Хэфер бережно поддержал бесчувственную супругу, такую хрупкую в его руках, пока Берниба аккуратно размыкала челюсти девушки и потихоньку вливала снадобье на корень языка, так, чтобы та не захлебнулась. После они уложили Тэру обратно на циновки.
– Больше я ничего не могу сделать сейчас, – тихо сказала Берниба. – Нужно ждать. Будет лучше, если Тэра останется в храме. Здесь сам Ануи поддерживает её.
Словно в подтверждение этих слов один из псов положил морду на живот девушки и глубоко вздохнул. Прогонять храмовых стражей Хэфер бы не стал – чувствовал, что и они делились своей силой с его жрицей.
– Я останусь с ней.
– Разумеется, – Верховная Жрица устало кивнула, поднялась, чуть пошатнулась, но Сехир не спешил помочь ей. – Я буду недалеко… Отдохни. Ты сам едва держишься в сознании – я вижу это, уж прости.
Хэфер не хотел отдыхать. В последний раз, после боя на берегу реки, он провёл без сознания, как оказалось, почти три дня. А трёх дней у него сейчас не было.
– Сехир принесёт всё необходимое, – сказала Берниба, не глядя на сына.
Воин тоже не смотрел на мать – его взгляд был прикован к Тэре, – но на этих словах кивнул.
Берниба ушла. Сехир ещё постоял какое-то время, переминаясь с ноги на ногу, принюхиваясь, бросая тревожные взгляды и словно собираясь о чём-то спросить. Хэфер больше не хотел никаких разговоров – слишком устал, чтобы говорить и даже осмысливать что-либо ещё.
Наконец воин всё же пошёл за вещами. Царевич потеснил псов и лёг рядом с Тэрой, устраивая её голову у себя на плече, укутал возлюбленную в одно из покрывал. Никогда прежде она не казалась ему настолько хрупкой, точно её смертная форма могла вдруг расколоться, рассыпаться прямо в его объятиях. От этого становилось страшно, так страшно, что хотелось выть.
Кто-то из псов хрипло заскулил.
Его ладонь мягко отодвинула морду одного из стражей, накрыла живот жрицы. Разум сквозь ужас потерять её силился осмыслить это чудо, дар их любви, который она таила в себе. Хэфер обнимал её всем своим существом, надеясь удержать… удержать их обоих.
Он помнил музыку, которой Тэра звала его из теней, – путеводную нить, вынимавшую сердце из груди пронзительной красотой. Тихо, точно колыбельную, Хэфер напевал своей жрице без слов обрывки её собственных песен, и молился всем своим Богам, чтобы Тэра услышала и вернулась к нему, пока предательское забытьё наконец не поглотило его.
Провожать царевича и военачальника Нэбвена вышел, казалось, весь город. На центральной улице не осталось свободных крыш – горожане хотели в последний раз поглазеть на Сына Солнца. Но, как и в день прибытия отрядов Хармехи из рода Кха, коменданта гарнизона Леддны, городская стража и рэмейские воины выстроились почётным караулом вдоль центральной улицы и у ворот. Путь был свободен.
Никес и Хармехи сопровождали колесницу царевича верхом, каждый со своей стороны. Нэбвен ехал в повозке сразу за Сыном Солнца вместе с целителем Тэшеном и парой жрецов, сопровождавших заметно поредевшие отряды. В середине процессии везли пленников, доставшихся такой дорогой ценой, – эльфа и троих лебайских вельмож. Люди не обращали на них внимания, не ведали сути, но Никес помнил, ради чего золотоглазый демон, ставший ему другом, пришёл в Лебайю изначально. Леди Тессадаиль Нидаэ передала пленников военачальнику Нэбвену – участников заговора, весь размах которого командир стражи не понимал и не представлял. А ведь когда-то именно его, Никеса, бывший градоправитель, чтоб ему не видать покоя в посмертии, передал Сыну Солнца как виновника нападения на наследника трона Таур-Дуат.
Как много изменилось с тех пор… И вот теперь их история закончилась. Никесу хотелось верить, что однажды царевич вернётся в город, который благословил своей защитой, но воин понимал – если это и произойдёт, то нескоро. В конце концов, Ренэфу Эмхет, Сыну Солнца, предстояло однажды занять трон после своего царственного отца. Он будет славным Владыкой. Век людей был покороче рэмейского, но Никес надеялся, что доживёт, станет свидетелем расцвета величия завоевателя и освободителя Леддны – того, кто подарил им с Клийей новую прекрасную жизнь.
У ворот Сын Солнца остановил колесницу и вскинул руку, прощаясь. Гул голосов ответил ему. Встретившись взглядом с Никесом, молодой рэмеи чуть улыбнулся и ободряюще кивнул. Командир стражи поклонился в седле. Все важные слова уже были сказаны прежде.
Когда отряды с обозом покинули Леддну и закрылись ворота – Никесу показалось, что город опустел. Новых жителей наоборот прибыло, и столько ещё предстояло дел, но Леддна как будто лишилась части своей души.
Вечером за ужином они с Клийей говорили мало – она тоже печалилась. Тафена пыталась развеселить хозяев дома, делилась свежими городскими сплетнями, но обоим было не до баек верной служанки. Слушать же про то, как кто-то радовался отбытию Сына Солнца и вздыхал с облегчением, и вовсе не хотелось.
Когда час был уже совсем поздним, в дверь кто-то постучал. Никес пошёл открывать сам.
