– Кхм! – раздался приглушенный стон.
Белорубашечник выпрямился, одарив меня уничижительным взглядом, и тяжело поднялся на ноги. Похоже, мой бред задел бедолагу за живое.
– Боюсь, дщерь моя, в царствие Божье тебе путь заказан!
Он шагнул к двери, когда я его остановила, радостно фыркнув:
– Так это ж хорошо! Хочу жить счастливо и сытно, а главное – долго! Вы не переживайте за мою душу, у меня с тех пор и не слишком много грехов накопилось. Да, кстати… – Священник, похоже, хотел убраться восвояси. – А убийство грехом считается?
Тут Страх, выбравшийся из-за сундука с круглой лысой башкой, покрытой паутиной, мягко взмахнул крыльями и уселся мне на плечо, по-совиному уставившись на сектанта. Белорубашечник, вызвав у меня приступ веселья, выскочил из сараюшки почище прежнего стража. Тот как раз мялся у порога, успокаивая взвинченные нервы ломанием тонкой яблоневой веточки, подобранной тут же на дорожке. В двух саженях от него волновался испуганный Федор, зыркая на прикрытую дверь сарая.
– Дура языкастая, чтоб ее черт подрал! – плюнул в сердцах священник на сапоги стражу, резво выскочив в сад. – Да пребудет с тобой свет, сын мой! – Затем он величественно кивнул и заторопился на выход.
Страж недоуменно глядел вслед удалявшемуся по садовой дорожке главе секты. Тот шел с неестественно прямой спиной, словно проглотил кол, и казался оскорбленным по самые уши. Внутри у служивого родилась настоящая буря эмоций – от негодования до откровенного огорчения. Да, он за год не произнес столько слов, сколько сказал этому напыщенному местному индюку, чтобы тот отпустил грехи глупой девчонке перед казнью! Но главное, сколько ж ему денег-то отвалили – два стражьих месячных заработка и седьмушку премиальных! И по всем этим причинам, мне совсем неизвестным, страж чувствовал себя по крайней мере оплеванным.
– Вставай! – грубо гаркнул он.
– Разбежался! – ответила в тон ему я, в один момент посерьезнев и обдав неприятным яснооким взглядом.
– Слушай, – не выдержал страж, – через пять минут тебя казнят, а ты выкобениваешься, как принцесса Тульяндская с Королевской Невинностью на руке.
– На ноге! – выдавила я из себя и повергла противника в эстетический ступор, залившись превеселым смехом.
– Чур меня! – запричитал страж и перекрестился, приняв меня либо за кликушу, либо за сумасшедшую ведьму с нездоровым взглядом.
Издевательский хохот сам собой лился из груди, а в голове крутилась занимательная мыслишка, что все-таки в глубине жалкой гнилой душонки Давидыв настоящий маньяк! Только он, подлец, может подвергнуть меня всем унижениям, что пережил сам в заключении у Хранителей. Вот вам и сараюшка с плохенькой крышей, и казнь! Одно запамятовал – лопату со стражем не передал. Ну ничего, про лопаты ему Савков напомнит! Тому-то совсем не понравилось копать компостные ямы.
Мы вышли в сад. Любопытный Федька, все это время прижимавший ухо к тонкой стене, отпрянул. Глаза его, круглые, по-щенячьи жалобные, были полны слез и сожаления. А я шла с закованными руками и безуспешно прятала улыбку. Чтобы не рассмеяться, приходилось до боли кусать и сжимать губы, но они, будто заколдованные, растягивались сами собой. Страх Божий, выпорхнувший след за нами, недоуменно покружил над головами, тявкнул на стража, приведя того в невменяемое состояние, близкое к обмороку, и воробьем нахохлился на ветке старой яблони, помахивая длинным тонким хвостом.
Место моей казни выбрали за коровником рядом с выгребной ямой, подозреваю, рассчитывая мой тепленький труп не мудрствуя лукаво сбросить туда. Вокруг стояла навозная вонь, и роилась колония мух. Стражи, измученные дневной жарой и спарившиеся в плотных зеленых плащах, нервно курили, стараясь заглушить табачным дымом смрад. У каждого имелся арбалет с еще королевскими гербом, вырезанным на древке. При нашем появлении мужчины ожесточились. Все разом отвернулись, боясь скользнуть по мне даже взглядом.
Из людской снова высыпали заинтригованные дворовые и теперь тихо перешептывались между собой, стараясь скрыть любопытство под траурными физиономиями.
Представление началось, когда меня со скованными руками поставили к стене коровника, а отряд рядком выстроился в пяти саженях, почти у забора. Кто-то громогласно объявил:
– Его величество Денис Давидыв!
– Глава Совета Окской Магической геспублики! Олух! – поправил его Давидыв и появился предо мной. За это время он переоделся в голубой камзол и гладко побрился. Теперь нижняя половина лица в сравнении с загорелой верхней отдавала нездоровой синевой.
Все тот же голос принялся четко и неумолимо зачитывать приговор:
– Москвина Наталья Игоревна приговаривается к расстрелу арбалетными болтами за преступление против народа Свободной Окской Магической республики!
Денис, комично-серьезный, кивал головой в такт словам. Челядь охала и закатывала глаза. Стражи парились и потели в плащах, нацелив на меня жала арбалетов. Мухи громко и басовито жужжали над мусорной кучей. Страх Божий брехал на дворового пса, стараясь отвоевать территорию. Я не выдержала и рявкнула:
– Балаган!
