Тем временем Нэбвен снял с пояса мешочек и вытряхнул содержимое на тряпицу рядом с бусами. Осколки тускло поблёскивали в огнях светильников, и уже не оставалось сомнений, что некоторые бусины, золотистые, были изготовлены из того же самого материала.
– Откуда это у тебя? – тихо спросил Нэбвен у человека.
Сбивчиво, путаясь в словах, но не в деталях, Працит рассказал, как Сафар вспомнил ночь после нападения, как вместе с сыновьями раскопал тело танцовщицы и как, вернувшись в деревню, они вместе нашли задушенную сестру Дареи, жены кузнеца. Мисра успела исчезнуть. Возможно, охотники уже сумели выследить её, но о том пока вести сюда не докатились.
Ренэф почувствовал себя так глупо и беспомощно, как никогда прежде. Вместе с этим пришла странная горечь. Он не сумел объяснить себе, что именно испытывал – ни тогда, ни сейчас. Эмоции слишком смущали его, путали и заставляли чувствовать себя потерянным. И потому, когда на смену болезненному изумлению быстро пришла спасительная ярость, простая и понятная, он с облегчением поддался ей. Не заботясь о сохранении внешнего достоинства, он изрыгал проклятия Леддне, Ликиру, Лебайе и женщинам, по-рэмейски, по-лебайски и даже по-эльфийски. В стороны летела какая-то неудачно попавшаяся под руку походная утварь. В эти минуты он совершенно искренне ненавидел всю эту треклятую страну, где все как будто сговорились унизить его.
Окружающие молчали: рэмеи – из тактичности, человек – от ужаса. Нэбвен счёл нужным вмешаться, только когда стало казаться, что Ренэф в собственной необузданности разнесёт весь шатёр или кого-нибудь убьёт.
– Усилить охрану, – приказал военачальник спокойно, но звучно, перекрывая поток проклятий. – Женщину найти и привести нашему господину живой.
– Я её по костям разберу заживо! – рявкнул царевич, наградив танцовщицу подобающими случаю эпитетами. – Найти, если не хотите занять её место!
– Сделаем всё, что в наших силах и даже больше, сиятельный господин царевич, – с поклоном ответил адъютант.
Ренэф глубоко вздохнул и развернулся к Нэбвену, с усилием беря себя в руки.
– Вряд ли она так глупа, чтобы пытаться подобраться к тебе снова, и всё же, – размеренно добавил военачальник, подходя к юноше и глядя ему в глаза. – Боги хранят тебя, мой господин, но и мы не оплошаем.
– Делай, что сочтёшь нужным, – кивнул царевич. – Главное, найди её мне. Я сам с ней разберусь.
Сделав ещё несколько глубоких вдохов, Ренэф повернулся к онемевшему от ужаса Прациту. Запоздало он понял, что в потоках его брани прозвучало обещание уничтожить всех причастных. Да, он был бесконечно зол и жаждал расправы, но Сафар и его семья действительно были невиновны. Это он понимал и без увещеваний Нэбвена. Если бы староста был причастен, он не стал бы с риском для своей семьи доставлять проклятое ожерелье – ни сейчас, ни позже – и уж точно не прислал бы собственного сына.
– Пощади нас, господин, – тихо произнёс охотник с каким-то обречённым достоинством. – Служить тебе было в радость. Если б только… если мы как-то можем искупить свою вину перед тобой – скажи, сиятельный царевич. Мы верны тебе.
Ренэф посмотрел на Нэбвена. Старший рэмеи едва заметно кивнул. Подобрать нужные слова было непросто, но необходимо.
– Отдохни сегодня под защитой наших солдат. Тебе дадут вдосталь воды и пищи и одного из наших коней на обратную дорогу. Вернись к своему отцу и скажи, что я не изменил своего решения. Вы могли умолчать о находке, но всё же предупредили меня, несмотря на риск и свой страх. Честность должна быть вознаграждена.
Працит посмотрел на него недоверчиво, а когда слова Ренэфа дошли до его сознания – не сумел скрыть своего облегчения. Царевич кивнул и жестом велел ему подняться, но охотник, напротив, простёрся ниц, твердя слова благодарности. Ренэф дёрнул хвостом и быстро вышел из шатра, предоставляя Нэбвену разбираться с остальным. На сегодня с него по горло хватило людей.
Ночь встретила царевича желанной прохладой, тщетно пытавшейся умиротворить его мысли. Он шагал к краю деревни. Часовые почтительно расступались, и никто не задавал ему вопросов. Телохранитель следовал за своим господином бесшумной тенью.
