Ночь сгущалась, мягко ступая по серебристым пескам. Жрец вглядывался в невидимый горизонт, шепча молитвы. В следующий миг он охнул от неожиданности, когда от тела глубокой тьмы вдруг отделилась косматая тень. Ша неспешно приблизился к статуям, у которых стоял Перкау. Зверь не пересекал священную границу. Пламя в его алых глазах горело мягко. Ша посмотрел на бальзамировщика долгим взглядом, а потом опустил морду к земле, точно в поклоне.
Сатех ждал того, кого направил к Нему жрец.
Хищница мягко, но настойчиво ткнула его носом в плечо, разбудив от лёгкой дрёмы. Колдун распахнул глаза мгновенно, с благодарностью улыбнулся своей огнегривой подруге и приподнялся на локте. Его ноздри затрепетали. Что-то в воздухе неуловимо изменилось.
Самка ша взволнованно переступила с лапы на лапу. Она тоже чувствовала это. Да, ошибки быть не могло.
– Пришло время охоты, – шепнул ей маг и поднялся, отряхиваясь от песка. – Сегодня мы поймём, что произошло на самом деле.
Хищница хрипло вопросительно заскулила и вильнула раздвоенным хвостом. Колдун опустился на одно колено рядом с ней и погладил её по округлившемуся животу.
– Нет, прекрасная, тебе нужно остаться, – ласково сказал он, без страха глядя в её огненные глаза. – Перед тобой стоит задача даже более важная. Не бойся за меня… я справлюсь.
Земля быстро отдавала накопленное за день тепло темнеющей бездне неба, распахнувшейся над одинокими путниками. Колдун видел, как двое жрецов – мужчина и женщина – и с ними пёс-страж покинули территорию храма, пересекли границу владений Собачьего Бога.
Он был готов.
– А ты когда-нибудь встречалась с Ним? – спросил Хэфер, как обычно, не оборачиваясь.
Он слышал её шаги, чувствовал спиной её взгляд. Его суть резонировала с её близким присутствием. Но он по-прежнему исполнял своё обещание – из уважения к ней и в благодарность за то, что сейчас она была здесь.
– Все когда-нибудь с Ним встречаются, в той или иной форме, – задумчиво отозвалась жрица. – Его часть, как и части других Богов, составляет нас, согласно Замыслу Амна. Но нет, я не искала инициации в пустыне. Я служу Ануи. Вся моя жизнь связана с мудростью Стража Порога.
– Я понимаю это, да… Я всё думаю о том, что мой род часто обращался к Нему – при жизни даже чаще, чем к Ануи. И Верховный Жрец неспроста столь мудро напомнил мне, что мы неразрывно связаны. Когда-то благодаря Ваэссиру Сатех стал тем, кем стал, – не отверженным, но почитаемым. Не только враг, но по сути и друг, как ни странно… Но я не могу перестать думать вот ещё о чём: только лишь крови Эмхет может оказаться недостаточно, а Силу нашего божественного предка сейчас воплощает в себе отец. Я – не Владыка Таур-Дуат. Понимаешь… Меня может оказаться недостаточно для этой встречи, для того, о чём я хочу просить Его… Интересно, что ждёт меня тогда? Я потеряю разум? Он разрушит только моё тело или мою суть тоже?
Хэфер остановился, вглядываясь в бархатную расцвеченную самоцветами звёзд темноту над серебром барханов. Отчего-то ему стало легче, когда он облёк свой страх в слова.
– Я сохраню всё, что останется, – тихо пообещала ему жрица, останавливаясь за его спиной. – Я не дам тебе заблудиться. Но я верю… верю, что ты вернёшься целостным.
– Благодарю тебя, – в эти простые слова он вложил всё, что чувствовал сейчас.
В тишине, нарушаемой только шёпотом песка под их ногами, они дошли до места. Хэфер не искал специально, не выбирал – просто почувствовал, что здесь можно. То же чутьё позволяло ему проводить ритуалы в храмах Ваэссира.
– Здесь мы расстанемся, – тихо сказал он девушке.
Пёс-патриарх вздохнул и приблизился, проходя под его рукой так, что пальцы царевича скользнули по чёрной шерсти. Хэфер ощутил спокойную силу, которой поделился с ним священный зверь, преклонил колени и крепко обнял его, уткнувшись лицом в шелковистую шкуру.
– Я буду ждать неподалёку, – ответила жрица из-за его спины. – Мы оба будем ждать.
Хэфер не ответил. Побыв так ещё немного, он отпустил пса и поднялся. Страж внимательно посмотрел на него, точно ожидая чего-то, и потрусил к девушке. Царевич повёл плечами, поправляя суму, в которой лежали ритуальные инструменты.
Патриарх был прав. Смерть на лёгких крыльях пролетала совсем рядом с ним. Не было мига лучше, чем последний.
– Все благословения, дарованные мне предками, да пребудут с тобой, Тэра, – сказал Хэфер. – Прощай, моё воплощение Золотой.
Оставив её за барханом, царевич зашагал вперёд, не оборачиваясь, не дожидаясь ответа. Её присутствие наполняло его силой. Этого было достаточно. Теперь он обратился в инструмент своей цели, и это полностью захватило всё его существо.
