Верховным Жрецом Ваэссира в Таур-Дуат во все времена был Император – тот, кто вмещал и воплощал в себе Силу божественного предка. Этот титул закреплялся за каждым Владыкой сразу же после прохождения ритуала призыва Силы и последующего восхождения на трон. Но на Императоре лежало слишком много задач, чтобы он мог заниматься делами храмов Ваэссира в той мере, в которой занимались культами своих Божеств другие жрецы. И потому издревле в культе Ваэссира существовал титул Первого Жреца, наместника Владыки в храмах, носитель которого исполнял те же задачи, что и Верховные Жрецы Империи, посвятившие свою жизнь другим Богам. Власть Первых Жрецов Ваэссира была велика и в некоторых аспектах жизни Империи почти приравнивалась к власти самого Императора, подобно тому, как наместники правителя властвуют над вверенной им вотчиной после назначения Владыкой.
Ныне титул этот вот уже пятнадцатый год носил мудрый Хенемсу, и был он примерно десятью годами моложе Хатепера. Но даже не Хенемсу предстояло провести таинство. Секенэф заявил, что проведёт ритуал возвращения брата в род лично, при двух необходимых свидетелях, жрецах Ваэссира высшей ступени посвящения – самого Хенемсу и любого по его выбору.
Стихией Первого Эмхет была сияющая чистота небес, ясный свет животворящего солнца. И хотя тёмные крылья ночи лучше оберегают всякую тайну, верным временем столь важного ритуала стал час, когда Ладья Амна уже воссияла на горизонте, и небесный огонь набрал свою силу. Все свои дела этого дня Император отложил, безраздельно посвятив своё внимание тому, чему предстояло свершиться. Хатепер не мог не отметить этот шаг, всю важность момента. В конце концов, тайным желанием Секенэфа все эти годы оставалось, чтобы брат никогда не покидал прямую ветвь. А душой Хатепер никогда и не покидал. Всем собой он был и оставался Эмхет прямой ветви, и Ваэссир никогда не лишал его всей полноты Своего благословения. Но в глазах других акт возвращения станет важнейшей вехой нынешних событий, дарующей такое необходимое нынче народу чувство надёжности и защищённости. Сегодня, когда Хатепер выйдет из храма, все узна́ют: случись самое страшное, бремя власти будет кому подхватить, и руки эти крепки и надёжны, а их мощь хорошо известна имперской элите.
Внутренний двор храма со святилищем, в котором возносили молитвы Ваэссиру члены императорского рода, сегодня был закрыт даже для жрецов – кроме тех, что выступят свидетелями ритуала. Тишина была непривычной, но притом казалась очень уместной. Именно тишины в мыслях так не хватало самому Хатеперу, сознание которого выстраивало различные вероятности, просчитывало варианты развития событий от нынешнего дня. Круги по воде. Или обвал в каменоломнях? Не все линии он мог предугадать и предсказать, хотя основные лежали перед ним как на ладони.
Шелестящий серебристый звон систров в руках Хенемсу и второго жреца очищал пространство, настраивал мысли на нужный лад. Секенэф в полном царственном облачении, в двойном венце Таур-Дуат, собственноручно раскладывал подношения предку – редкие благовония, лучшее вино, пищу, достойную императорского пира, которую присутствующие должны будут отведать после ритуала, после того как её вкусит божество. Хатепер, облачённый только в белую жреческую тунику, без каких-либо украшений, держал в ладонях резную шкатулку из акации, инкрустированную золотом, костью и лазуритом. Под крышкой скрывалась его судьба.
Никто из них не забыл слов воззваний, не забыл последовательность обряда. Их голоса сплетались в гимне так, точно этот ритуал был тщательно отрепетирован. Все они, каждый на своём месте, служили Ваэссиру слишком долго, чтобы забыть… Хатепер думал, что будет испытывать трепет, но все посторонние эмоции оставили его ещё до прихода в храм. А когда святилище наполнилось присутствием предка, более ярким, чем огни в светильниках, более сладостным, чем благовония в курильницах, сердце его успокоилось окончательно. Его ждали – там, откуда он в действительности никогда не уходил. Ритуал имел огромнейшее значение для их рода и для всей страны. И притом… он был лишь формальностью, ибо когда-то ни Император, ни божественный Владыка не приняли ухода Хатепера Эмхет из прямой ветви и не лишили его особой своей милости и Силы. Решение старшего царевича было искренним, и тем сильнее была поддержка Ваэссира. Сейчас Хатепер чувствовал это так остро, что сердце его больно сжалось от любви и благодарности к предку и покровителю.
