И, как на грех, санки застряли. Федька соскочила в снег и, высоко задирая ноги, побежала к Дальновиду. За спиной громыхнул выстрел, Федька обернулась – Миловида стояла с дымящимся пистолетом. А драка в снегу меж тем продолжалась. Безумная сильфида, так хвалившаяся своей ловкостью, промахнулась.
Дальновид уже оказался внизу и едва удерживал руку с ножом. Федька, размахивая пистолетом, скакала по глубокому снегу, с ужасом понимая, что не успеет. Вдруг противник скатился с сильфа, словно бы скинутый незримой силой. Тут же Дальновид, упершись рукой, вскинулся на колени. И Федька, подбежав, увидела, что из шеи неприятеля торчит оперенная стрела, а он за эту стрелу держится.
Миловида стояла в санях с луком в левой руке.
– Так-то оно надежнее будет! – крикнула она. – Где Световид, где все?
Ответом были два выстрела, один за другим, грянувшие совсем близко.
Дальновид склонился над раненым и отнял у него нож.
– Черт знает что! – воскликнул он. – Крови вроде немного, а что-то ты ему крепко повредила!
– Он жив? – спросила, подбежав, Федька.
– Жив! Вязать надо.
– Чем?
– У Пахомыча всегда с собой полно всяких веревок.
– Застрял я! – крикнул Пахомыч. – На корневище, что ли, налетел! Без подмоги не выдерусь!
– Экий ты статуй нечестивый! Сейчас помогу! Стереги его, Фадетта. Коли что – стреляй, – и Дальновид побежал к саням.
– Этот и есть главный злодей? – спросил он, подавая Миловиде руку, чтобы свести ее с саней.
– Нет это Полкашка. Хорошо, что не ушел!
– Чудом не ушел! Пахомыч, слезай, будем сани вызволять. Да веревки доставай. Я тебя знаю, у тебя под сиденьями целый амбар добра. Что, Миловида, справедливость торжествует?
Пухленькая сильфида в мужицком тулупе, хорошо знакомом Дальновиду, потому что в нем не раз исполнялась роль дворника с лопатой, быстро обняла сильфа и поцеловала в щеку.
– Погоди, я Пахомычу помогу, – сказал он. – И к нашим. Они там Лисицына с каким-то плешивым в яму загнали, отстреливаются. Их кучер гайдука ранил, Выспрепар какого-то урода подстрелил. Все прекрасно!
Федька смотрела на раненого, опустив пистолет. Она узнала его и страх как боялась, что если прицелится – то выстрелит.
Это был он – убийца, зарезавший Бориску и гнавшийся за ней самой до Смоленского кладбища. Господь услышал молитву и отдал злодея ей в руки. Не в беззащитные руки, а в вооруженные!
Но из злодеевой шеи торчала стрела. Выстрел, спасший Дальновида, оказался роковым для Федьки – она не могла пристрелить раненого. Злодей, видно, что-то понял – он открыл глаза и уставился на Федьку. И он попытался что-то сказать, но не вышло – только понапрасну дергались губы, открывая беззубые десны.
– Лежи тихо, ирод, – сказала Федька. – Не то пристрелю.
– И-эх! И-эх! – вскрикивали разом Дальновид с Пахомычем, приподнимая сани и высвобождая их из нечаянной ловушки. Наконец получилось, и Пахомыч повел под уздцы серого мерина туда, где Федька сторожила убийцу. Дальновид шел следом и чесал в затылке. Вид у него был озадаченный.
Миловида же стояла среди невысоких елок, боясь сделать шаг, – снегу там было выше колена, а она пустилась в погоню в тех самых туфлях на трехвершковых тоненьких каблуках, в которых ходила по лисицынскому дому, исполняя обязанности чтицы, а потом бежала вдоль Фонтанки.
Дальновид был опытен во многих делах, но вязать пленников ему, сдается, еще не доводилось. Да и злодей от предсмертного отчаяния стал брыкаться. Кое-как его спутали и уложили в санях. Потом Пахомыч, мужичище крепкий, вернулся за Миловидой и на руках принес ее, чтобы усадить рядом с пленником.
– Ступайте туда! – велел, показав рукой, Дальновид. – Да поскорее! Я – к нашим!
Он поймал свою лошадь и ловко вскочил в седло.
– Я с тобой! – закричала Федька. Она боялась оставаться с убийцей – а ну как пройдет оцепенение и проснется ярость?
– Сумеешь?
– Световид выучил!
– Успел?! Погоди…
Дальновид поймал поводья коня, принадлежавшего убийце, и не дал ему сойти с места, пока Федька забиралась в седло. Стременные путлища оказались длинноваты, она не знала, что с ними делать, а Дальновиду тоже не пришло в голову их укоротить, как это сделал Световид. Он поскакал вперед, и Федька поскакала следом, не так уверенно, как на первом своем уроке конной езды, но без особого страха.
Поляна, где они оказались, была куда больше той, на которой взяли в плен убийцу. И там, похоже, дело уже шло к концу. Григорий Фомич охранял двоих связанных мужчин, один был кругломордый красавчик кучер, другой – чернявый, с окровавленным лицом. Тут же стояли лошади.
– А, Дальновид? Поезжай туда, там где-то кричала Ухтомская, – сказал Выспрепар, заряжавший пистолеты. – Надобно дуру изловить, не то пропадет. Совсем рехнулась.
– А что Лисицын?
– Окружили. Его клеврета ранили. Заряды у них еще не кончились. Ничего, сейчас их Световид оттуда выковыряет.
