Некрополь Хархаф уже знал – он не один день бродил здесь и запомнил некоторые гробницы и статуи как старых знакомых. Облик некоторых умерших пока ещё сохраняли для вечности архаичные изображения – небольшие статуи из крашеного известняка в примыкавших к мастабам каменных сердабах[10]. Строгие мудрые лица взирали на меняющийся мир через небольшие окошки, у которых потомки усопших некогда оставляли подношения. Выполнены изображения были очень искусно. Глаза их были не раскрашены, а инкрустированы алебастром и драгоценным разноцветным хрусталём, а серебряные вкрапления в зрачках казались настоящими бликами света. Краска, покрывавшая статуи, сохранилась удивительно яркой. Игра света и теней особенно подчеркивала суть изваяний – быть вместилищем жизненной энергии тех, кого они изображали.
Столько веков минуло, а некрополь всё равно был обитаем – сила тех, кому принадлежали гробницы, всё ещё пребывала здесь, и шёпот их голосов, как далёкое течение вод Великой Реки, звучал на границах восприятия бальзамировщика. Жрецы Ануи умели слушать и слышать мёртвых.
Здесь не было места ни страданиям, ни суете. Некрополи были сокровищницами древнейших знаний, мудрости отгремевших столетий, сохранённой для потомков. Умеющий слушать обретал здесь то, что искало его сердце, – опыт приходивших прежде, на фундаменте которого можно было строить новое, открывать дальние горизонты в бесконечном процессе познания мироздания.
Сейчас, когда ночь царственно опускалась на древний некрополь, Хархаф не мог не думать и о том, что, когда храм запечатают, будут покинуты и эти гробницы, оставлены навеки… Сердце бальзамировщика наполнилось глубокой печалью – сродни той, что он увидел в глазах Кахэрки в покое подготовки. И жрец пообещал себе: хотя бы иногда он будет возвращаться в Кассар и приезжать сюда, чтобы отдать дань памяти.
Меж тем жрица свернула к одной из довольно хорошо сохранившихся гробниц. Запоздало Хархаф вспомнил её – она принадлежала славному подвигами военачальнику древности. Если верить надписям в его сердабе, когда-то этот полководец был простым рыбаком и возвысился благодаря верной службе своему Владыке и дарованному Богами воинскому искусству. Почему Кахэрка выбрала её, что почувствовала необычного, бальзамировщик не знал.
Жрица провела ладонями по стене, прошептала слова благословений умершему и посмотрела в глаза его статуе.
– С позволения хозяина гробницы недавно здесь было проведено ещё одно погребение, – произнесла она, не оборачиваясь. – Ты заходил внутрь, в погребальный покой за сердабом?
– Нет, это казалось непочтительным, – нерешительно ответил Хархаф и смущённо добавил: – Признаться, в отличие от тебя, мудрая Кахэрка, я не почувствовал здесь ничего необычного…
– Я испрошу для нас дозволения, – сказала она и извлекла из сумы на плече хлеб. Преломив его перед статуей, бальзамировщица зашептала что-то.
Хархаф ощутил, как кто-то точно сбросил незримую пелену, как где-то открылась невидимая дверь, и понял даже прежде, чем Кахэрка сказала:
– Проход открыт для нас.
Вместе с псами они прошли внутрь. Золотистый огонёк единственного светильника едва разгонял полумрак. Тонкие пальцы Кахэрки коснулись печати на дверях погребального покоя, и Хархаф увидел – та и правда была сломана и восстановлена недавно. Произнеся короткое воззвание Ануи, жрица снова сломала печать. Двери подались удивительно легко. Псы сели по обе стороны от прохода точно статуи своего божественного покровителя.
Воздух в древней усыпальнице был затхлым. В центре стоял архаичный каменный саркофаг, испещрённый надписями, – хранилище останков хозяина гробницы. Рядом в саркофагах поменьше упокоились члены его семьи. Но Кахэрка, поприветствовав всех их глубоким поклоном, прошла не к ним. Не сразу Хархаф углядел то, что она заприметила сразу – в дальнем углу стоял простой саркофаг из дерева, сработанный грубо и наспех из материалов, которые могли найтись в заброшенном храме. Никто не расписал его, как подобает, – очевидно, в распоряжении умершего не было хороших мастеров. Но необходимые ритуальные формулы всё же содержались на наскоро отполированной крышке – формулы, призванные облегчить путь души на Суд Ануи и к Водам Перерождения.
Кахэрка жестом велела Хархафу укрепить светильник на стене, как когда-то делали те, кто строил эту гробницу и совершал здесь последние приготовления. Потом жрица поманила его к себе:
– Откроем крышку.
– Ты уверена, мудрая? – бальзамировщик сделал охраняющий жест.
Служители Ануи не были столь суеверны, как простой люд, потому что имели дело с ритуалами смерти каждый день. Но вести себя неподобающе с мёртвыми было кощунством и для них.
Кахэрка лишь коротко посмотрела на него и с необычной для женщины силой сдвинула крышку. Хархаф поспешил помочь ей, и вместе они открыли саркофаг.
