Павах замолчал, позволяя смыслу прочитанных слов осесть в нём. В этой сказке ничего не говорилось о дарах Императора – здесь говорилось о совсем другой награде, о такой награде, на которую он не смел уповать.
– Прежде Храбрый Инени, первый кормчий, который вышел в Малахитовое море, сумел обогнуть горы и добраться до северных земель, звался Инени-отступником, – усмехнулся хранитель свитков. – А сохранилось это в истории только лишь потому, что он искупил своё преступление. Потому что имена отступников история не сохраняет… Да, Таэху многие сказки рассказывают совсем иначе.
В сердце Паваха зарождалась безумная надежда.
– Стало быть, пусть и в сказке… но так уже было, – выдохнул он. – Служение через Проклятие…
– Инени отдал свою силу и свою жизнь Владыке, придя на зов по собственной воле. Милостями и дарами Император осыпал его после смерти, подарив ему не богатое имение, а роскошную гробницу и память в веках подле себя, – тихо ответил писец.
Павах с горечью рассмеялся.
– Думаешь, я смерти боюсь или желаю «бессчётное число вещей драгоценных и прекрасных»? О нет… Сейчас я бы отдал всё, чтобы услышать зов сокола – хоть бы даже с самого Берега Мёртвых!
– Ты слышишь зов. Нить крепнет, – повторил он слова Сэбни и Джети.
– Очевидно, в жизни, в отличие от сказки, «золотая нить, прожигающая сердце», не поёт, как струна храмовой арфы. Мой господин взывает ко мне, но я не в силах найти к нему дорогу…
– Однако ты по-прежнему служишь ему.
– Да-а-а… как говорил мудрейший Джети, моя жизнь и без того изливается к нему. На том мне и сто́ит успокоиться, ведь выпускать меня отсюда на поиски никто не собирается, – Павах резко поднялся, не в силах больше смотреть на свитки. – Я устал. Отпусти меня на сегодня, мудрый.
Писец вздохнул, качая головой.
– Так ведь бежать всё равно некуда – пустыня кругом, да и ты сам себе вечный спутник, – он посмотрел на Паваха как на Паваха, на живого рэмеи, а не как на свой будущий свиток, что случалось редко. – Полноте, садись… просто побеседуем, а?
– Ты не умеешь просто беседовать, мудрый, – усмехнулся Павах, но, помедлив, всё-таки сел.
– Ты думаешь, я дальше шелестящих голосов своих друзей не слышу… и в чём-то ты прав. Но тебя я слышу, мой будущий друг, – то, что ты говоришь, и то, что не говоришь.
– Много вокруг меня тех, кто может прочесть меня, точно свиток, – развёл руками воин. – Так прочтите уже.
– Не так уж это и сложно, – усмехнулся старик. – Пытаешься оправдать для себя, что сделал, а до конца не выходит. Но и отступить от сделанного не желаешь, хоть и желаешь искупить последствия. Тяжело тебе, Павах из рода Мерха. На такое разум не рассчитан – треснет, как прогнивший саркофаг, да в труху рассыплется. И какой с тебя тогда прок?
– А теперь какой? – мрачно уточнил Павах. – Кроме того, чтоб пополнить твой архив.
– С трухой промеж рогов ты хранилищу Обители не поможешь, – хихикнул писец. – И так туговато порой соображаешь… Много дней за тобой наблюдаю, сам вижу, что ты готов быть Храбрым Инени. Надо только нить струной сделать, а в том я подсобить могу.
– Ты… поможешь мне? – недоверчиво переспросил Павах. – Я ведь уже просил, умолял мудрейшего Джети…
Старик подался вперёд, сжал его плечо цепкими, как когти птицы, сухими пальцами.
– Не выпущу тебя отсюда, покуда всего не увидишь. Поймёшь тогда, что за буря идёт, и кто из неё может выйти – из-за тебя… или благодаря тебе. А после слово за тебя замолвлю. Направишь ладью в сердце бури по зову своего Владыки. Может статься, это нынче будет важнее знания, которое ты утаиваешь. Может статься, это нынче всего важнее…
– Благодарю тебя, – выдохнул Павах, боясь, что хранитель свитков передумает.
– Иди уж. Завтра… завтра я расскажу тебе про первых Владык.
– А культ…
– Ш-ш-ш! – писец замахал на него руками, совсем как в их первую встречу. – Иди. Думай.
Следующую ночь они провели в шатрах на границе, где к плодородным землям храма подступала пустыня. Никто не разговаривал, даже не перешёптывался – молча ели у костра и вглядывались, вслушивались в ночь.
Хархаф есть не мог – кусок не лез в горло. До боли в глазах он всматривался в темноту, в очертания некрополя за рекой, в огромный силуэт полуразрушенного храма, возвышавшегося над садами, и безмолвно повторял данное себе обещание – не забыть и возвращаться сюда в каждый из своих визитов в Кассар.
Днём он помог Кахэрке обойти храм. Они закрывали, запечатывали двери наосов, а отдельно стоящие статуи – кроме колоссов у врат – накрывали оставшимися отрезами льна. После Кахэрка отослала его вместе со всеми и вот теперь одна исполняла волю Владыки и Первого из бальзамировщиков.
