– По мне, годится все, что выводит из хандры, ваше сиятельство, – преспокойно отвечал Мосс.
– Уйди с глаз долой! Господи, прости мою душу грешную…
Световид глядел на него спокойно и с любопытством. Мосс же пропал – словно его в спальне и не бывало.
– Дожил… – проворчал Потемкин. – Этот черт наравне с уродами церковной книгой меня потчует… Чего и ждать от черной хандры! Тропинин, открой сам на нужном месте, покажи…
– Извольте, ваше сиятельство.
– Так… Сгубили бедную девку, и с дитятей вместе, – проворчал князь, прочитав запись о венчании Ореста Ухтомского и Глафиры Степановой.
– Человек, убивший дансерку, Егор Волчков, находится у меня в доме, лежит раненый. Наконец-то господину Лисицыну пришло на ум, что от клевретов и наемников надобно избавляться. Нам удалось его спасти, и он готов рассказать правду о своих нанимателях. Да, господин Лисицын разумно устроил покушение на его жизнь, чтобы уж все концы в воду. Но Господь управил иначе. Продолжать ли, ваше сиятельство?
– Продолжай, сударь…
– Старшая сестра Лисицына, Марья Ухтомская, осталась бы единственной хозяйкой всего имущества князей Ухтомских – и несколько времени спустя господин Лисицын и от нее бы избавился. Ему это несложно. Но деньги были ему необходимы немедленно – и он озаботился судьбой младшей сестры, госпожи Васильевой. Ее единственная дочь унаследовала немалые деньги от бабки по отцовской линии. В случае смерти дочери Васильева – единственная наследница, а сама она очень слабого здоровья, и это всем известно. Отрава была подмешана в малиновое варенье, которое бедная девица обожала. Этой же отравой Волчков угостил Шляпкина.
– Мосс, вылезай! Вылезайте, сударь! – крикнул Светлейший.
– В любой миг могу предоставить свидетелей. Итак, вот мой список. Это бывший фигурант балетной труппы Каменного театра Егор Волчков, который, отстав от ремесла, принялся за новое и стал исполнителем приказов господина Лисицына, убил Глафиру Степанову и пытался отравить фигуранта Трофима Шляпкина, имевшего на него подозрение. Это Трофим Шляпкин, который знает, кто его отравил, и покажет на него. Это дансерка Анна Платова – ее хотели обвинить в отравлении девицы Васильевой, но она видела, как и кому передавали яд возле васильевского дома, она может опознать того человека и женщину, которая подмешала яд в варенье. Волчков лежит у меня тяжело раненный. Шляпкин также у меня, под присмотром. Платову мне на поруки не отдали, она сидит в подвале с воровками и шлюхами с Сенного рынка, хотя виновна только в бабьей дурости. Довольно одного вашего слова, чтобы ее отпустили. Есть еще свидетель – уж не знаю, жив ли он сейчас…
– Что за свидетель?
– Еще один фигурант, Румянцев, он с перстнем, который ваше сиятельство изволили выиграть у госпожи Лисицыной, сумел было достичь ее доверия, но его, сдается, или перекупили, или просто заперли в доме, или еще чего с ним сотворили. Этого предъявить пока не могу. Польза от него такая – он подсказал, что Степанова могла быть повенчана с Орестом Ухтомским. А тогда я сообразил, кто их тайно повенчал. Это – бывший иерей домового храма Летнего дворца, отец Мисаил, который приятельствовал с моим покойным дедом и чуть ли не крестил его дочерей. Младшие Ухтомские знали его, и он их хорошо знал. Вообразите себе романтическое венчание ночью, в старой домовой церкви, в полуразрушенном дворце…
– Да уж воображаю…
Надо полагать, Потемкин вспомнил другое венчание, тоже тайное, тоже ночное, и тяжко вздохнул. Световид ждал, пока князь заговорит, но тот нахмурился и уставился на миску с тертой редькой. Потом взял пригоршню и стал жевать, морщась.
– Отчего ты пришел ко мне со всем этим вздором, Тропинин? – вдруг спросил он.
– Оттого, что невинные сидят в заточнии. И оттого, что этот вздор появится в «Кабалистической почте», которой вы изволите покровительствовать, ваше сиятельство. Но ежели проворовавшийся чиновник или рогатый муж не совершают уголовного преступления, то действия господина Лисицына должны наконец привлечь внимание господина обер-полицмейстера. То, что Лисицын велел следить за моим домом, еще не преступление, но убийство фигуранта Каменного театра Бориса Надеждина должно быть наказано. Надеждина и его спутницу выследили, когда они несли мне оба этих завещания. Его зарезали, ей удалось бежать. Далее – поняв, что теперь за него возьмутся не на шутку, Лисицын может натворить бед и уничтожить тех, кто может дать против него показания. Я пришел для того, что только вы, ваше сиятельство, можете приказать немедленно и без проволочек взять его под арест. Если не поспешить – погибнут невинные люди.
– Так, – сказал Потемкин. – А ежели не прикажу, а заместо того позову сюда плясунов или даже устрою роговую музыку? Что на это скажешь? Пропечатаешь меня в своем журналишке? Пошел вон, надоел.
Князь опять потянулся к тертой редьке и стал ее есть руками.
– Благодарю, ваше сиятельство. Теперь, получив ясный ответ, я буду рассчитывать только на себя и друзей, – Световид встал, взял конверты и поклонился. – Покорный слуга вашего сиятельства.
