– Выпь, елки-палки! – рявкнула я от злости, не чувствуя и толики магии вокруг.
– Я так и знала, так и знала, что закончу свои дни в какой-нибудь подворотне или канаве. Говорила мне мама, не уезжай из деревни.
– Здесь нет подворотен и канав!
– Зато вокруг непролазный лес!
– Замолчи уж наконец! – взмолилась я, пытаясь по доносящемуся до нас тяжелому дыханию определить местонахождение несомненно живого врага.
Между деревьями появился силуэт собаки. Она настороженно втягивала воздух, и мне даже показалось, вероятно, от липкого ужаса, затопившего внутренности, как я слышу ее сипение и чувствую смрад, идущий из открытой пасти.
– Мать моя женщина, – перепугавшись, я схватила Дарью за руку, – для пса он слишком крупный.
– А разве волки бывают такими… такими большими? – едва шевеля губами, отозвалась та.
– Не знаю. – Я сглотнула, задохнувшись от страха. – Я никогда не видела волков.
Между тем рядом с серой мощной тенью, в холке превышающей полтора аршина, появилась вторая, чуть мельче, потом третья. Они не шевелились, изучая нас и нашу лошадь, мы застыли, парализованные ужасом. И вот вожак поднял вытянутую морду и завыл так, что пробрало до костей. В мгновение ока, плохо осознавая происходящее, помогая друг другу, мы забрались на высоченный частокол, вполне удобно расположившись между заточенными острыми верхушками.
Волки медленно, будто играючи, приближались к нашей кобылке. Та гневно стригла ушами, фырчала и махала хвостом, пытаясь отогнать хищников, но все было тщетно. Я не знала, что лошади могут по-медвежьи реветь. Кровавое зрелище волчьего пира и запах разорванной на части плоти отпечатались у меня в голове, как оттиск старинной гравюры. И над страшным зрелищем, воя совсем по-волчьи, летал болотный демон, надеясь отхватить сладенький кусок того, что осталось от кобылки.
Дарья Потаповна выдержала еще несколько минут кошмара наяву, а потом все-таки кувыркнулась за частокол, потеряв сознание. Где-то внизу раздался звучный шлепок и сдавленный стон.
– Че-орт! – Я перегнулась назад, выглядывая исчезнувшую во мраке напарницу и все еще колеблясь, стоит ли спасать ее, когда надо спасаться самой.
Рядом с сиротливо поджатыми ногами лязгнули сильные челюсти, и острые волчьи когти вспороли дерево. Насладившись свежим лошадиным мясом, ненасытившиеся звери кидались на частокол, стараясь сцапать новую жертву.
– Ой!
Всю жизнь с легкостью лазала по деревьям и заборам, а тут от страха появилась неуклюжесть. Вытянувшись на руках, я пыталась нащупать хоть какой-нибудь уступчик для ноги, но бревна с этой стороны оказались на редкость гладкими. Ослабев, пальцы немедленно разжались. Проехав животом по брусу, я всадила в ладонь заносу и порвала завязку лаптя, отчего он тут же слетел. Со всего маху я завалилась на мокрую от росы траву, ничуть не смягчившую падения, совсем рядом со стряпухой. Последняя лежала в глубоком беспамятстве, не шевелясь, и едва дышала.
– Дарья! – Придя чуток в себя, я шлепнула женщину по мягкой холодной щеке. Та не отреагировала. Грудь ее вздымалась тяжело и неохотно. – Дарья!
Следующая пощечина получилась ощутимее, а потому, страшно засипев, повариха резко села, с неожиданной силой оттолкнув меня, и уставилась в темноту непонимающим взором.
– Кто здесь?
– Да я это, – недовольно промычала я, поднимаясь. – Ничего не сломала себе?
– Кто я?
– Конь в плаще, ядрена вошь! Наталья!
– Какая Наталья?
Похоже, несчастная хорошенько приложилась патлатой башкой, кувыркнувшись с высоты. Странно, как она ребра себе не помяла.
Более глупой ситуации и представить невозможно. На моих руках оказалась покалеченная женщина, носители моей подвязки исчезли в неизвестном направлении, хорошо – поводок приспустили, и, похоже, на помощь никто не торопился.
– А-а-а, Наталья, – вдруг вспомнила Дарья и тут же испуганно пролепетала: – Наталья, ты видела, как они жрали нашу бедную лошадку?
Я подхватила женщину под локоток, заставив ее встать на ноги. Та, кряхтя и стеная, неловко поднялась, навалившись на меня всем весом.
– Идти можешь? – едва удерживая ее, перебила я слезные и горестные потоки.
– Могу! Ой! – Дарья скривилась, схватившись за лодыжку. – Я на что-то наступила.
– Это мой лапоть нашелся, – подняв обувку, обрадовалась я.
Чулок совсем промок от росы, доставляя массу неприятных ощущений.
– А куда идти?
– Не знаю.
Деревенька представляла собой пяток домов вокруг деревянной церквушки с высокой пустой колоколенкой. Избы, все кроме одной, где в окне горела лучинка, казались мертвыми и заброшенными, отчего стало тоскливо и хмуро.
– Давай туда, – скомандовала я прихрамывающей Дарье, указав на единственный жилой дом. Ноги ее путались в длинных пышных юбках, а тугой корсет перехватывал дыхание и сдавливал пышную грудь.