Тоскливо подвывали шакалы со стороны некрополей, и им вторили голоса псов-стражей. Хархафу было больно дышать, и он не находил в себе сил обернуться к общине мятежников. Но каково было Кахэрке, он представить не мог… и не хотел, боялся. Тёмная вестница, длань Первого из бальзамировщиков, палач… Она сейчас вершила то, что, наверное, никому, кроме неё да самого Минкерру, не было по силам. А Хархаф мог только молиться Стражу Порога, чтобы простил их, и стараться не слышать вой, не слышать тихий плач за спиной, которому вторило его сердце.
Лишь на следующую ночь вернулась Кахэрка, и взгляд её казался безжизненным, а голос звучал глухо, когда она велела готовить ладью. За дело все взялись с радостью – слишком устали ждать в неведении и бояться.
Хархаф не спрашивал – это было лишним – лишь поклонился и тихо доложил, что всё спокойно.
С рассветом ладья унесла солдат, остатки общины, двух столичных жрецов и саркофаг с мумией Сенахта Верного. Восходящее солнце вызолотило реку и холмы некрополя, прогнало жуткие тени. На тёмный помертвевший каменный колосс полуразрушенного храма никто старался не оглядываться – даже Кахэрка смотрела только вперёд.
Глава 11
Их новая встреча прошла в имении одного из верных царице вельмож. Званые обеды и ужины не были редкостью у столичной элиты. Рэмеи всех сословий вообще любили принимать гостей, хотя мало кто был рад приветить у себя кого-то из бальзамировщиков раньше срока. Но Таа был таким же союзником царицы, как и вельможа, и в этом доме ему были почти что рады. Прочие гости, правда, старались держаться от него в стороне, но жрецов Стража Порога таким было не смутить.
Изысканные блюда и лучшие столичные танцовщицы, грациозные, как жрицы Золотой, – да, хозяин дома умел устраивать приёмы на славу и уж тем более расстарался на радость царице. Даже Таа оценил, хотя до женских прелестей снисходил редко и светскую музыку не слишком ценил.
Амахисат потягивала дорогое золотистое вино, благосклонно взирала на танцующих девушек и переговаривалась с хозяином и парой влиятельных рэмеи о грядущем повышении пошлин на товары из-за гор в связи с обострившимися отношениями с соседями. На Таа она не смотрела, но бальзамировщик умел ждать. У Владычицы найдётся для него время, ведь она сама вызвала его. И лишь когда гости уже стали расходиться, и царица подозвала к себе хозяина дома, чтобы поблагодарить лично, она сделала знак и Таа.
– Образцы редкого льна, поставляемого в столичный храм Стража Порога, – бесстрастно сообщил бальзамировщик, с поклоном передавая царице плетёный ларец.
– Никогда не рано готовиться к вечности, – усмехнулась Амахисат, и вельможа тихо рассмеялся, согласно кивая. – Благодарю, мудрый.
– Всегда рад служить тебе, – Таа поклонился и коротко взглянул на хозяина дома.
Вельможа правильно понял его взгляд и поспешил занять других своих гостей.
– Наш высокопоставленный гость не собрал желанных плодов в ходе первой болезненной встречи, – негромко сообщил бальзамировщик, провожая взглядом танцовщицу с лютней.
Та одарила жреца призывной полуулыбкой и махнула хвостом, отчего мелодично зазвенели украшавшие его золотые и серебряные браслеты.
– Надо тебе почаще выбираться в свет, – с улыбкой заметила царица. – Кого-то, видишь, совсем не заботит, что твои руки служат смерти… Я и не ожидала, что получится с первого же раза.
– Служение Стражу Порога в моём положении почти не оставляет свободных минут, Владычица, – Таа развёл руками. – А под сенью наших храмов не место хрупкой юной красоте… Они добьются своего – он и два целителя из числа искуснейших. Я буду рад стать тому свидетелем.
– Не сомневаюсь ни на минуту… Но мы всё же в столице, а не в Кассаре, где, пожалуй, радостям сердца и утехам плоти и правда не место, – пожала плечами царица и пригубила ещё вина.
– Кассар возвышает сердца, но не облегчает ношу, – вздохнул Таа. – Нет добрых вестей.
– Печально это, мудрый… чрезвычайно печально, – взгляд царицы стал холоднее. – Я начинаю думать, что твоя сестра тебя опередила.
Лицо Таа осталось непроницаемым, хотя при упоминании о Кахэрке ему захотелось скрипнуть зубами. В конце концов, он не знал, какие именно распоряжения отдал ей Минкерру. Что если ей действительно удалось то, что пока не удалось ему?.. Нет, не могло такого быть. Ей ещё предстояло привести в исполнение приказ Первого из бальзамировщиков.
– У неё нынче много других забот, Владычица.
– У всех нас полно забот, мой друг. Но одна из них тяготит больше прочих, – веско заметила Амахисат. – Если не справимся с ней, многое потеряет смысл, не находишь? Но что ж, по крайней мере сегодня ты порадовал меня. Отрезы редкого льна – как раз то, что нужно.
– Счастлив слышать это, – всё так же бесстрастно ответил бальзамировщик. – Позволь узнать, госпожа… Это касается прочих наших забот.
Царица милостиво кивнула.
– Что повелишь делать с другим гостем наших храмов? Ведь ты не забыла о нём?
Лицо Владычицы не изменилось. Она сделала жест слуге, чтобы наполнил чашу ей и бальзамировщику. Таа терпеливо ждал, пока золотистый напиток наполнит кубки до краёв, пока Амахисат насладится вкусом…