– А вот и ты! – Она ткнула в мою сторону бутылью. – Будешь?
Я отрицательно покачала головой. Усатый стервец, мой тюремщик, оттолкнув меня, под гомон поспешил к столу и, выхватив из рук подельщика стакан, жадно опрокинул его в себя.
– Присоединяйся, – любезно икнула Людмила, с шальной улыбкой еще раз окинув взором компанию.
Я стояла на месте, чувствуя, как поводок предостерегающе сжал запястье.
– Что ты делаешь с теми двумя? – едва шевеля языком, спросила она, неопределенно мотнув головой.
Я не ответила и стала разглядывать ее, скорее, с удивлением. Так смотрят на забавную зверюшку, прекрасно понимая, что под мягкой пушистой шерстью прячется ядовитое жало.
– Отвечать!!! – вдруг заорала женщина, с размаху шибанув бутылью по столу, так что все присутствующие тут же примолкли и обратили ко мне свои взоры.
Не испугала, я только чуть усмехнулась.
– Вон все! – приказала Людмила, вытирая губы. Разбойники переглядывались, не торопясь оставить нас в одиночестве. – Я сказала, пошли отсюда к ядреной матери!!!
Заскребли, отодвигаясь, лавки. Мужички, опустив нечесаные немытые головы, застегивали на ходу пуговицы да ремни и быстро спешили к двери. Кто-то вытащил в сени и храпящего на кухонном полу пьянчугу. Мы остались вдвоем.
– Присоединяйся, – еще раз предложила разбойница. – Не хочешь? Неужели не голодная? Гы, – оскалилась она некрасиво. Между ее передними зубами, до странности белыми, темнела щелка. – Браслет покажи.
– С чего бы?
– Да потому что, – вытянулась девица, – один щелчок пальцев – и пшик, тебя нет.
– Меня и так нет. Чего лыбишься?
– Когда Роман Менщиков умирал, поговаривают, тебя все звал. Еще слышала, ты должна была стать его преемницей, – не успокаивалась она.
– Ты меня о Романе Менщикове поговорить позвала? Старика не жаль, подставил он меня. Наплевать на него. Собаке собачья смерть! – Я облокотилась на косяк, принимая видимо расслабленную позу, но внутри вся сжалась пружиной.
– Ты была бы достойна. – Людмила шумно отхлебнула вина и облизала алые, под стать цвету рубахи, губы.
– Вряд ли. Чего тебе нужно?
– Жизнь в лесу, среди мужичья, сложная, – начала она, прищурившись. – Эти, – она небрежно махнула бутылью в сторону двери, плеснув бордовые капли, – они же как звери – чуть ослабишь хватку и тебя растерзают. Все, что я вижу изо дня в день, – небритые рожи, ножи, смрадное дыхание, страх. Много страха. Им дышат и жалят, как гадюки, – сжав грязный кулак так, что косточки побелели, прошипела Людмила, устремив взор в мутное оконце.
– Разве тебе не нравится, что тебя боятся?
– Нравится, – кивнула она, – когда всю свою жизнь от твоих глаз передергивает даже твоих подельщиков, поневоле начинаешь получать удовольствие от искривленных ужасом физиономий. – Разбойница сделала шумный глоток. – Будешь? Брезгуешь? Конечно, что я, гроза полей и огородов, пугало оплеванное, и что ты – воровка с большим именем. Сорвавшаяся воровка, провалившаяся по всем статьям. Когда твой портрет приколотили рядом с моим, мы стали одинаковыми… А ведь я когда-то училась в институте благородных девиц, даже говорила на двух языках.
– Типичная история, – фыркнула я.
Людмила окинула меня холодным взглядом, очевидно рассчитывая на привычный страх, но встретила на моем лице лишь циничную ухмылку.
– За браслет я отпущу двоих. Тебя и… Второго выбери сама, – предложила она широким жестом.
– Что будет с остальными?
– Ну что с ними может быть у лесной братии? – шмыгнула она носом. – Королику еще личико подпортим, а потом продадим обратно Окии за большую денежку. Девчонку отдам своим ребяткам, пусть потешатся, по бабам совсем иссохлись. Бабку? С бабкой не знаю, что делать. Бабку прикончу. Не из злости, а для острастки деревенских. Ты ж понимаешь, мне самой наплевать, просто нужно марку держать.
Я молчала, потом неохотно спросила, признавая, что она прочитала мои мысли, как раскрытую книгу:
– Какие у меня гарантии?
– Что останешься живой?
– Что ОН останется живым.
– Никаких. Только мое честное слово. Ведь ты доверишься моему слову?
– Нет.
– Я бы тоже не доверилась, но выбора у тебя нет, – хохотнула она довольно, а потом, резко посерьезнев, четко произнесла: – Как же я ненавижу тебя.
– Прости? – поперхнулась я.
– Я так сильно тебя ненавижу за то, что ты такая. Что смогла обмануть даже смерть! Что выбралась из этого проклятого замка живая и здоровая! Что Дед всегда, каждый чертов вечер, в своей чертовой лавке, перед своим чадящим проклятым камином рассказывал о тебе! Ненавижу! Наверное, больше, чем тебя, ненавижу только Савкова! Сколько ж он, василиск поганый, крови у меня попил за последний год!
– Так почему не убьешь колдуна? – непроизвольно вырывалось у меня после неожиданной исповеди.
