Судя по сосредоточенным лицам большинства инвесторов, они или в растерянности, или в раздумьях. Мы просим немалую сумму и у многих ее просто нет, хотя двадцать четыре процента акций куда большая плата, чем та, что они нам дадут. Я знаю, что другие откажутся, как знаю и то, что Давид согласится. Просто из принципа. Потому что ему так хочется.
— У меня есть предложение, — говорит он. — Я готов дать десять миллионов долларов в обмен на двадцать пять процентов акций.
Несколько минут глаза в глаза, и я оглашаю свой вердикт.
— Мы обязательно подумаем над вашим предложением, Давид Архипович. Также ждем решения от других инвесторов.
Захлопнув папку, даю всем понять, что переговоры окончены. Достаю телефон, делая вид, что у меня срочная переписка, и жду, пока кабинет освободиться. Давид встает последним. Я вижу это краем глаза и надеюсь, что он не останется.
Он уходит вместе с остальными. Я же несколько минут сижу за столом, после чего чуть отодвигаю стул и поглаживаю живот. Встаю, чтобы покинуть кабинет, потому что голоса за дверью стихли и все наверняка уже разошлись, когда слышу звук открываемой двери. На пороге стоит Давид. Всего пару секунд он смотрит мне в глаза, а после переводит взгляд на мой живот.
Глава 16
— Ты… — он на несколько мгновений запинается, а я инстинктивно прикладываю руки к животу. — Ты оставила ребенка, — практически на одном дыхании.
— Это что-то меняет? — стараюсь изобразить удивление и говорить максимально ровно, не показывая своего смятения.
— Это меняет все, Мила, — он делает шаг ближе, и инстинктивно пячусь назад.
— Давид Архипович, простите, но… вы не могли бы покинуть мой кабинет?
Намеренно перехожу на “вы” и стараюсь сделать так, чтобы он не коснулся меня. Это лишнее и совершенно точно ни к чему. Этот ребенок мой и только мой. То, что он узнал о нем ничего не изменит. Я убеждаю саму себя. Знаю, что он, если захочет, получит на малыша такие же права, как и я, но все равно убеждаю себя, что не позволю этому случиться.
— Не мог бы, Мила, черт… — он запускает руки в волосы и чуть отходит назад. — Ты сохранила ребенка, который может быть моим и не сказала? Ничего мне не сообщила?
— Это не твой ребенок, Давид, — спокойно говорю я. — Он от Димы. И ему он совершенно не нужен, поэтому не вижу смысла нашего дальнейшего разговора.
Я отворачиваюсь, хватаю со стола папку и собираюсь покинуть кабинет, но когда разворачиваюсь, натыкаюсь на бесшумно подкравшегося Давида.
— Какой срок, Мила? — спрашивает он.
Я замолкаю, отсчитывая несколько недель и все никак не могу сконцентрироваться и что-то произнести.
— Не нужно мне врать, Мила, — тихо говорит он. — Я ведь могу быть его отцом.
— Послушай…
— Нет, это ты меня послушай…
Я не успеваю понять, как Давид хватает меня за плечи, а папка, которую я держу, выпадает из моих рук. Он слегка встряхивает меня, а после начинает говорить:
— Я виноват, Мила. Я жутко виноват, я совершил ужасную ошибку, но ведь ребенок ни в чем не виноват. Я просил у тебя прощения тогда и прошу сейчас.
— Мне не нужны твои извинения, Давид.
Веду плечами, чтобы сбросить его сильные руки. Стараюсь не смотреть мужчине в глаза и отхожу на несколько шагов. Давид тем временем поднимает папку и бросает ее на стол, опирается на спинку стула и смотрит на меня.
— Что я должен сделать, чтобы ты простила меня, Мила?
— Я тебя простила, Давид, — спокойно говорю и пожимаю плечами. — И тебя, и Диму, да и простила громкое слово, — усмехаюсь. — Вы же ничего такого не сделали. Подумаешь, поразвлекались, мне же хорошо было.
Обхватываю себя руками и киваю, убеждая в этом саму себя. Хотя как убеждаю, мне и вправду было хорошо. Это потом, когда я узнала, что Дима был не один, на меня будто ушат холодной воды вылили, а до того… это была лучшая ночь моей жизни.
— Мила…
— Чего ты хочешь, Давид? Я не буду сидеть с калькулятором и высчитывать точный срок беременности.
— Значит, вероятность все же есть.
— Есть, — киваю. — Особенно судя по тому, как ты не любишь пользоваться презервативами.
Я напоминаю ему то, что он и сам говорил. Корю себя за это, но не могу по-другому. Он пришел по просьбе Димы, вошел в нашу постель и даже не задумался надеть презерватив? Мне однозначно неприятен сам этот факт, ведь он мог быть болен. Знаю, что винить нужно, скорее, Диму, но и Давид не святой. А еще я с уверенностью в девяносто девять процентов знаю, что малыш его.
— Я хочу принимать участие в воспитании сына или дочери, — решительно говорит он.
— Что? — ошарашенность в моем голосе слишком отчетливо слышна. — Подожди… ты собираешься что? Принимать участие в воспитании? Послушай, это уж слишком, Давид. Я, конечно, благодарна за внимание, за извинения и все такое, но прости, своего ребенка я воспитаю сама.
Хватаю со стола папку и делаю шаг, но мужчина преграждает мне путь. Удивленно вскидываю брови и прошу ровным тоном:
— Пропусти меня, иначе мне придется вызвать охрану.