На пороге стоял Стотид и приветствовал командира широкой разбойничьей ухмылкой.
– Всё-таки остался, – тихо заметил Никес с улыбкой, приглашая рэмейского осведомителя в дом.
– Дык я ж теперь под твоим началом, командир, – чего ты так удивлён? – хмыкнул Стотид, входя.
– Ну проходи, угощу пивом, раз такое дело.
Клийя приходу гостя обрадовалась и, отправив любопытную Тафену спать, сама накрыла на стол, пока Никес ходил в погреб за кувшином. О том, кем на самом деле был Стотид, Никес жене всё-таки рассказал, но сейчас она не подавала виду. Впрочем, осведомитель наверняка догадывался, хотя бы потому что знал о безграничном доверии супругов друг к другу.
Никес наполнил кружки, пока Стотид, не стесняясь, поглощал предложенную ему мясную похлёбку и хлеб – шумно причмокивал и нахваливал хозяйку. Закончив с похлёбкой, он отёр рот ладонью и отодвинул плошку.
– Ну спасибо тебе, госпожа, уважила! – сказал он и подмигнул Клийе, неуловимо изменившись.
Никес уже видел такое – взгляд, осанка, чёткие выверенные жесты, так не вязавшиеся с образом бывшего разбойника. Да, Стотид не просто догадывался – прекрасно знал, что Клийя была осведомлена. Молодой женщине осталось только развести руками.
– Ну, за его сиятельную рогатость! – провозгласил осведомитель, поднимая свою кружку, стукнув ею о кружки Никеса и Клийи. – Тяжело ему придётся… но и нам тут с вами не сильно легче.
«Когда царевич отбудет в столицу, тут запахнет, как в переполненном нужнике», – вспомнил Никес его слова, сказанные после боя в холмах.
– Да хранят его Боги, куда бы Сын Солнца ни направлялся, – искренне проговорила Клийя, пригубив пива.
– А мы сохраним то, что он нам доверил, – кивнул командир стражи, сделав несколько солидных глотков.
– Как-нибудь придётся справляться, да, – усмехнулся Стотид. – Теперь ведь именно здесь будет пролегать граница между Империей… и врагами.
– Думаешь, уже врагами? – тихо спросила Клийя.
– Госпожа, я б хотел считать иначе… но, если честно, иначе никогда не было.
Глава 16
Яркое пламя взвилось над алтарной жаровней. Самка ша, восседавшая по правую руку от Колдуна, довольно заурчала, щурясь на огонь.
Маг без труда восстановил ход ритуала. На этот раз его Бог не менял направление ни энергии, ни внимания своего жреца. Слова воззвания снова наполнили Святилище. Звуки перекатывались рокотом под сводами, подхваченные эхом, и им вторили глухим порыкиванием оба ша.
Колдун опустил окровавленный отрез льна в жаровню, и пламя жадно пожрало угощение. С последними словами заклинания ритуал крови проложил путь от его сознания к сознанию бальзамировщика…
Он окунулся в горнило чужой муки – измученная рушащаяся плоть, уставший метавшийся в поисках облегчения разум, запертый в теле могучий дух.
Отстроенное ритуалом сознание выдержало – Колдун успел аккуратно вскрыть тайник чужого разума, тронуть сокровищницу Силы, которой сам жрец так давно не касался, и направить уставшую волю к тому, что могло бы спасти…
– В самом яром огне куётся лучшая сталь, – тихо проговорил Колдун, завершая священнодейство. Глядя в огонь жаровни, в котором сгорела смоченная в крови жреца ткань, он тепло позвал: – Пробудись, пробудись, тот, чьё имя Перкау…
Он сидел на одной из внешних террас, наблюдая за тем, как над мастабами вдалеке восходила почти полная луна, ярко-оранжевая, ещё не успевшая наполниться серебром. Привычно подвывали шакалы, пришедшие как следует обнюхать следы тех, кто посещал некрополь до наступления темноты.
Пёс-патриарх, отдыхавший рядом с ним, издал звук – нечто среднее между утробным лаем и низким воем – отвечая своим собратьям, а потом глубоко вздохнул и посмотрел на бальзамировщика. Как всегда, вожак храмовых стражей знал несколько больше, чем Верховный Жрец, но не всегда мог или желал донести свою мысль.
– Всё изменилось, – проговорил Перкау и сам удивился своим словам. – Мы здесь… одни?..
В изумрудных глазах пса отразилось сочувствие. Бальзамировщик резко поднялся, не понимая, что не так. Родной храм, в котором он провёл всю жизнь, был пуст, оставлен. И дело было не в том, что отсюда ушли последние живые служители. Словно кровь перестала бежать по венам, а сама жизнь здесь уснула, и сон этот был подобен смерти.
Перкау поспешил в святилище, почти перешёл на бег… и упёрся в запертые, запечатанные двери. Жрец попытался открыть их, но створки не подались.
Он метался по переходам храма, и пёс-патриарх рысил за ним, заглядывал вместе с ним в опустевшие покои жрецов общины, в нетронутые кладовые. Все изображения Ануи, которые попадались на пути, были накрыты тканью. А когда Перкау сдёргивал ткань, та опадала, обнажая лишь пугающую пустоту.
Двери в покои подготовки также оказались закрыты и запечатаны. Когда бальзамировщик что было сил стукнул в них кулаками, ему отозвалось только гулкое эхо.