– Потому что он ненавидит тебя, а ты – его! Полна и совершенна ваша ненависть. Разве я могу убить человека, который не дает тебе свободно вздохнуть?! Разве я могу уничтожить то, что сжирает тебя изнутри? Из-за кого ты гниешь, как и я!
Я молча стянула сапог. На тонкой щиколотке болтался браслет, царапая застежкой кожу. Даже в серый дождливый полумрак он притягивал взгляд и заставлял затаить дыхание от восхищения. Наверное, слишком небрежно, словно дешевку, я бросила бесценную Королевскую Невинность на стол меж грязных тарелок в подсыхающую винную лужу.
Будь проклята, Людмила! Будь проклята! Ведь в моей душе нет ни капли ненависти! Она будто иссохла, оставив донышко разъеденным язвочками. Я слабая, ранимая теперь, и то, что сейчас сидит глубоко внутри меня, пытается заменить своей мощной жаркой массой мое последнее спасение – мое одиночество. Я в одном шаге от гибели. Я нависла над пропастью. Над страстью.
– На мне поводок, – холодно отозвалась я.
Людмила даже не пыталась сграбастать браслет, не выказывая к нему никакого интереса.
– Мне нужно, – продолжала я, – чтобы Савков и Давидыв сняли подвязки. Я не знаю, какая из них настоящая. Потом мы с колдуном уйдем.
– Согласна, – глумливо осклабилась женщина.
Разбойница стала неуклюже слезать со стула, но непослушные ноги подогнулись, и она рухнула грудью на стол, смахнув на пол бутыли да тарелки. Посуда со звоном разлетелась, превращаясь в черепки. Королевская Невинность, будто живая, скользнула из-под ее неверных пальцев и, упав с грязной столешницы, где выглядела так же неуместно, как бесценный бриллиант в компании пустых стекляшек, упала мне под ноги. Я быстро подняла его, сжав в кулаке, вспотевшем от напряжения.
Людмила, собравшись с силами, распрямилась. Ее хорошенько шатнуло к побеленному печному боку. Ударившись, женщина громко расхохоталась, пахнув перегаром и начисто позабыв о дорогой побрякушке, легко схороненной в моем кармане.
Дождь снова набрал силу. Из серых низких облаков хлестали длинные острые розги воды, колотили по двору. Они пузырились в лужах и стекали мутными потоками под коровник. Людмила едва держалась на ногах, я только-только успела подхватить ее, чтобы она не рухнула в грязную жижу. Девица громко расхохоталась, буквально повиснув на мне всем телом. Смеющаяся, по щиколотку голыми ногами в яростно бегущем ручье, облепленная длинными мокрыми волосами, она походила на сумасшедшую.
У ворот, потупив взоры, переминались с ноги на ногу мужички в непромокаемых плащах, горящие желанием рассказать нечто явно взволновавшее их.
– Госпожа… – решился один. И в ответ заработал тяжелый пронизывающий взгляд, от которого совсем стушевался.
– Чего надо? – грубо отрезала Людмила.
– Там… там пришли, – пролепетал взрослый бородатый мужчина, подобно несмышленому подмастерью.
– И чем ты их держишь? – тихо поинтересовалась я.
– Ав-ав-торитетом… – едва-едва выговорила разбойница.
– Госпожа, там люди к вам. С собаками.
– Ну раз с собаками, – протянула Людмила и обратилась ко мне, обнимая за плечи и обдав винным душком: – Ты подождешь освобождения минуточку? Впускайте!
Каково же было мое изумление, когда во двор, волнуясь и прижимая уши, сначала проникли два крупных серых волка. Мокрая шерсть их вздыбилась на холках, странные ясно-голубые глаза оглядывали окружающее с почти болезненной агрессией. А уж следом показались две высокие фигуры в белых балахонах, их огромные капюшоны, скрывающие лица, были низко опущены, только бороды торчали. Когда они откинули капюшоны, я признала братьев из последней спаленной деревни. Один из них впустил нас под крышу, а другой был колдуном, встретившимся нам по дороге, и магией от него несло за версту. С меня они не спускали глаз, звери, словно почувствовав настрой хозяев, басовито предупреждающе зарычали, оголяя клыки.
– Мы пришли за сестрой своей, – вымолвил первый «брат».
– Это за какой же? – хмыкнула Людмила и по-свойски навалилась на меня, заставляя уже поддерживать ее за талию.
– Они забрали с собой девицу Алевтину, – ткнул второй в меня пальцем.
– Ба, Наталья, – расплылась в хмельной улыбке разбойница, – ты еще и наложницами приторговываешь? Намотаю на ус.
– Девица душевно больна, – продолжал между тем «брат», не обращая внимания на ехидные замечания. – Мы обнесли скит высоким частоколом. Натренировали волков. Держали девицу в страхе, лишь бы она не сбежала.
– К чему такие предосторожности? – нетерпеливо перебила их Людмила и вдруг широко зевнула.
Удерживать ее становилось почти невозможно, словно ее тело каждую секунду наливалось порцией свинца.
– Девица убила голыми руками пять человек в деревне Солнечный Приют. Она способна вырвать сердце.
– Она не выглядит сумасшедшей, – попыталась опровергнуть я их слова.
– Ясноокость тоже не сразу разглядишь, – отозвался глубокомысленно колдун.
От пришедшей в голову мысли в животе неприятно кольнуло.
– Дарья! – едва слышно выдавила я из себя, а в следующее мгновение заорала что было мочи: – Где Дарья?!
– Где Дарья?! – крикнула мнущимся мужикам-разбойникам Людмила. – Какая Дарья? – икнула она