Дойдя до подходящего места, Хэфер бережно достал из сумы ритуальные принадлежности и разложил их на отрезе чистого льна. Очищение он совершил ещё в храме, но сейчас вновь омыл ладони и лицо водой из Священного Озера, которую принёс с собой в бурдюке. После он совершил краткий ритуал очищения пространства, ограничивая и защищая место своего воздействия. Вся Каэмит была царством и храмом Сатеха, но смертному жрецу было не под силу охватить всю пустыню.
Потом, как учил Перкау, Хэфер начертил на песке священные знаки, которые сохраняли в памяти последние посвящённые, и запечатал каждый из них несколькими каплями своей крови. В центре круга он поставил маленькое изображение Сатеха – мужчину с головой ша, – вырезанное из гладкой тёмно-алой яшмы. Статуэтка была такой древней, что черты уже потеряли чёткость, но камень оставался по-прежнему тёплым, освящённый присутствием Божества. Перед изображением царевич вкопал в песок чашу с зажигательной смесью, которая могла поддерживать огонь в течение нескольких часов, а затем приготовил благовония. Ещё в храме он спрашивал бальзамировщика, что следует принести в жертву, кроме смешанного с кровью крепкого вина. Перкау пояснил, что Сатех сам назовёт цену. Принять её или нет, зависело уже от Хэфера.
Перед чашей царевич поставил небольшой кувшин с вином и возложил переданный Верховным Жрецом жезл из красного дерева, по оттенку напоминавшего запёкшуюся кровь. Жезл венчала голова песчаного зверя.
Оглядев место ритуала в последний раз, Хэфер вздохнул, не зная, может ли он сейчас обратиться за помощью к своему божественному предку или к отцу Его и матери – Ануи и Аусетаар. Возможно, призыв к Сатеху должен был быть чистым, лишённым примеси иных, даже родных царевичу энергий. Могучие силы хранили его род, но они не защитили бы его от Того, Кого он должен был встретить сам.
Хэфер разоблачился, и тотчас же холодная ночь сомкнулась вокруг него, жадная, ждущая. Царевич шагнул в круг, встряхнул систром, изгоняя последние чуждые энергии, и замкнул границы согласно древним правилам, дабы никто случайный не пришёл на его призыв. Хотя какой дух дерзнул бы?..
Отложив систр, он опустился на колени и возжёг огонь в чаше. Пламя взметнулось, мгновенно отгоняя холод, – ярое и непокорное.
Его руки скользнули по небольшому барабану, примеряясь, постепенно находя нужный ритм. Этот звук, древний, первобытный, очищал и отстраивал сознание тех, кто прибегал к нему, ещё до того, как храмы поднялись над этой землёй, в те далёкие времена, когда первые жрецы только учились возносить свои самые первые молитвы.
Собственный голос показался ему чужим, когда он начал воззвание – низко, утробно, достигая самого сердца мира и Первородного Огня, горящего глубоко под зримыми покровами реальности. Он взывал к Тому, Кто существовал задолго до их Империи, до времени Первых Договоров, до Ваэссира и даже до самого Ануи, – к Тому, Кто возник одновременно с Замыслом самого Амна. Рокочущий гимн клокотал в его груди, вырываясь наружу могучими пламенными фразами.
Песнь воззвания достигла кульминации и прервалась, но пустыня молчала, замерев в ожидании. Снова и снова Хэфер пропевал последние строки, потеряв ощущение времени и реальности, произнося сокровенное имя и титулы. Его ладони горели, выводя непрерывный ритм в такт гимнам.
Внезапно поднялся ветер, в считанные мгновения обратившийся в ревущую песчаную бурю. Шторм бушевал за пределами ритуального круга, но был не в силах ворваться внутрь.
Барабан неожиданно выскользнул из рук Хэфера на песок. Непосильная ноша навалилась на него, пригибая к земле, заставляя пасть ниц. Его лицо вдруг оказалось слишком близко от огня – ещё мгновение, и плоть начала бы плавиться, – но он не мог отстраниться. И там, в пламени, он увидел будто бы своё отражение. Или это был не его лик, чужой, незнакомый и жуткий?..
Привкус этой мощи – древний, существовавший до того, как возник Закон, по которому жила вся Таур-Дуат – был ему не по силам. Даже отстроенный, его разум не мог осмыслить присутствие Того, Кто пришёл на его зов.
В следующий миг его плоть, так бережно восстановленная жрецами Ануи, подвела его, начав крошиться под этим древним взглядом. Вновь он ощутил, как кости рассыпались в крошку под колесницей. Части его тела, воссозданные бальзамировщиками, плавились в первородном огне, рассыпались. Он кричал от ужаса и неимоверной боли, но ни звука не срывалось с его губ. Он чувствовал, что посягнул на немыслимое. Он не должен был быть здесь, не должен был посметь обратиться к Тому, Кто расколол изначальную форму Стража Порога, а значит, мог раскрошить его собственную хрупкую форму в прах, возможно даже – поглотить саму его суть. Это пламя не ведало милосердия, хоть сейчас и не желало ему разрушения. Просто такова была его природа.
Когда восстановленные его кости расплавились, и он стал беспомощным калекой, когда разум окончательно лишился всякой опоры, и он стал потерянным безумцем, когда он готов был заплатить любую цену только лишь за то, чтобы прервалась эта кажущаяся вечной мука, он услышал внутри подобие голоса, подбиравшего слова из форм его собственных мыслей.
«Смертный с бессмертной кровью, ты пахнешь своим собачьим божеством, вечно живым и вечно мёртвым… Наследник Ваэссира, чья суть влита в фиал восстановленной его отцом формы – во имя чего ты искал этой встречи?»