– Стой! – крикнул Потемкин, когда Световид уже взялся за дверную ручку. – Стой, тебе говорят! Более ничего не скажешь?
Видя, что странный посетитель намерен преспокойно удалиться, как будто заходил в лавку и не нашел там нужного товара, и не взывает о милости, князь был несколько озадачен.
Дверь уже отворилась, когда он, при всей лени и хандре, пылкий и стремительный, вскочил с постели. Халат распахнулся, исподнего под халатом не было.
Световид посмотрел на князя бестрепетно и с тем любопытством, с которым человек, лишенный страха перед насекомыми, глядит на какое-нибудь причудливое многоногое создание, бредущее по оконному стеклу.
– Весьма благодарен вашему сиятельству за поддержку «Каббалистической почты», – сказал он. – Позвольте откланяться.
– Ты флегматического темперамента? – вдруг спросил Потемкин.
– Возможно, ваше сиятельство.
– Ступай сюда, сядь. Как вышло, что Ухтомские убили отца Мисаила?
– Они пришли к нему ночью, чтобы выяснить, кому он рассказал про тайное венчание. После смерти Степановой и похорон оба были возбуждены, сердиты, кричали на старика. А я еще раньше, сообразив из рассказов Румянцева, кто повенчал Ореста Ухтомского на Глафире Степановой, понял, что отцу Мисаилу угрожает опасность. И отправил человека охранять его. Когда князья Ухтомские подняли крик, вошел мой человек. Отец Мисаил, поняв, что будет драка, встал между, его оттолкнули, кто – не понять. То есть Ухтомские по-своему виновны в смерти священника, хотя они его не убивали.
– Вы доставили мне занятное развлечение, господин Мосс. Вот уж не думал, что смерть дансерки может меня столь увлечь, – Потемкин усмехнулся. – Коли ты – наследник Захарьиной, то ждет тебя немалая склока с ее дальней родней, которая сейчас распоряжается имуществом.
– На то подьячие есть, ваше сиятельство. За деньги они с этой склокой справятся в две недели, а я знаю порядочных. Отыщут свидетелей, при которых завещание было подписано.
– Хочешь быть представлен ко двору?
– Как вашему сиятельству будет угодно. Меня более беспокоит судьба «Каббалистической почты». У меня скоро будет довольно денег для десятка таких журналов, но его статьи изрядно остры, а если там будет напечатана история семейства Лисицыных, даже не называя имен, то, с одной стороны, разберут и две тысячи журнальных книжек, а с другой – те, у кого совесть нечиста, сильно переполошатся…
Светлейший усмехнулся.
– Хотя Мосс и толковал мне о великой пользе вашего журнала, но сейчас для него не время, – сказал он. – Государыня от одного слова «журнал» в возмущение приходит. Ты Федора Кречетова знаешь?
– Кто ж из типографщиков его не знает?
– И что о нем говорят?
– Говорят – обо всем человечестве печется, а себе лишнюю пару исподнего купить не на что. Учит искать блаженство в добре, а чудачит и ни в одном ремесле долго не задерживается – сказывали, даже в столичной полиции год прослужил.
– О том, что тайное общество просветителей собрал – слыхал?
– Да какое ж оно тайное, когда про него вся полиция знает? – удивился Световид. – Да бог с ним, всегда были охотники построить рай на всей земле, не умея сделать этого в собственном доме.
– Он выпустил журнал «Не все и не ничего» – видал, поди? Набил туда битком безумных идей – а государыня, сам знаешь, за журналами особо присматривает. И издание, где бы призывали ограничить ее монаршую власть, ей в России без надобности. После первого номера и закрыли журналишку. Так что твои «Каббалистические письма» сейчас и вовсе некстати.
– А что Кречетов?
– Ничего – наконец засел дома и взялся за переводы. Ста-точно, малость поумнел. Так что оставь пока эту затею, Тропинин. Утешайся тем, что она меня несколько развлекла. А коли есть новые статейки вели мне прислать – может, посмеюсь.
– Они у господина Мосса.
– Это не я, а он, хандра моя во плоти, – главный покровитель «Каббалистической почты». Когда он выпросил у меня перстень с солитером, я и подумать не мог, какую кашу вы с ним завариваете, – сказал Светлейший. – И по сей день вспомнить не могу эту Лисицыну. Ни лица, ни прелестей.
– Ваше сиятельство, я хочу возместить все расходы на «Каббалистическую почту», – поглядев на большие напольные часы, сказал Световид. – А перстень, который дал мне господин Мосс, я верну в ближайшем времени.
– Он знал всю вашу историю?
– Да, знал.
– Перстень, сдается, ваш фамильный? Забирайте!
– Пусть он останется вам, ваше сиятельство, на память об этом приключении.
– Там весьма почтенный солитер.
– Ну и что?
– Доподлинно флегматик. Что ж ты материнскую родню не умел сыскать?
– Кабы я знал, что госпожа Захарьина – мне родная бабка, сразу бы к ней побежал, и уж она бы правды добилась. Ее и покойная государыня очень любила, и ныне царствующая. Но я узнал это лишь теперь, из ее завещания. Покойный дед умел тайны хранить. А она скончалась через два месяца после деда, уверенная, что я еще не вернулся из Парижа.