Поднявшись на высокое крылечко, я забарабанила в дверь. Стряпуха, схватившись за широкие перила, едва держалась на ногах, скукожившись от боли. Отчего-то стук показался громогласным в царящей настороженной тиши. Где-то за частоколом, заставив содрогнуться, завыл волк. Тучи, затянувшие луну, неожиданно разошлись, утягиваемые ветром, и голубоватый свет озарил небольшую площадь, отвоеванную у леса. Лицо Дарьи Потаповны исказилось до неузнаваемости, превратив женщину в мифическое чудовище. Стало совсем жутко.
– Кто там? – неожиданно раздалось изнутри, мы с Дарьей даже вздрогнули.
– Мы заблудились. А когда от волков спасались, забрались к вам за забор! – отозвалась я.
После такого объяснения я бы точно не отворила и предложила нежданным гостям проваливать на все четыре стороны, а еще лучше – обратно к голодному зверью, но неизвестный в сенях, очевидно, так не думал. Загромыхал засов, и в открывшемся проеме показался тусклый свет.
Перед нами предстал высокий бородатый мужичок в белом балахоне.
Белорубашечники – тут же с тоской заключила я и оказалась права.
– Да будет с вами свет, – тихо произнес «белый» брат, повыше подняв тухнущую от сквозняка свечу и рассматривая нас, далеко не вселяющих своим видом доверия. Чувство брезгливости отразилось на просветленном верой челе, потом было быстро загнано глубоко внутрь силой гипертрофированного человеколюбия, нежно лелеемого каждым уважающим себя сектантом.
– Мы заблудились! – раздался сдавленный сип Дарьи, и вдруг она зарыдала как ребенок, визгливо и протяжно. Признаться, я испугалась, как бы несчастная не впала в истерику, и ласково обняла ее вздрагивающие плечи. – Мы заблудились! – стонала та мне в плечо. – Нас едва не покалечили звери…
– Проходите, – поспешно предложил белорубашечник, пропуская нас в темные черновые сенцы.
Трапезничали мы одни в столовой горнице, подавлявшей своей аскетической обстановкой. В комнате стоял лишь длинный стол, лавки по обеим сторонам, стул с высокой резной спинкой во главе, а на стенах висели образа, но какие-то странные, совсем не церковные. Лица на всех иконах улыбались, а вместо нимба в углах желтели круглые солнца. Одним словом, белорубашечники, что с них возьмешь?
Ужин нам подавала неприметная девица в белом балахоне с покрытой косынкой головой, повадками и нервными движениями похожая на призрак. Не поднимая на нежданных гостей глаз, она быстро подала миски с остывшей пшеничной кашей, по куску хлеба грубого помола и деревянные ложки, потом так же тихо скрылась за дверью. Ели мы в гробовом молчании, но особого дискомфорта от этого не испытывали.
Дарья Потаповна лишь изредка шмыгала носом да, откладывая ложку, расправляла юбки, будто бы пыталась собраться с духом для душевной беседы. Бесед, тем паче душевных, я не любила и жевала все быстрее, почти не чувствуя вкуса нехитрого, но питательного кушанья.
– Тебе ведь все равно? – не выдержала она.
– Что? – вскинула я брови.
– Все равно, что мы здесь в тепле, а они остались в лесу. Возможно, эти звери… – она запнулась и судорожно вздохнула, – эти звери их уже обглодали.
– Не хочу показаться грубой… – Я бросила на бледное лицо Дарьи быстрый взгляд.
Казалось, что за последние часы она постарела на несколько лет. На щеках неожиданно проявились морщинки, словно бы кожа в одночасье высохла, у губ тяжелые складки, такие же, как у Савкова. А может, во всем виновато тусклое мерцание лучины?
– …Но я не буду рыдать, если их сожрали волки.
– Они так на тебя смотрят. Оба. И что нашли-то в тебе? Ни рожи ни кожи – один гонор. Хоть бы брови насурьмила, может, красивше б показалась.
Стараясь справиться с раздражением и не шарахнуть кулаком по столу, я преувеличенно осторожно отложила ложку и вытерла губы рукавом.
– Послушай, любезная Дарья Потаповна, я знаю даже, почему они на меня так смотрят. Оба в свое время доходчиво объяснили. Только какая тебе от этого душевная боль?
– Мужиков мне жалко.
– Ах вот как? – протянула я, уставившись на женщину тяжелым пугающим взором, отчего та затряслась, как кролик, не в силах отвести глаз. – Знаешь, я не всегда была такой. И волосы до колен были, и худобой никогда не страдала, да только милсдари, которых тебе сейчас так жалко, пытались прихлопнуть меня, как вошь. А когда эти самые нежные чувства ко мне не позволили, нашли компромисс – надели поводок на руку и потащили в Николаевск на заклание. Но знаешь, ты права! Когда буду сидеть в казематах столицы, то непременно воспользуюсь твоим советом, попрошу у охранника сурьмы и напишу себе на лбу: «Катитесь в пекло!»
– Это ж как надо было набедокурить, чтобы тебя расстрелять хотели, – набралась смелости Дарья после продолжительной паузы.
– Достаточно.
– Бедная ты моя… Несчастная, – сочувственно прошептала Дарья.
– Не надо меня жалеть. Лучше продолжайте волноваться за нашего любимого короля, – наверное, слишком грубо и сердито отозвалась я.
– Откуда ж в тебе столько злобы? Что ж ты так боишься людей-то к себе подпускать? Не все вокруг делают худое.
– Но и хорошее тоже, – хмыкнула я. Голос мой немного сел, выдав бурлившие внутри чувства. Дело не в окружающем мире, а во мне. Когда тебя столько раз предавали, поневоле приходит на ум, что болотный демон – единственный верный друг. Время от времени. Где теперь, к примеру, его крылья носят?