– Вот веревочка, увяжи как следует, – старик стал помогать Бориске, и вместе они изготовили две увесистые пачки. – Приходи еще, Федорушка. Да свечки, свечки не забудь!
Наконец Федька с Бориской, распрощавшись, выскочили из домишки на свежий воздух. Солнце светило вовсю, они посмотрели друг на дружку – и рассмеялись.
После темной комнатушки, провонявшей старческими кислыми запахами, они оказались в белоснежном мире, под небом, которое понемногу уж наливалось весенней голубизной, и оба вдруг ощутили самое что ни на есть безмятежное счастье.
– А я ведь дело говорю. Вот «Танцовальный словарь» напечатают, я деньги получу, еще награждение за эти два завещания, – говорил Бориска, высматривая извозчика. – Может, прав Устин Карпович? Чего нам обоим искать и ждать? Мы давние приятели, мы поладили…
– Ты и впрямь готов венчаться? – спросила Федька.
– Отчего нет? Когда-то же надо жениться. А сейчас все у меня так складно выходит! И словарь скоро в типографию снесу, и Шапошников предлагает на него работать. Сколько ж можно дрыгать ногами?
– Извозчика бы скорее найти. Идем к кладбищу, – предложила Федька. – Там они, поди, водятся. А как славно вышло с завещаниями!
– Я впервые в жизни настоящее завещание в руках держал. А как прочитал про деревни и про алмазные кольца – ну, думаю, сплю и вижу сон!
– Знатные завещания!
– Так что скажешь?
– Дай подумать! Не так все просто!
Федьке страх как не хотелось обижать Бориску. Но она решила побороться за Румянцева – да и не просто решила, а сказала об этом Световиду. То-то он бы повеселился, узнав, что Фадетта ни с того ни с сего вздумала венчаться с совершенно неожиданным женихом!
– Сперва мы отдадим эти завещания Шапошникову, он человек светский, – рассуждал Бориска. – Он знает и нам…
Тут голова Бориски запрокинулась, а вместо слов раздался хрип.
Федька уставилась на него, разинув рот, и видела, как Бориска, выронив связки журналов, медленно клонится, оседает, а рядом с ним стоит неведомо откуда взявшийся человек, чье лицо замотано тряпицей.
Этот человек взмахнул рукой, словно бы что-то отбрасывал, и Федька, наконец, закричала: в руке у человека был окровавленный нож, которым он только что порешил Бориску.
Всего оружия у Федьки было – связка сальных свечек, которую она несла в руке за собранные и связанные узлом длинные фитили. Нож, данный Дальновидом, остался в палевой комнатке. И этой связкой, весившей фунта четыре, Федька ударила убийцу по лицу – ударила с размаха, что было силы.
Тряпица слетела, кровь хлынула из разбитого носа, и тут оказалось, что убийца был с товарищем.
– Ах ты, сукин сын, – сказал тот товарищ, невысокий, коренастый, и кинулся к Федьке, выставив перед собой руки. Она отскочила, попятилась – и кинулась бежать.
Надо было кричать «караул!», но Федька с перепугу лишилась речи. Она только слышала шаги за спиной и визг баб, видевших убийство и погоню.
– Имай, имай воров! – закричал мужской голос. Тут Федька перебежала улицу наискосок и ухитрилась обернуться.
Убийца с окровавленным лицом, опустившись на колени, шарил у Бориски за пазухой.
Ничего не найдя, он вскочил, и вскочил вовремя – напротив отворились ворота, на него спустили сторожевых псов.
Федькин преследователь гнался за ней, хотя и отставал шагов на двадцать. Он, видно, не понял, что имеет дело с танцовщицей, у которой дыханья хватит надолго. А Федька не поняла, что коротконогий немолодой крепыш может какое-то время бежать быстро, но не продержится и версты. Ей казалось – сейчас эти руки сомкнутся на шее.
Она подбежала к кладбищенским воротам. Там были люди – нищие, богомольцы, мужики с лопатами, пришедшие на могилки близких старики. При такой толпе она могла быть безопасна от нападения – но страх оказался сильнее разума. Федька сама не поняла, как заскочила в церквушку.
Это был небольшой деревянный храм, и возле него уже расчистили место, где ставить новый, каменный. Там, посреди будущей церкви, молилась на коленях нищенка в старом солдатском мундире вместо шубы. Бянкина не заметила ее – но она заметила Федьку и, прервав молитву, встала.
Преследователь, тяжело дышавший, замедлил бег у церковных дверей, и тут на его пути оказалась нищенка.
– Пошел прочь от дома Божия! – громко сказала она. – Кровь у тебя на руках, гляди – кровь! По локоть руки в крови!
– Ты что, дура, несешь? – спросил он. – Пусти!
Но не стоило ему называть эту женщину дурой, не стоило замахиваться. Тут же оказались рядом два бородатых мужика и загородили ее.
– Ты охренел? – спросил один. – Да это же наш Андрей Федорович!
– Андрей Федорович неправды не скажет. Эй, Прошка, Никишка, Демка! – закричал второй. – Сюда все!
– Черт бы вас побрал, – сказал преследователь, отступая. А по дорожкам меж могил бежали трое парней, размахивая лопатами, и связываться с ними не стоило.
– Не бойся, – сказал Федьке тот, что вступился за странную нищенку. – Коли Андрей Федорович тебя заслонил – то и мы в обиду не дадим. Он у нас – защита перед Богом и молитвенник.
