Но дело Шарлотты Корде продолжили…
Молодой поэт Каннегисер, один из главных людей петроградской богемы, друг Есенина, в помещении бывшего Генерального штаба и застрелил Моисея Урицкого, председателя петроградской ЧК.
И началось! Зиновьев не забыл требований Ленина. Глава Петрограда предложил разрешить рабочим расправляться с контрреволюционерами прямо на улицах Петрограда.
Его удерживали, уговаривали, но к вечеру удерживать стало невозможно: в Москве, на заводе Михельсона, стреляли в Ленина.
Теперь большевики официально последовали примеру якобинцев.
В сентябре якобинцы объявили беспощадный якобинский террор.
Пятого сентября был объявлен Красный террор.
Второй раз в европейской истории Власть государственно утвердила террор…
Нарком внутренних дел Г. Петровский подписал «Приказ о заложниках»:
«Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел».
Пятьсот «представителей свергнутых классов» были немедленно расстреляны – и это только по официальным данным.
В Кронштадте четыреста бывших офицеров поставили перед тремя глубокими ямами и расстреляли…
Покушение на Ленина.
Владимир Пчелин. 1920-е гг.
Компания официальных убийств покатилась по всей стране.
В «Еженедельнике ЧК» рапортовали о расстрелах губернские ЧК: «Новгородская – 38 человек, Псковская – 31, Ярославская – 38, Пошехонская – 31…»
Террор превратился в соревнование в крови. В губерниях вывешивали длинные списки людей, ждущих смерти. Типовое объявление: «При малейшем контрреволюционном выступлении эти лица будут немедленно расстреляны», и далее – список заложников в десятки фамилий.
Стало практикой брать в заложники мужа и ждать, когда несчастная жена придет в ЧК расплатиться телом за его жизнь.
«Еженедельник ЧК» писал: «Во многих городах уже прошли массовые расстрелы заложников. И это хорошо. В таком деле половинчатость хуже всего. Она озлобляет врага, не ослабив его».
Так постигали ленинскую «массовидность террора»… Авторы статьи заявили: «Довольно миндальничать!» – и призвали идти дальше: «Отделаться от мещанской идеологии и официально разрешить пытки.»
Но тогда не решились.
Решится Сталин – законный сын нашей якобинской революции.
Офицер, убитый на пороге своего дома
Демонстрация
Раскопки одной из братских могил у здания харьковской ЧК
«Новгородская – 38 человек,
Псковская – 31,
Ярославская – 38,
Пошехонская – 31…»
Якобинское соревнование в революционной ярости – разгоралось.
«В эту эпоху мы – террористы!» – провозгласил Зиновьев.
Остались его афоризмы: «Если мы не увеличим нашу армию, нас вырежет наша буржуазия. Ведь у них второго пути нет. Нам с ними не жить на одной планете. Нам нужен собственный социалистический милитаризм для преодоления своих врагов. Мы должны увлечь за собой 90 милл.[ионов] из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожать».
В газетах непрерывный: «гимн ненависти и мести, ставший теперь гимном рабочего класса» или веселые призывы: «Переплавим жир буржуев на мыло и будем умывать им наши трудовые руки».
«В ЭТУ ЭПОХУ МЫ – ТЕРРОРИСТЫ!»
© МИА «Россия сегодня»
Один из руководителей ЧК Лацис объяснил главное:
«Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора». И вот слова якобинца Дантона: «Мы будем убивать священников и аристократов не потому, что они виновны, а потому, что им нет места в будущем».
© МИА «Россия сегодня»
Множество якобинских цитат было в тогдашних газетах. Каменев, Зиновьев, Троцкий публично славили террор. И даже гуманист Бухарин высказался: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи…»
Но главный смысл большевистского террора – в дневнике Троцкого. Вспомним, что он писал, размышляя об убийстве Царской Семьи:
«Казнь… нужна была… чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди или полная победа или полная гибель».
Это смысл партийный.
А вот смысл общественный как он пишет в том же дневнике: «Нужно было ужаснуть, запугать врага». Но здесь Троцкий лукавит, пишет не до конца. Не только врага, но запугать нужно было все население.
