Уже отсюда слышны были приветственные крики, которыми полнилось всё селение Ануират. Невольно Хэфер вспоминал, как когда-то несоизмеримо давно путешествовал с отцом в общины, где их приветствовали с той же радостью и почтением.
Слишком давно…
Его разум был чист и отстроен, но внутри всё замерло в некоем священном трепете. Царевич был готов к этой встрече и вместе с тем боялся предполагать, что она принесёт с собой. И некстати поднялась внутри тревога, примет ли его отец, узнает ли… или Боги действительно изменили его безвозвратно, и теперь только Тэра видела его таким, каким он был прежде?..
Толпа меж тем приближалась к храму. Несколько Ануират из селения несли крытый паланкин, подготовленный, судя по всему, здесь же, на месте. Паланкин сопровождал отряд. Два воина шли впереди, двое – сзади, ещё по двое – по обе стороны. Их доспехи были проще, чем привык видеть Хэфер, без опознавательных знаков. Их лица были по-прежнему скрыты, но не шлемами в виде собачьих голов, а головными платами – на манер тех, что носили путешествовавшие по пустыне. Лишь изумрудные глаза пылали, не оставляя сомнений в том, кто это был. Живые Клинки Ануи сопровождали своего Владыку в неофициальном визите.
Когда Ануират торжественно опустили паланкин, всё смолкло. Двигаясь слитно, в едином ритме, как один рэмеи, Восемь стражей Императора выстроились рядом, по четыре с каждой стороны.
Вокруг Хэфера послышался шорох одежд, когда старейшины Ануират опустились на колени, приветствуя Владыку. Мысленно произнеся короткую молитву своему божественному предку, царевич выступил вперёд, встал на одно колено и склонил голову. Тысячи сомнений успели пронестись в его разуме, когда он вслушивался в тихое бормотание Ануират в толпе, в звук неспешных уверенных шагов по каменным плитам храмового двора. Хэфер даже успел поймать себя на постыдной радости, что, согласно этикету, не мог пока поднять взгляд.
– Встань, – прозвучал голос, которому не мог противостоять никто в Империи.
Царевич поднялся, распрямляясь, встречая взгляд своего Владыки, пронзительный, достигавший самых глубин его существа, знавший о нём всё. Время замерло.
– Хэфер… – беззвучно прошептали губы Императора, и холодное золото глаз потеплело, а бесстрастная маска лица раскололась, выпуская живые эмоции. – Мой Хэфер…
Отец обнял его так крепко, что хрустнули кости. Но за доли мгновения до того Хэфера захлестнуло удивительной волной Силы, принятия, дыханием Дома…
Сегодня солнце действительно воссияло ярче.
Император ограничился ритуальным приветствием общине – тем же, которое произнёс когда-то царевич, – о крепости договора между родом Эмхет и Ануират. Владыка не желал пира в свою честь, не желал бесед со старейшинами – только лишь возможности поговорить с сыном наедине. Берниба пригласила Владыку в свой дом и отослала всех прочь. Живые Клинки охраняли жилище, никого не впуская. Помимо них, несколько воинов общины несли почётный караул. Краем уха царевич услышал, что с Владыкой вроде бы прибыл кто-то ещё, но в общей суматохе не видел, кто именно, а в дом Верховной Жрицы Императора сопровождали только Восемь стражей.
Хэфер не хотел уходить из храма, где осталась Тэра. Его сердце оставалось там. Он боялся упустить момент, когда будет нужен супруге, но отрезвлял себя мыслью о том, что помочь ей мог только поговорив с отцом. А когда они наконец оказались наедине, все заготовленные заранее слова покинули его.
Смотреть на отца было одновременно и радостно, и больно. Бремя тревог оставило на нём свой отпечаток. Казалось, за этот неполный год Император сильно постарел. Хэфер, помнивший облик отца до последней морщинки, не мог не отметить этого. Но воля, направлявшая течение жизней Обеих Земель, была по-прежнему крепка, и Сила, как прежде, исходила от Секенэфа, благословляя всех, кто окружал его.
Присутствие Владыки словно вытесняло всё остальное, и знакомое жилище, с которым теперь было связано столько противоречивых воспоминаний, стало казаться светлее. Сколько раз они с Тэрой спускались в эту общую комнату для трапезы? Сколько тяжёлых мыслей, тяжёлых бесед прошло здесь? Но теперь остался лишь свет…
– Сядь рядом со мной, – мягко произнёс Император, опускаясь на циновки, и тепло улыбнулся. – Хочу видеть тебя, как уже не чаял увидеть. Хочу знать всё, что произошло.
Хэфер сел рядом, и Владыка взял его руку, сжал, точно убеждая себя в его реальности. Впрочем нет, не только это. Секенэф видел его не глазами, ощущал течение энергий, читал тайны его плоти и разума. И чувствуя это непостижимое солнечное тепло, знакомое с детства, Хэфер понимал, как сильно на самом деле ему не хватало дома. Каким долгим было его путешествие. Этой Силе он вверял себя теперь, не находя слов для благодарности за принятие и для любви, что пела в его сердце.
Наверное, тому, кто читал его сердце, слова и не требовались.
– Я не знаю, с чего начать, – признался царевич, встречая взгляд отца. – Я проделал такой путь, словно пересёк Обе Земли не единожды… и при этом почти не продвинулся.