В одно мгновение все замолкло, даже мухи утихли, только в соседнем саду кто-то невнятно бормотал молитву и изредка бил в жестяную плошку, отсчитывая строки псалмов.
Давидыв в высшей степени недоуменно засунул руки в карманы и кивнул, предлагая, вероятно, молвить слово мне.
– Денис, прекращай! – Я повела плечами, спина неимоверно ныла. – Я устала, зла и очень хочу есть! Не надо устраивать показных выступлений, если не собираешься ничего делать!
– Москвина, – прошипел тот, – я подписал тебе смегтный пгиговог!
– Ох, Денис, не смеши меня! Савков тоже выписывал мне смертный приговор! Большее, что ты позволишь своим молодцам, – это врезать мне подзатыльник, потому как в живот я уже получила от Савкова! – Денис, нахохлившись, выпятил губу. – Я нужна и тебе, и королю Ивану! Я же козырная карта в ваших переговорах с графом Лопатовым-Пяткиным! Или я чего-то путаю?
Опешившие стражи переглядывались, опустив арбалеты, осторожно косились на Давидыва. Как же, помню, Денис умел держать своих людей в страхе.
– Наталья, заткнись!
– Да в конце концов у тебя кишка тонка! Я же прекрасно помню, как ты пускал сопли в подвале замка Василия, только заслышав мои шаги! Я точно знаю, для чего ты тогда позвал меня: очень хотелось меня видеть, потрогать, схватить за руку, как это граф делал, не так ли?!
– Да я сам тебя, мерзавка! – охнул Давидыв и, багровея, подскочил к долговязому стражу с щеточкой усов над обветренными пунцовыми губами. С налету Денис выхватил из рук замешкавшегося палача арбалет. – Видишь?! – визжал Денис, оружие ходило, как в лихорадке.
– Да стреляй! – орала я в бешенстве. – Стреляй! Чего – руки трясутся?! Ты молодец, Давидыв, как красиво ты предал меня тогда!
Окружающие потрясенно молчали. Дворовые девки прикрывали ладошками раззявленные рты, стражи тупо таращились, лакеи застыли немыми изваяниями.
– Наталья, заткнись! – Давидыв гневно сверкнул глазами. – Ты что, не понимаешь, что это конец?! Ты так много натвогила дел…
– Ой, оставь проповеди Савкову, – перебила его я. – У самого рыльце-то в пушку! Давно ты, черный перевозчик, начал жрать из золотых тарелок?
А в следующее мгновение что-то щелкнуло, и неожиданно меня отбросило к стене. Сначала я ничего не ощутила, только недоумение, а когда увидела кровавое пятно на рукаве поношенной рубахи, почувствовала боль, разливающуюся от плеча до самых кончиков пальцев и выше к груди, истерично вскрикнула:
– Вы меня ранили?!
– Ранили?! – заорал Денис, сбивая выстрелившего в меня стража с ног. – Ты ее ганил, олух!!!
Под оглушительный визг свидетелей учиненного безобразия, оставляя бурый след на стене, я медленно сползала на изжаренную солнцем землю, в глазах потемнело. Когда в меня выстрелили в таверне позапрошлой зимой, отчего-то так больно не было. А теперь я умру за коровником от шального арбалетного болта в результате неудачной шутки бывшего приятеля. Достойное окончание достойного повествования.
– Какого черта?! – донесся до меня уже далекий возмущенный вопль надтреснутого, будто простуженного голоса. – Давидыв, что за шутки, твою мать?! Вы ее ранили?!
– Наталья! – Кто-то грубо встряхнул меня, перед глазами моментально прояснилось. Лицо Савкова было мертвенно-бледно, а руки ощупывали ноющее плечо, пытаясь понять, перебиты ли кости.
– Оставь! Больно! – только и вышло прокряхтеть.
– Ей больно! – заверещал кто-то тоненько.
Потом мне показалось, что Савков подхватил меня на руки и захрипел прямо в ухо:
– Где ты этого урода взял, что в нее выстрелил?! Хорошо, прицел сбит, в сердце не попал!
– Это из твоего отгяда! – вторил ему Денис, и их голоса хороводом кружились возле меня, удерживая упархивающее сознание.
– Ты с ума сошел, ты представляешь, чем мы рискуем, если она подохнет?! – бесновался Савков.
– Сам ты подохнешь, а я красиво умру, – тихо прошептала я и провалилась в беспамятство.
Я металась в агонии, и всепоглощающая боль застилала глаза красной пеленой. Мои руки превратились в огромные крылья, и на левом, рядом с тонкой косточкой-перепонкой, в самом болезненном месте, ныло и горело. Серые чешуйки медленно стягивались, доставляя невероятные мучения. Стон, казалось, сам вырывался из горла, но то был странный нечеловеческий вой, оглушающий и резкий, поднимающий настоящую бурю и взметающий облако пыли. А где-то далеко от меня раздавались знакомые раздражающие голоса:
– Я видел уже на ней такую штуку…
– Поводок. Теперь точно никуда не убежит.
– Чегт возьми, это ж как на смегтников надевают?.. Дгянь!..
Демон жалобно скулил. Казалось, что рядом задыхается от всхлипов ребенок. Сначала тоненько и едва слышно, потом все громче и громче. Я глубоко вздохнула, чувствуя себя на редкость отвратительно, будто после ночной попойки. Через плач Страха до сознания донеслись чьи-то сдавленные проклятия. Кто-то сильно дергал меня за ногу, словно бы желая ее совсем оторвать. Я пошевелилась, стараясь отогнать чужие навязчивые руки, но неизвестный не унимался.