Красный террор – это постоянный кафкианский ужас обывателя, ощущение полного бесправия перед Властью. В этом была кровавая эффективность якобинского и большевистского террора.
© МИА «Россия сегодня»
Когда Красный террор официально закончился, Ленина продолжал преследовать мираж Термидора, мираж падения якобинской партии.
Удержимся ли без «массовидности террора»?..
И потому в двадцать втором году, когда Гражданская война победоносно завершилась, Ленин писал наркому юстиции: «Нужно узаконить террор без фальши и прикрас».
Узаконить в Уголовном кодексе!
Колоссальный всплеск зверств, убийств на фоне постоянного голода и террора преобразил людей. С человека сдирали пленку цивилизации. Умиравший от отвращения к жизни за окном, Блок сказал: «Я задыхаюсь… мы задохнемся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу».
Во время официального террора и после него большевики решали вопрос о двух своих врагах.
Первый – Религия.
И здесь опять – прямая цитата из Французской революции…
Французы верили: святая Женевьева, покровительница Парижа, восемь столетий не позволяла неприятелю захватить город. Но пришли якобинцы, и мощи святой были отвезены на эшафот, на Гревскую площадь – туда, где при королях казнили преступников.
Мощи святой разрубили и швырнули в Сену.
Порубили головы святых и на Нотр-Дам.
Над религией глумились повсеместно. Фуше в Лионе нарядил свинью в епископскую мантию и привязал к хвосту Библию.
Взялись и за людей. Сотни священников были убиты в Париже во время якобинского террора.
Большевики постарались не отстать от учителей. Они тоже выбрасывали на помойку мощи самых почитаемых святых. Снимали на пленку эти кощунства. Взрывали храмы. Как и якобинцы, массово расстреливали священников.
Якобинец Ленин подытожил – написал окончательную программу:
«Строго секретно
Указание
…Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатать и превращать в склады.»
Другой острый вопрос, который должны были решать большевики, – интеллигенция.
С самого начала, запретив оппозиционные газеты, они поссорились с интеллигенцией.
И здесь Ильич опирался на опыт якобинцев. Они были беспощадны. Погиб великий Кондорсе, посмевший разделять взгляды жирондистов, химик Лавуазье, доказавший смехотворность научных экспериментов Марата, отправился на гильотину. Сам Бомарше, создатель революционного Фигаро, побывал в якобинской тюрьме и чудом избежал казни. На гильотине закончил жизнь поэт Андре Шенье, воспевший Шарлотту Корде и осуждавший революционные зверства.
Была закрыта Академия – символ французского Просвещения.
Лавуазье с женой. Жак Луи Давид.
1788 г. Музей Метрополитен
И наш Ильич относился к интеллигенции по-якобински:
«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно».
© МИА «Россия сегодня»
В двадцать втором году к пристани Штеттина причалил пароход из России.
Приехавших никто не встречал. Они нашли несколько фур с лошадьми, погрузили багаж. И за фурами по мостовой, взявши под руки жен, побрели в город. Шли изгнанники – цвет и гордость русской философской и общественной мысли, те, кто определял в начале XX века общественное сознание России: Лосский, Бердяев, Франк, Кизеветтер, князь Трубецкой, Ильин… Сто шестьдесят человек – знаменитые профессора, философы, писатели, великий духовный потенциал России – одним махом были вышвырнуты из страны.
Троцкий сказал:
«Да, у нас не было поводов их арестовать. Но существовать с ними вместе было для нас невозможно».
Еще бы – они мыслили!
В том же двадцать втором году один из руководителей ЧК Агранов пояснил:
«В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ОЖЕЧЬ!»
Чтобы ожечь, потребовался символ.
Это был знаменитый поэт, который, как и Шенье, посмел не скрывать своих убеждений… Еще до революции он писал:
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
Как звучали эти строки Гумилева после гибели Царской Семьи…
Поэта арестовали по обвинению в заговоре Таганцева. Участники заговора будто бы хотели вслед за Кронштадтским восстанием устроить восстание в Петрограде.