Ренэф дошёл до насыпи и поднялся на одну из сторожевых вышек, глядя на тусклые огоньки города вдалеке. Его Леддна. Его скорая победа. Сейчас эти мысли не вызывали ни азарта, ни радости. Жизнь вне боя казалась слишком сложной. Все как будто только и ждали, когда он ошибётся в своих решениях, когда оступится и опозорит себя. И почему те, с кем он поступал по чести, так ненавидели его? Он проявил терпение и милосердие к градоправителю и добром просил помочь с поисками убийцы Хэфера, но получил в ответ предательское нападение. А за что его могла ненавидеть женщина, которую он прежде никогда не видел, которую, вопреки своим подозрениям, освободил от унизительной рабской участи? С которой едва не разделил ложе… При этой мысли кровь прилила к лицу, и он скрипнул зубами, мысленно одарив себя самыми нелестными эпитетами, которые только знал. Он не помнил, когда ещё ему было так стыдно за себя. Он не помнил даже, что именно его остановило тогда – привычное отвращение к эльфам и тем, кто им служил, или кровь Ваэссира, или боязнь зайти слишком далеко, или нежелание просто воспользоваться девушкой. Разумеется, он не влюбился. Он вообще не знал, что это такое, и не горел желанием узнавать – от влюблённости даже величайшие из военачальников древности глупели. Ему никто никогда не отказывал, но и никто никогда не пытался манипулировать им через близость. Ренэф, конечно, слышал – нередко от матери, – что бывало и такое. Но сам никогда не увлекался никем настолько, чтобы желать сделать что-либо, выходившее из ряда его собственных стремлений и представлений. Вот почему сейчас он никак не мог осмыслить, что же с ним произошло. Это лежало так далеко за рамками его опыта и понимания, что он совершенно терялся.
Итак, по всему выходило, что Мисру обучали эльфы. Её подослали специально, чтобы убить Ренэфа их редким и дорогим оружием. Дабы отвести от себя подозрения, она искусно подставила остальных трёх девиц. Выждав, она предприняла новую попытку приблизиться к нему, теперь уже без оружия… и на этом мысли Ренэфа обрывались, потому что он пытался сопоставить нежную, открытую ему девушку, наделённую несомненным очарованием, и холодную расчётливую ненависть. Если бы не противоядие матери – не менее редкое и дорогое, чем сам яд, – он бы сдох… не погиб в бою, а именно сдох, вот так, корчась от боли, выплёвывая собственные лёгкие. Одного из его верных телохранителей спасти так и не удалось. Маленькая стеклянная бусина в умелых изящных пальцах… в тех самых пальцах, которые касались его до дрожи приятно и чувственно.
Ренэф тряхнул головой, сбрасывая наваждение воспоминания. Он не собирался прощать предательства. Он убьёт Мисру без малейшего сомнения… но быстро. Пытать её он, пожалуй, не сможет. Но он очень хотел спросить её, почему? Что побуждало её ненавидеть его и служить тем, кто пользовался ею? А часть его боялась, что он не сумеет спросить совсем ничего, если она посмотрит на него так же, как в те ночи. Вот ведь глупость! Почему всё так?!
И что было не так с его представлениями о том, что правильно, о Законе? Это был уже вопрос не к Мисре. Ренэф искренне полагал, что, поступая справедливо и по чести, он должен был получить соответствующий результат. Так Боги устроили этот мир, когда установили Закон, по которому мир существовал. Он был Эмхет, одним из тех, кто хранил Закон на земле. Он пришёл к людям и честно объяснил им, чего им следовало ждать от него. Он не отступился от своего слова, не воспользовался своей силой так, как мог бы. Разве они не видели этого? Почему же всё оказалось так сложно и запутанно? Почему люди боялись прихода рэмеи, а прихода эльфов – нет? Почему не могли выбрать себе достойного правителя среди своих же?
Может быть, дело было не в его представлениях, а в самих людях?.. Почему он вообще должен был защищать их? Они лгали ему и предавали даже своих. Они убили Хэфера. Как бы сам Ренэф к Хэферу ни относился, а всё же это был его брат, член императорской семьи. Никто не смел нападать на семью Владык и оставаться безнаказанным! Однако же где-то всё ещё бродили убийцы старшего наследника, и его, Ренэфа, собственная несостоявшаяся убийца тоже сбежала. Приход в область Леддны ничего не дал – заговор против Хэфера так и остался нераскрытым. Нет, Леддны было слишком мало. Возможно, отец просто не понимал до конца, что представляли собой испорченные эльфами люди? И, окажись он здесь сам, – как бы поступил?
Ренэф вздохнул и расправил плечи. Ему не нравилось чувствовать себя глупым и беспомощным. Ещё меньше ему нравилось, когда таковым его считали другие. Если милосердие воспринималось окружающими как слабость – он не мог позволить себе милосердия.
«Я отомщу за тебя, брат, – мысленно пообещал царевич. – Пламя Отца Войны сожжёт наших врагов, и забвение небытия станет их единственным пристанищем…»
Рассвет, золотой, как волосы Мисры, нашёл Ренэфа там же, на сторожевой вышке на краю селения. Восходящая Ладья Амна опаляла небо и город разгорающимся заревом, точно Боги жгли далёкие костры где-то за гранью мира.
«Если вздумаешь ударить меня в спину – я сожгу твой город дотла».
Царевич помнил это своё обещание, хоть и дал его в гневе. Отступать от своих слов было признаком слабости. Балансировать между силой и разумностью порой было слишком тяжело…
Нэбвен не тревожил Ренэфа до самого полудня. Ему донесли, что царевич не покидал лагерь, и это военачальника вполне устроило. Ну а в том, что юноша хотел побыть один после полученных новостей, не было ничего удивительного. Учитывая характер царевича, его реакция была даже лучше, чем военачальник мог надеяться. Но чего не мог старший рэмеи, так это простить себе свой собственный промах. Он постарел, потерял хватку, не предусмотрел и не увидел всего. Он уже принял решение доложить обо всём Императору, несмотря даже на великодушную просьбу Ренэфа не сообщать пока Владыке о покушении. Но это – позже. Пока нужно было готовиться к бою и молиться Богам, чтобы одной Леддны царевичу оказалось достаточно.