Устин Карпович оказался дома – сидел, как водится, один, топил печку. И, как многие старики, стал совсем прост в обращении.
– Жениха показать привезла? – спросил он. – Ну, славный молодец, славный. Совет да любовь!
Федька с Бориской переглянулись, но спорить не стали.
– Он хочет старые книжки посмотреть, – сказала Федька. – Я ему обещала. А я с тобой, Устин Карпыч, поговорю. Вот гостинец. Чем богаты, тем и рады.
Старик гостинцу обрадовался, прибрал его в древний поставец, и тогда Федька начала задавать вопросы. Бориска меж тем был впущен в чуланчик, где пристроился под крохотным оконцем и, невзирая на пыль, стал отважно потрошить связки журналов.
– Все пляшешь? – полюбопытствовал старик. – Ничего, выйдешь замуж, муж плясать не даст.
– Он и сам в театре фигурантом служит. Устин Карпыч, помнишь, дедушка говорил про человека, которого из воды вытащил? Давно это было, лет больше десяти назад. Помнишь?
– Да, – не совсем уверенно сказал Устин Карпович. – Было такое.
– А кто тот человек? Он деду ничего про себя не говорил?
– Нет, голубушка, кто он – мы так и не дознались. Он у Кирюшки на руках помер.
Федька не сразу поняла, что Кирюшка – это и есть дедушка Кирилл Семенович.
– А когда в точности это было? Ты можешь вспомнить?
– Ого! Да тут и «Трудолюбивая пчела» имеется! – раздалось в чулане. – Дюжина номеров! Это ж чуть ли не первый журнал, который выпускало частное лицо! Ого, и при нем – «Невинное упражнение»! Да эти журналы старше нас с тобой!
– Да на что тебе? – удивился старик.
– Может статься, тот человек – слуга одной важной персоны, – загадочно прошептала Федька. – Которая персона за сведения хорошо заплатит.
– Хорошо – это сколько?
– Может, даже пять рублей.
– Беглый, что ли?
– Беглый, дедушка. Так ты вспоминай, вспоминай!
– Был бы жив Кирюшка…
– Так когда это было? – тут Федьку вдруг осенило, что вопрос нужно строить иначе. – Что еще было в том году? Может, кто родился? Кто помер? Церковь поставили?
– Казаков в каземат посадили! – вдруг выкрикнул Устин Карпович.
– Каких казаков, в какой каземат?
Но он и сам не мог толком объяснить этого события. Где-то взбунтовались казаки, откуда-то прислали выборных в столицу для переговоров, чего-то просили, а их – в Петропавловскую крепость.
Пока Устин Карпович припоминал каких-то древних генералов, что были посланы усмирять казаков, Бориска весело рылся в журналах.
– А вот «Свободные часы»! – сообщал он. – А вот «Доброе намерение»! Батюшки – «Трутень!» «Трутня» нужно брать, журнал, сказывали, был отличный!
– Начнем с другого конца. Батюшка мой был еще жив, когда дед подобрал того человека? – спросила Федька. – Приезжал тогда батюшка? Навещал?
– Ванюша был еще жив и плясал. И Антоша плясал.
– Когда батюшка насмерть замерз, мне было одиннадцать. Выходит, он замерз в семьдесят пятом. Того человека дед подобрал ранее семьдесят пятого… – Федька задумалась. – Что бы мне его потом как следует расспросить! Теперь бы не маялась!
– А тот человек умолял, чтобы о нем никому ничего не доносили! – вдруг вспомнил старик. – В бреду бился, одного просил – чтобы Кирюша дал слово никому о нем не рассказывать. Уже и то диво, что он раненый через реку перешел.
– Точно был ранен? Как?
– В него стреляли, грудь дважды прострелили.
– Сдается, это он… А ты, Устин Карпович, сам его видел?
– Помогал хоронить, Царствие ему Небесное. Даже не знали, как имя, чтобы попу назвать. Вот так живешь, живешь, а помирать станешь – рядом ни одной родной души, и самое имя никто не вспомнит…
– Дедушка часто о нем вспоминал?
– Нет. Ведь с похоронами что вышло? Сам же он, покойник, их оплатил. У него были при себе часы, видать, у богатого барина стянул, хорошие. Кирюшка их попу отдал, тот взял в уплату.
– А где тот поп?
– Да помер давно.
– «Всякая всячина»! – донеслось из чулана. – Самой государыни журнал! Федя, тут и «Парнасский щепетильник» есть! И «Пустомеля»! А, вот «Адская почта»! Переписка хромоногого беса с кривым! Про нее, что ли, у господина Шапошникова говорили? Шесть номеров! А-а-апчхи!
– Вылезай ты оттуда, и с сокровищами своими вместе, – велела Федька. – О, Господи! Как ты в пыли извозился!
Бориска выбрался из низкой дверцы, держа в охапке несколько связок. Федька подошла и взяла верхнюю стопочку журналов, называвшихся «Рассказчик забавных басен». Их она помнила – дед порой читал басенки вслух. Имя издателя, господина Аблесимова, ей ничего не сказало – а ведь не раз и не два Федька плясала в комической опере «Мельник – колдун, обманщик и сват», написанной на его слова.
– Тут и «Живописец» есть, – сказал Бориска. – Семьдесят второго года издание. А вот любопытно, было ли там хоть что про театр?
Он уселся в углу и взялся листать журналы.