Удерживая его руку, Секенэф другой коснулся шрамов на предплечье Хэфера – не с отторжением, но с той же родительской нежностью, которая была в его взгляде.
– Позволь, я покажу, – кивнул царевич в ответ на невысказанный вопрос. – Но я не смогу точно объяснить тебе, что сделали с моим телом. Это лучше расскажут бальзамировщики, которым я обязан восстановлением сосуда смертной формы.
Он поднялся и снял тунику, позволяя отцу увидеть глазами то, что тот видел внутренним взором. Взгляд Секенэфа скользил по шрамам, задержавшись на том, что пересекал грудь, тянулся к животу. То, что произошло, было несовместимо с жизнью – они оба это понимали.
– Собрали по частям… и правда, – тихо проговорил Император, качая головой. – Я не мог поверить, когда мне рассказали… едва верю собственным глазам и теперь. Я чувствую жизнь, бегущую в твоих жилах. Невозможную жизнь. Я вижу трещины всех разрушений, и меня ужасает хрупкость этой формы. И тем не менее… – он развёл руками.
– В моём текущем существовании нет ровным счётом ничего мистического, – с улыбкой заверил его Хэфер, облачаясь. – Мне всё так же нужны воздух, пища и питьё. Я всё так же чувствую и боль, и наслаждение.
И его семя оказалось достаточно живым, чтобы от него зародилась новая жизнь.
Но об этом Хэфер пока не смел говорить.
Царевич снова сел рядом с отцом, и тот коснулся его лица, словно сопоставляя то, каким помнил его, и то, каким видел теперь. Хэфер не знал, насколько сильно изменился в глазах Секенэфа. Он уже привык к своему новому существованию, но другие?
Император опустил руку и приложил ладонь к его сердцу – живому, бьющемуся.
– Я узнал всё, что только мог узнать о подобном, прочёл всё, что мог прочесть, чтобы понять, – сказал Секенэф. – О чудодейственном целительстве. О тёмном колдовстве, поднимавшем тела, заключавшем ушедший на Западный Берег дух в оковы умершей плоти. Но теперь я вижу, что твоя жизнь – ни то и ни другое. Это – дар Богов, подчиняющийся иным законам, превосходящим то, что нам привычно. Я ведь помню, – в его голосе отразилась нежность, память болезненная и сладостная, – как жрицы извлекли тебя из благословенного лона твоей матери; как в тот день впервые держал тебя в объятиях – помню так ясно, словно это было вчера… Наша воплощённая радость, любовь, и надежда… Ты рос на моих глазах, и на моих глазах твоё тело наполнялось силой. Не-е-ет, это более не та форма, которая мне так хорошо известна… и вместе с тем всё так же, наша плоть и кровь, хоть держат её теперь и другие, непостижимые нити, – он окинул Хэфера взглядом, в котором не было неприятия – только удивление. – Дыхание Ануи оплетает тебя так тесно, словно твоё тело очищено бальзамировщиками и готово к погребению.
Таким царевича увидел маг, напавший на него в пустыне, – оплетённым дыханием Ануи. Маг, который грозился распустить слухи о том, что Хэфер был мертвецом, оживлённым запретным искусством. Эти слухи ведь дошли и до отца.
Почувствовав, как царевич напрягся, Секенэф снова успокаивающе сжал его руку.
– Да, ты несёшь с собой дыхание Западного Берега… и притом принадлежишь Восточному. Нам… о многом нужно поговорить. О том, что за Силы ведут тебя теперь. О том, что за цели видит твой взгляд. Но знай: что бы ты ни поведал мне сегодня – я вижу и принимаю тебя. И ничто не заставит моё сердце отвернуться от тебя, мой Хэфер.
Царевич склонил голову в безмолвной благодарности.
– Подай мне мою суму, сын, – велел Император. – Я принёс то, что должно вернуться к тебе.
Хэфер подчинился. Секенэф извлёк из сумы свёрток, а когда развернул полотно – царевич увидел то, что увидеть уже не ожидал: золотую диадему со змеедемоном-защитником, выкованную по его мерке, когда он только был объявлен наследником трона, ритуальные браслеты, ожерелье и кольца, именной перстень, который он тоже оставил в столице. Он никогда не брал эти амулеты на охоту… возможно, зря…
Царевич коснулся ладонью предметов таких родных и вместе с тем словно принадлежащих уже другой жизни. Сине-золотой перстень скользнул на его палец словно сам по себе. Секенэф чуть улыбнулся.
– Хопеш с твоим серехом я тоже привёз.
– Ты сохранил всё это… – Хэфер поднял взгляд, растроганный.
– Я отказывался хоронить тебя всё это время. Расскажи же мне, как всё было!
Царевич повёл рассказ – о безвременье, о золотой богине, что нашла его среди теней и вернула, о храме Ануи и верных жрецах, о посвящении в песках и о своей невероятной трансформации, о предательстве Ануират… и о смерти, распахнувшей крылья над Тэрой. Ничего он не утаил от своего отца и Владыки, хоть и не всё возможно было передать словами.
Секенэф внимал не только его голосу, но и тому, что крылось за узором слов. В ходе рассказа Император ни о чём не спрашивал, лишь смотрел вглубь него, точно мог видеть события взглядом Хэфера, точно мог разделить сердцем чувства.
Царевич старался излагать спокойно, без лишних эмоций, но под конец страх за Тэру выдал его, сдавил горло, и голос дрогнул.