим к царевичу гонца. Попросим рэмеи, чтоб дали одного из их коней. Наши-то лошади только телегу на ярмарку тащить пригодны.
«Золотистое стекло. Если вспомнишь что – дай знать».
Его восприятие расслоилось. Он слышал, что говорила жена, и голос царевича одновременно звучал в его ушах.
– Надо старосту встретить…
– Об этом не беспокойся, главное, тревогу свою им не показать, – сказала Алия и погладила его по руке. – Всё образуется. Оправдай доверие царевича, мой будущий градоправитель. От этого зависит всё.
День выдался тяжёлым – пока встретили гостей и обсудили насущные дела, настал вечер. Весь день нутро Сафара сковывал страх, так что ему тяжело было сосредоточиться на разговорах, хотя он изо всех сил пытался держать себя в руках. Благо Алия подхватывала нить беседы, когда требовалось. Что ж, по крайней мере, отряды добрались до предместий города благополучно, и по дороге люди встречали их радушно. Не зря Сафар распространял вести с таким усердием.
С наступлением ночи, когда темнота стала почти непроглядной, староста в сопровождении двух своих сыновей отправился к реке. В скудном свете масляного светильника они нашли место – к счастью, Сафар запомнил его, потому что именно здесь нашёл тогда Мисру и именно отсюда до смерти боялся идти на доклад к царевичу. На берегу они обнаружили большую змею, свернувшуюся беспорядочными кольцами. Змея, правда, оказалась мёртвой. Сафар не знал, счесть это хорошим знаком или плохим, а потом вспомнил, что у одной из танцовщиц – вроде бы, как раз у этой, у Хинны, – был змей. Но змей всё-таки не пёс, преданностью вряд ли отличался… хотя кто их разберёт.
Без особого энтузиазма, но довольно быстро, мужчины раскопали свежее захоронение. Земля не была достаточно утрамбована, да и закопали танцовщицу неглубоко.
Девушка казалась хрупкой и очень несчастной, свернувшись в своей скромной могиле с коленями, прижатыми к груди. Жаркий воздух и влажная почва боролись за власть над её плотью. Она иссыхала и вместе с тем разлагалась, но лицо её пока ещё сохранило тень былой красоты.
На её шее Сафар увидел то самое ожерелье – прощальный подарок Мисры. В темноте цвет украшения был плохо различим.
– Ты уж прости, красавица, что забираю твою последнюю драгоценность, – со вздохом прошептал он. – Но так много зависит от этого…
Его пальцы путались в сухих потускневших волосах, пока он аккуратно развязывал шнурок, крепивший бусины вокруг тонкой шеи танцовщицы. Получилось не сразу. Потом Сафар спрятал бусы за пазухой и отёр руки об одежду. Всё же касаться мёртвого тела было неприятно и по-своему жутко, хотя девушку было очень жаль. Добротный рэмейский кинжал, вложенный в её руку, он трогать не стал. Сокровища мёртвых должны были оставаться с мёртвыми. Наверное, ей было приятно, что с ней осталось что-то от её солдата.
Вместе мужчины вновь закопали тело и вернулись в деревню. Дома при свете уже нескольких светильников Сафар как следует рассмотрел бусы. Стекло некоторых бусин, чередовавшихся с остальными в узоре, при ближайшем рассмотрении оказалось хорошего качества, и, увы, неотвратимо, безжалостно золотистым…