За Ухтомской, которой каким-то чудом удалось выбраться из экипажа, пришлось погоняться – поняв, что от нее не отстанут, она затаилась под елью. Дальновид хвалился, что умеет ходить в лесу по следу, что его этому мастерству учил сам Световид, а того – покойный дед, знатный охотник. Но взрытый тяжелыми стегаными юбками снег оказался лжецом – поди додумайся, в которую сторону бежала оставившая широкую борозду дама.
– А если не поймаем? – спросила Федька.
– Лучше бы поймать. Она может замерзнуть насмерть – и это для нее еще не худшая судьба. Может каким-то неимоверным чудом выбрести на дорогу и добраться до Гатчины. Оттуда мы ее вытащим, но не сразу и с приключениями. А когда вытащим – ей за многое придется ответить. Хотя касательно отравления – ох, не она, сдается мне, виновата! Да ведь Световида не разубедишь! Стой…
Дальновид достал пистолет из седельной кобуры и выстрелил в середину ели. Под тяжелыми заснеженными ветками кто-то вскрикнул, завозился.
– Ты ее ранил!
– Нет, Фадетта. Я выше головы стрелял. Вот разве что она потащилась в лес, сперва велев всчесать себе космы на аршин вверх, как носили десять лет назад. Заезжай справа…
Выходить из-под ели княгиня Ухтомская наотрез отказалась.
– Заговаривай ей зубы, – шепнул Дальновид. – Обещай хоть черта в ступе, только чтобы она отвечала. Говори, что есть сильный покровитель, замолвит слово за ее сынов. Ври, что хочешь…
Сам он соскользнул с коня и пошел в обход, широкой дугой.
Федька же действительно принялась нести чушь, повторяя доводы Дальновида, и даже государыню с ее царственным милосердием приплела, когда под елью началась истинная война с криками и матерной руганью. Раздвигая ветки, высунулся Дальновид.
– Сюда! – крикнул он и, когда Федька подъехала, дал ей веревку. – Отступай, тяни, сейчас мы ее светлость вытащим! Так, сказывали, раньше татары в полон уводили – привяжут арканом в седельной луке, хошь не хошь – беги следом!
Когда злую, как целая преисподняя чертей, княгиню доставили на поляну, уже темнело, и Потап мастерил факелы.
– Слава те, Господи, вот и вы, – сказал он.
– Где гайдуки? – спросил Дальновид.
– Пленных увели. Ох, и сердит же господин Лисицын! Истинный турка-делибаш!
– Где Световид?
Потап огляделся по сторонам.
– С гайдуками поехал, поди, коли тут его нет. И господин Выспрепар с ним.
– Всех мы выловили?
– Нет, не всех. Плясун пропал. И госпожу Лисицыну не отыскали. Ловок же он, коли умудрился ее вывести по лесу к жилью.
– Надо бы сыскать.
– Надо, – согласилась Миловида, сидевшая тут же в санях, рядом с раненым; он еще жил, а стрелу она обломила, оставив полтора вершка древка. – Однако ж ночь на носу. И ничего мы не найдем в потемках. Должно быть, не бывает в свете полной победы.
Сейчас она уже не имела безумного вида, угомонилась, притихла.
– Я твой должник навеки, – сказал Дальновид, подъехав к саням и спешившись.
– Просто диво, что я сдуру взяла с собой лук. Ни один пистолет не имеет такой меткости.
– Да, ни один.
Они замолчали, словно не зная, что бы еще сказать. Федька с высоты седла глядела на них и хмурилась. Ей очень не нравилось, что Световид ускакал, не сказав ей ни единого слова ободрения. То, что пропал Румянцев, ей тоже не нравилось. Кончился бой, в котором все просто, вот – наши, вот – враги, и вновь вернулись сложности и недоразумения жизни, и вспомнился Бориска, бедный Бориска, и странная мысль родилась: считать ли стрелу в горле достаточным возмездием?
Двое мужчин было в ее жизни, и один лежал сейчас мертвый на съезжей Васильевского острова, а второй сгинул в зимнем лесу. Он бежал с женщиной, виновницей многих бед, и сам немало нагрешил. Судьба его туманна, но вместо тревоги Федька ощущала нечто иное; если выразить одним словом: поделом!
Однако и тревога имела место – она хотела видеть Световида, хладнокровного и рассудительного, чтобы он, хотя его поучения в последнее время вызывали у Федьки большое недовольство, сказал что-то умное, успокоил, усмехнулся и объяснил, что никакой беды с Румянцевым не случится, и эту страницу жизненной книги лучше бы перевернуть навеки. И напомнил бы о приданом, с которым и не такого жениха можно заполучить… хотя он вряд ли стал бы говорить о женихах с женщиной, потерявшей друга…
– Потап Ильич, он точно ускакал с гайдуками? – спросила Федька.
– А куда бы ему еще деваться? – вопросом же ответил Потап. – И мы сейчас покатим следом. Там на дороге перевернутый экипаж был, они его, поди, под тюрьму на колесах приспособили. Так что надобно придумать, как дам везти.
Он имел в виду, что Миловида, княгиня Ухтомская и раненый в санях могут не поместиться – одни юбки Ухтомской чего стоили.
Княгиня со связанными впереди руками стояла у санок под присмотром Никитина. Но сильфу было довольно того, что он держит в руке конец веревки. Сам он смотрел на Миловиду, хотя мрак уже съедал очертания ее круглого личика.
Потап меж тем стал зажигать факелы.
– Держите, сударь, – первый факел он вручил Дальновиду. – И вы, – сударыня.