– «Живописца» Кирюша читал, всегда новых номеров ждал с нетерпением, – вспомнил Устин Карпович. – Пока глаза не испортились – всегда у кровати стоял табурет, а на табурете – книжки горой.
– Что это? – вдруг спросил Бориска.
– А что?
– Вот, смотри, – он вытащил зажатые журналами конверты из толстой коричневой бумаги, две штуки. Конверты были запечатаны.
– Что это за письма? – спросила Федька старика.
– А я почем знаю? Я их и не видал. Что на них написано?
– Ничего не написано. И запечатаны.
Федька взяла один конверт, повертела его в руках – и вскрыла. В нем оказались два листа хорошей плотной бумаги, исписанные твердым, но не очень внятным почерком.
– Глянь-ка, – попросила она Бориску.
– Это духовная, – сказал, просмотрев листы, Бориска. – Некая дама завещает все свое имущество, в здравом уме, как полагается… завещает единственной дочери Анне, в замужестве Тропининой, и ее детям, коим надлежит появиться на свет… ого, тут деревни перечисляются, дама-то была богатая!
– Устин Карпыч, как в журналы попало это завещание? – спросила сильно удивленная Федька.
– А я почем знаю!
– Боренька, ты о семействе Тропининых не слыхал?
– Нет, никогда… – Бориска беззвучно перечитал первые строчки духовной. – А эту фамилию и ты, чай, слыхала. Графиня Захарьина – вот кто завещательница.
– Точно, слыхала!
О чудаковатой вдове рассказывали всякие занятные истории – и что спала-де сидя, во всех драгоценных уборах, которые вместе весят чуть не полпуда, и что за обеденный стол сажала в кресла породистых собак. Но она померла много лет назад, остались одни анекдоты.
– Но ежели ее завещание – вот оно, то кто же сейчас владеет ее имуществом? – спросил Бориска. – Ведь она померла бог весть когда, и уже крепко не в своем уме.
– Надо отнести его Шапошникову, – решила Федька. – Он во всем разбирается – и в этом деле разберется. Ты вообрази – коли отыщется Анна Тропинина, как она нас наградит за находку!
– На свадьбу уж хватит! – вставил Устин Карпович. – И на обзаведение!
– А что, Феденька? – вдруг спросил Бориска. – Коли так?
– Да ты сдурел! – ответила Федька.
У нее только-только заиграло воображение! Милостив Господь – стоило Световиду растолковать, что Санька Румянцев не откажется от хорошего приданого, как тут же оно и стало возникать из небытия, как корабль на морской глади: сперва видна точка, но она растет, и уже можно разобрать паруса, уже знатоки по их очертаниям и обводам судна могут определить его вид и принадлежность. Точно так же Федька, представив где-то вдали богатую старуху, увешанную золотом и алмазами, уже увидела кучку золотых монет, которая приближалась, росла, обретала численное выражение – сто, двести, пятьсот рублей!
– Но как завещание графини Захарьиной могло тут оказаться? – Бориска совсем ошалел от изумления. – Не с неба же свалилось?!
– С неба? – переспросил старик. – А может статься! Мы ведь перед наводнением все на чердак переносим, а потом вниз стаскиваем. Не на чердаке ли оно было?
– Так замаешься взад-вперед эти журналы таскать, – сказала Федька. – Отчего они не оставляются на чердаке?
– А мыши? Вот в тот год, как того горемыку схоронили, Кирюша все добро поднял наверх, а потом ногу повредил, не стал с журналами возиться, оставил их на чердаке, – и когда полез за ними, оказалось, что многие от мышей погрызены. Диво, что хоть эти уцелели – за три года мыши и с ними расправиться могли!
– А что во втором конверте? – спросил Бориска. – Откроем?
– Откроем!
Там также оказались два листа. И также они представляли собой духовную, но уже не дамы, а мужчины – Петра Васильевича Лисицына. Там имущество распределялось между сыном, двумя дочерьми и внуком от старшей дочери, на тот час покойной. И тоже немалое имущество – крепостных душ под тысячу, доходные дома, земли, драгоценности, библиотека. Большую часть добра получал внук Дмитрий.
– Покопайся еще, Боренька, может, другие завещания найдешь! – сказала, развеселившись, Федька. – Ведь и тут нам должно быть вознаграждение! Устин Карпович, мы с тобой поделимся. Ты ведь эти конверты от мышей уберег!
– Может, и я, – согласился старик. – Кто-то же их положил между журналов и плотно увязал. Может, и я, когда наверх тащил. А может, Савельевна, которая приходила по хозяйству помогать.
– Давай-ка все же попробуй припомнить про того человека, что дедушка из воды вытащил. Неужто он про себя ни слова не сказал?
Старик маялся, страдал, хватался за голову, кряхтел и охал, но ничего путного вспомнить не сумел. Был некий человек, прибежал по льду, провалился на мелководье, где спускают в реку воду из бани, промучился в постели чуть более суток и умер. А в часть бежать или хоть десятских позвать – хотели, да не успели. Помер и помер – хорошо, добрый батюшка, отец Гервасий, особо не докапывался, а получил исправные часы и отпел новопреставленного. А похоронили на Смоленском кладбище, в дальнем конце. А что было пожитков – отдали бедным, и штаны, и чулки, и кафтан с камзолом, и старую епанчу.
– Ладно, Устин Карпыч, пора нам собираться, – сказала Федька. – Бери, Боренька, журналы, а конверты давай сюда. Я тебя знаю, ты растяпа, потеряешь. Выскользнут из-за пазухи – и поминай как звали.