Хенемсу приблизился к Хатеперу с курильницей, окурил сладковатым дымом благовония, которое должно было притупить ощущения тела. Потом Первый Жрец поднёс ему алебастровую чашу с вином, смешанным с притупляющим боль зельем. Разум Хатепера инстинктивно хватался за привычную ему остроту восприятия. Терять контроль над собой было неприятно, дискомфортно, но то в обычных обстоятельствах. Сейчас же он напомнил себе, что всю свою жизнь был не только чиновником, защитником трона и Закона, но и жрецом Ваэссира. Сознание его поплыло, расслаиваясь, вбирая в себя эхо окружающих голосов. Его душа стремилась навстречу принимающим отеческим объятиям предка. Закончив новый виток речитатива, Секенэф повернулся к брату лицом. Ожившая, одухотворённая ритуалом статуя Ваэссира оказалась за его спиной, поддерживая, подчёркивая право его священной власти. Всем собой Хатепер чувствовал древнее присутствие по́лно и всеобъемлюще, видел Того-Кто-Стоял-За-Ними, дарителя их золотой крови, в глазах своего брата и за распахнутыми границами разума и мира материального. Он опустился на колени, но был не в силах выразить всю глубину своего почтения. Когда Владыка коснулся его рук, принимая ларец, Хатепер уже не ощутил физического прикосновения – только энергию, протекавшую в них и в окружавшем их ритуальном пространстве. Ладонь Секенэфа… нет, ладонь Ваэссира легла на его лоб. Жрецы тенями встали по обе стороны Владыки, чтобы помочь состояться физической части обряда. Это было бы больно, но радость сердца и ритуальные благовония сделали своё дело. Хатепер отстранённо воспринимал, как вгрызался в его спиленный по краю рог ювелирный штифт, неотрывно глядя в глаза Секенэфа. Пальцы Владыки сжимали его виски, а его взгляд в какой-то миг затопил всё вокруг золотым разливом. И лишь слова воззвания, льющиеся из уст Императора, ложились отчётливо, точно священные знаки под резцом скульптора на каменной плите. В какой-то миг Секенэф отнял руки, взял золотое украшение из поднесённого Первым Жрецом ларца и запечатал ритуал, восстановив целостность рога брата, намертво крепя на штифт идеально отлитый по мерке кончик. По безмолвному приказу Хатепер извлёк из потайного мешочка спиленный край рога, что носил при себе все эти годы. Секенэф взвесил его в ладони и вдруг сжал в руке с силой, недоступной ни рэмеи, ни человеку, ни эльфу. Обломок рога раскрошился, и Император ссыпал его с ладони в поднесённую вторым жрецом чашу с вином. Чашу он передал Хатеперу и кивнул, веля выпить до дна.
– Часть тебя возвращается к тебе, как ты возвращаешься ко мне, – глубокий голос брата вывел его из транса. – Поднимись, царевич Хатепер Эмхет, сын Владыки, брат Владыки, и займи полагающееся тебе по праву место рядом со мной.
Хатепер поднялся, чуть пошатнувшись, и Секенэф крепко сжал его руку. Хенемсу и второй жрец произнесли ритуальные слова приветствия. А потом уже не Владыка, но брат обнял его коротко, но крепко, отчаянно и прошептал чуть слышно: «Я так ждал этого».
Они покидали святилище в безмолвии. Переступая порог, Хатепер не удержался и обернулся. На губах Ваэссира играла мягкая полуулыбка.
Что бы ни ждало его впереди – всё будет ему по силам.
В тот же день гонцы понесли весть во все уголки Империи. Старший царевич Эмхет вернулся под сень своего рода.
Глава 3
– Кровь поёт… кровь шепчет… Спой нам, чья ты…
Кирдаллан с трудом различал в бормотании Карлака знакомые слова, которыми перемежалось дикое наречие друида. Тихо напевая себе под нос заклинание, болотник перекладывал мелкие дроблёные косточки – принадлежавшие, как хотелось верить принцу, животным. Основу ритуального круга составляли внутренности – принц не был уверен, что хотел знать, чьи именно. В центре лежал злополучный хопеш с сине-золотой рукоятью, доставленный в Данваэннон Таэнераном Сильри.
Жуткий и вместе с тем убаюкивающий напев напоминал колыбельную… колыбельную из кошмара, от которого невозможно пробудиться. По краю восприятия скользили чьи-то тени, и едва слышный шёпот во тьме вторил заклинанию. Пространство в Местах Силы ощущалось иначе. У Кругов Стоящих Камней, у древних дольменов оно словно расслаивалось, обнажая перед внутренним взором то, что не могли передать привычные органы чувств. Магия древних Перекрёстков питала Места Силы, и ритуалы на них выходили самыми мощными. Ну а Дворец Звёздного Света был одним из древнейших Перекрёстков, сердцем эльфийской земли. Храм, к которому все высокорождённые совершали паломничество, принимал в своё лоно немногих. И ещё меньше было тех, кому позволено было совершать здесь таинства.
Но род Тиири правил Данваэнноном. И Карлак творил свой обряд в одном из нижних залов дворца по воле самой королевы. Лишь трое были свидетелями происходящего здесь этой ночью – друид из племён обитателей болот, Пресветлая и наследный принц.
Магия крови, магия смерти многими эльфами считалась противоестественной, но болотникам не было дела до осуждения остальными. А остальные были в большинстве своём достаточно двуличны, чтобы, осуждая на публике, прибегать к милости тамошних друидов, когда приходила нужда. Королева не осуждала, но и о помощи попросила тайно, не желая излишней огласки. Карлак, самый искусный из тёмных друидов, отозвался и прочёл то, что могла сказать кровь.
Некий глубинный инстинкт, позволяющий воину почувствовать удар противника, а охотнику – идущего по его следу зверя, тот самый инстинкт, что помогал выживать, нашёптывал Кирдаллану, что надо бежать. Сейчас же. Магия крови убаюкивала, подчиняла жизнь, что текла по его жилам, хоть и не была направлена на него. Но принц сдерживал себя. Коротко он бросил взгляд на мать, сидевшую, как и он, на древних каменных плитах пола в нескольких шагах от ритуального круга. Прекрасное лицо её оставалось совершенно безмятежным.