Тут только Федька вспомнила, что в этой части столицы встречали женщину, велевшую звать себя мужским именем, и что ее считают провидицей.
– Он с товарищем только что человека убил. Надобно в часть бежать, к приставу, где тут часть? – спросила Федька. – Я сама видела, я на них покажу, я их узнаю!
– Девка?
– Девка…
Федька разрыдалась. Чужой бородатый детина схватил ее в охапку, прижал лицом к грязному тулупу, гладил по плечам, а она рыдала и не могла остановиться.
– Ну, будет, будет, будет, – твердил он. Тут подошел здешний батюшка в шубейке поверх подрясника, седенький, малого росточка.
– Что случилось?
– Андрей Федорович девку от смерти спас!
– Опять Андрей Федорович… Где юродивая?
– Там, в снегу местечко вытоптала, молится.
– Да-а, послал Господь испытание. Ты кто таков? – спросил строгий батюшка Федьку.
– Я Большого Каменного театра фигурантка, – ответила она.
– Актерка? Ноги чтоб твоей в храме не было! Заявилась, в мужском платье, срам глядеть! Уведи ее, Силантий, да присмотри за ней – домой ее отправь, что ли… Ишь, бегают тут, ни стыда, ни совести…
– За ней убийца гнался, – объяснил мужик.
– Вперед в храм Божий в таком непотребном виде не заскакивай, – с тем батюшка вышел.
– Поплачь да помолись, – велел Силантий. – За спасение отблагодари.
Он поставил Федьку перед образом Смоленской Богоматери, но молитвы не получилось. Не собрались вместе молитвенные слова, а в голове упрямый голос одно долбил: «Я его убью, я его убью…»
– Ступай, девка, я Гавриле-извозчику наказал тебя до дому довезти, – сообщил, вернувшись, батюшка. – Не бойся ничего, а я за тебя помолюсь. Только мужское больше не носи, грех. Хватит с нас Андрея Федоровича, уж и с этим не знаю, как быть… Молитвенник!.. А в храм не зазвать…
Гаврила-извозчик, молодой бойкий парень, подогнал санки к самому церковному крыльцу. Федьку вывели, усадили, рядом сели Силантий и его товарищ Прошка.
– Проводим малость, на обратном пути зайдем в часть, все приставу доложим, – пообещал Силантий.
– Нет, довезите до дому, я заплачу, – попросила уже немного пришедшая в себя Федька. Она вспомнила, что говорил Световид о переходе всего дома на военное положение. Если дом окружен врагами – лучше не рисковать, не то…
Опять слезы навернулись на глаза. Кто-то следил за ней и за Бориской. Кому-то страх как не хотелось, чтобы они вернулись с Васильевского острова в дом Световида! Что искали за пазухой у мертвого Бориски? Неужели завещания? Ну да, ведь они, две дурные головы, шли и на весь остров вопили про завещания!
Федька нашла кошелек, достала пятьдесят копеек. Этого должно было хватить и извозчику, и Силантию с Прошкой на хлебное вино.
– Не плачь, – сказал Силантий. – С рук на руки мужу сдадим – или кто там у тебя, матушка с батей?
Прошка, малый шустрый и догадливый, всю дорогу озирался и заметил, что следом катят неотвязно другие извозчичьи сани, запряженные приметной лошадью – гнедой, с двойной звездочкой во лбу и очень узкой белой проточиной до храпа.
Видно, заступничество нищенки по имени Андрей Федорович много значило для жителей Васильевского острова.
Извозчик Гаврила остановил сани возле самой калитки и не уехал, пока Федька не взбежала на крыльцо и не была впущена в дом.
– Где тебя, сударыня, носит? – спросил сердитый Григорий Фомич. – Мы уж бог весть что передумали!
– Где Световид?
– Да ты в беду, что ли, попала?
– Надеждина зарезали!
Федька, не раздеваясь, побежала по причудливому дому, Григорий Фомич – следом.
– Световид, Световид! – звала она и, когда он вышел на крик, кинулась ему на грудь. Теперь можно было выплакаться вволю.
С немалым трудом добился от нее Световид хоть какого-то изложения событий.
– Вот они, вот эти два завещания… – Федька достала их из-за пазухи. – Гори они огнем неугасимым! Бориску из-за них убили! Эти подлецы за нами шли, они нас подслушали, они их искали…
Световид, одной рукой обнимая Федьку, другой кое-как достал и развернул бумаги из первого конверта, потом – из второго.
– На все воля Божья! – воскликнул он. – Эй, Дальновид! Где ты запропал?!
Прибежал Дальновид и встал на пороге, удивленный картиной: Фадетта рыдает в объятиях Световида, а сам он, на манер римского героя, простирает вперед руку с бумагами.
– Что стряслось? – спросил он. – Григорий Фомич, принеси от Андронушки лавровишневых капель! Да поскорее!
– Стряслось то, что за моим домом следили. А поскольку мы не заметили супостатов – стал быть, следить стали недавно. И угадай, брат сильф, кто навел Лисицына на мое жилище!
– И гадать нечего – проклятый фигурант! Больше некому! Увижу – убью! – закричал Дальновид. – Ну, теперь ясно, отчего у Лисицыных не велено меня принимать.
– Зато – вот разгадка тайны, которая всю жизнь не давала мне покоя. Теперь я знаю наконец, чьей дочерью была моя мать. Гляди!