Внутри лежала искусно запелёнатая согласно всем правилам мумия – бальзамировщики явно хорошо знали своё дело. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что процесс подготовки тела был завершён недавно. Маска мумии была простой, сработанной из нескольких слоёв проклеенного льна, но она со всем тщанием изображала черты умершего. Даже притом, что лик был умиротворённым, Хархаф прочёл особую решительность в этом лице, точно тому, кто сработал маску, важно было запечатлеть именно смелость и силу. Должно быть, мумия принадлежала воину.
В том месте, где у умершего находилось сердце, крепилась деревянная табличка, на которой были начертаны символы последних напутствий. И Кахэрка зачитала слова вслух:
– «Вечная жизнь Сенахту, сыну Бенат и Иуи, славному храбростью, верному сердцем. Дары и прославления Сенахту, любимому Богами и господином своим; первому среди прочих, единственному другу и стражу Хэфера Эмхет, наследника трона Таур-Дуат, сына Владыки Секенэфа Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, и царицы Каис, да охранит её Страж Порога. Память о тебе да живёт вечно!..»
Гробница погрузилась в тишину, но казалось, что отзвуки голоса жрицы были подхвачены тенями древних, шёпот которых всё ещё наполнял этот некрополь.
– «Память о тебе да живёт вечно…» – беззвучно повторил Хархаф ритуальную формулу, которой запечатывались благословения умершим.
– Сенахт – имя третьего телохранителя наследника, – тихо напомнила Кахэрка, – того самого стража, что был обвинён в предательстве и убийстве царевича. То, что он погребён здесь, может означать две вещи, – она подняла взгляд на собеседника: – Либо он также участвовал в заговоре общины местных бальзамировщиков, и те пожелали воздать ему последние почести… либо…
Она замолчала, и Хархаф подался вперёд.
– Либо что, мудрая?
– Либо мы совсем ничего не знаем о том, что произошло здесь, – глухо закончила Кахэрка и распрямилась, кладя ладони на саркофаг. – Как бы то ни было, мы вынуждены будем нарушить покой Сенахта. Его ждёт встреча с Владыкой Эмхет.
Жрец склонил голову, принимая приказ. Вместе они накрыли мумию крышкой. Дерево скрипнуло, приглушённо застонало, запечатывая вскрытую тайну, и бальзамировщик невольно подумал: «А что, если слова благословения начертал сам Хэфер Эмхет, погибший царевич, поднятый запретным колдовским искусством?..»
Но на этот вопрос могли ответить только высочайшие представители императорской семьи. И именно потому, видимо, Кахэрка хотела представить саркофаг и его обитателя Владыке Эмхет.
Они покинули гробницу, и жрица прикрыла двери, не восстановив печать, поскольку намеревалась вскорости вернуться сюда. Псы, до этого замершие у входа, точно ожили, скользнули за ней верными тенями.
В тот момент Хархаф завидел других псов – горящие зелёными огнями глаза и смутные тёмные силуэты стражей храма, показавшихся из-за гробниц в нескольких десятков шагов от них. Они были окружены.
Жрецу стало не по себе – он знал, что священные звери хоть обычно и не нападали на служителей Ануи, для незваных гостей храма могли сделать исключение. Сердце его пропустило пару ударов.
Кахэрка опустилась на колени, и Хархаф последовал её примеру. Звучно она пропела слова хвалы Стражу Порога и его священным зверям, хранителям храмов и некрополей. Её верные спутники пролаяли что-то, и хозяева этих земель отозвались недружелюбным взрыкиванием, но нападать не спешили.
Бальзамировщица медленно поднялась и почтительно проговорила:
– Принесите весть вашим жрецам, что я желаю говорить с ними от имени Первого из бальзамировщиков и Владыки Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
Хархаф сомневался, что псы исполнят просьбу, пусть даже просьба исходила от преемницы самого́ Минкерру мудрейшего. Но Кахэрка невозмутимо склонилась к своей псице и шепнула:
– Помоги мне найти их…
Чёрная тень скользнула вперёд, сливаясь с ночью. Пёс выступил вперёд, заслоняя собой свою жрицу, и низко, утробно взвыл. Что бы он ни сообщил своим сородичам, те отступили.
Под стражей священного зверя Кахэрки оба бальзамировщика смогли спуститься к реке.
– Вот так просто? – недоверчиво спросил Хархаф, когда они покинули некрополь.
Жрица погладила огромного пса между острыми ушами и спокойно ответила:
– Моя сестра найдёт их, притом скоро. Разве не затем я здесь?
Глава 7
Мужчина стоял к ней спиной и не видел, что девушка уже пришла в себя. Закончив читать речитатив, он опустил жезл, протянул руку и тронул невидимую границу. Убедившись, что круг Хэфера более не защищал его, маг переступил черту, встал на одно колено и приложил пальцы к шее царевича.
Она даже не успела вскрикнуть, не то что вмешаться. Жезл в руках чародея взметнулся вверх…
Почти одновременно с этим пёс-страж кинулся вперёд стремительной чёрной тенью. Его мощные челюсти сомкнулись на руке чародея, и тот закричал от боли, так и не успев завершить удар.
Пёс хрипло взвыл, когда незнакомец перехватил жезл, перенаправляя удар, и вонзил металлические наконечники в грудь патриарха. Сила артефакта схлестнулась с силой священного зверя… и одолела его. Старый друг Тэры испустил дух почти мгновенно, как будто выжженный изнутри. Чародей ударил его ещё раз и освободил жезл из тёмной плоти.