Он шагает в сторону, и я быстро иду к двери, хватаюсь за ручку, но в последний момент меня останавливают слова:
— Подумай над тем, что я сказал, Мила. Я в любом случае добьюсь теста на отцовство и пусть через суд, но добьюсь получения возможности быть отцом своего ребенка.
Мне хватает всего пары секунд, чтобы прийти в себя, перевести дух и таки толкнуть эту чертову тяжелую дверь, спасаясь за ней.
В свой кабинет я прихожу злая и расстроенная. Я знаю, что Давид прав: он сделает, что угодно, лишь бы добиться возможности участвовать в жизни ребенка, как знаю и то, что любой суд ему в этом поможет. А еще понимаю, что не хочу никаких разборок. Хочу спокойно родить и воспитывать малыша в будущем, хочу не думать о том, что мне нужно собрать какую-то справку и предоставить ее в суд.
Мужчина не дал никаких сроков, но я уверена, что время “на подумать” у меня немного. Возможно, пару дней или неделя, не больше. За это время я планирую продумать наше общение и то, как Давид сможет присутствовать в жизни ребенка, по часам или дням, не важно. Я не хочу проблем с законом и не собираюсь участвовать в судебной тяжбе, да и скандалы с выносом грязного белья наружу мне ни к чему.
— Мила Олеговна, — слышу голос Светочки по селектору. — К вам Дмитрий Валентинович. Его впустить?
— Позови охрану, Свет, скажи, чтобы его вежливо проводили из моего офиса.
Я отключаюсь и стараюсь взять себя в руки. Дима не приходил в мой офис с того самого злосчастного дня. Собственно, как и Давид. Они оба не появлялись в моей жизни ровно полгода, и вот они снова здесь. Практически одновременно. В сознание закрадывается мысль, что это все неспроста, что они договорились атаковать меня именно сегодня. Или же Давид уже успел сказать Диме, что я не сделала аборт и жду ребенка от него. Ну или не от него. Интересно, они общаются?
— Нет, эта сука примет меня, — Дима зарывается в мой кабинет и останавливается на полпути, тормозит свой взгляд на мне и буквально шипит ядом: — Я тебя удавлю!
— Спокойно, — легко говорю. — Для начала объясни за что!
— Ты, — он тычет в мою сторону пальцем. — Ты ей все рассказала, да?
— Кому и что?
— Моей жене, сучка, не притворяйся, что ты ничего не знаешь. Ей отправили наши снимки, понимаешь? Нас втроем! — он орет на весь офис, а я едва ли не закрываю уши, лишь бы не слышать этого всего.
Лишь бы закрыться и понять, что это все не по-настоящему. Это ведь неправда. Не может быть правдой, иначе об этом узнают все. Абсолютно. Партнеры, коллеги по работе, сми, моя дочь. Я представляю скандал со своим участием, и меня передергивает. Сколько месяцев будут следить за каждым моим шагом, делать снимки, строить предположения, сколько я не смогу жить привычной жизнью? Я даже боюсь представить это, потому что мой бизнес, конечно, не пойдет под откос, но многие, кому важен имидж, тут же расторгнут с нами контракты. А это потеря денег.
— Мила Олеговна, его увести? — как сквозь туман слышу голос охраны и энергично киваю.
Хотя бы на это у меня есть силы, хотя бы это я могу сделать, просто закивать и ждать, пока его уведут.
— Я тебя удавлю, сука, — орет Дима. — Удавлю, если моя жена потеряет ребенка!
Дима вырывается, но его уверенно тянут на выход. Я же поднимаюсь с кресла, подхожу к двери и, не смотря никому из коллег, что собрались здесь на крики, в глаза, закрываю дверь. Просто захлопываю ее и тихо оседаю по стене рядом.
Перед глазами проносятся кадры того, как мы занимались сексом. И пусть я ничего не видела, зато отчетливо представляла, как Давид имеет меня сзади, а Дима стоит и утвердительно кивает. Только сейчас меня оглушает осознанием настолько, что я едва могу сделать вдох. Это больно. Ужасно больно и обидно, потому что за тот год, что мы были с Димой вместе, я этого не заслужила.
Ни того, что он сделал со мной, ни того, что врал мне, ни его слов. Внезапно вспоминаю о ребенке… его жена беременна? И он переживает? Переживает о ней? А мне давал денег на аборт. Я стираю скатывающиеся по щекам слезы и пытаюсь взять себя в руки, хотя заведомо знаю, что в ближайшие минуты мне не удастся это сделать. Я слишком раздавлена, растоптана и расстроена, чтобы видеть вокруг что-то еще, кроме предательства и скорого разоблачения сразу трех бизнесменов.
Я представляю, чем это обернется для меня. И нет, первое, о чем я думаю — Маришка и мой будущий малыш. Пусть он вырастит в любящей семье, и когда станет что-либо понимать, уже все забудется, но я прекрасно знаю, что найдутся те, кто расскажет ему о чудесном времени его зачатия. Я даже представлять не хочу, как это будет, и как на меня посмотрит Маришка. Неужели это возможно? На полгода отстрочить счастье, а после так больно удариться о реальность?
Глава 17
Я не знаю, как попадаю домой. Как выхожу из кабинета и под любопытные взгляды коллег покидаю здание. Это совершенно точно было, потому что сейчас я сижу в гостинной, но как именно это произошло не имею ни малейшего понятия. Не помню ни как садилась в машину, ни как добиралась до дома, ни как попала в гостиную. Я прихожу в себя только когда входная дверь с грохотом закрывается и в комнату входит Маришка.