Адриано встал. С некоторой помпой приблизился к трамплину для ныряния.
— Он очень сильно гнется, — предупредила Шехерезада.
Он промаршировал до конца, повернулся, отмерил три длинных шага и опять повернулся. Последовало двухшаговое наступление, пружинистый подскок (с жеманно навостренной правой ногой). И, словно снаряд, катапультированный осадным орудием, Адриано с раздирающим звоном взвился к солнцу. В какой-то момент, на полпути вверх, мелькнул тревожный, распухший взгляд, но тут он подобрался, сложился в комок, изогнулся и исчез со всплеском едва слышным — вдох, глоток.
— Слава тебе господи, — сказала Лили.
— Да, — подхватила Шехерезада. — Я думала, он промахнется. А ты разве нет?
— И врежется в бетон на той стороне.
— Или в кабинку. Или в парапет.
— Или в башню.
Прошло еще двадцать секунд, доска перестала трястись, и они вчетвером спонтанно поднялись на ноги. И уставились на бассейн. Поверхность почти не взволновалась от таранного прыжка Адриано, и видно им было одно лишь небо.
— Что он там делает?
— По-вашему, все в порядке?
— Ну вот, он и вправду на мелком конце приземлился.
— Все равно, падение было что надо. Крови не видно?
Прошла еще минута, и цвет дня успел перемениться.
— Там что-то виднеется.
— Где?
— Пойти посмотреть?
Адриано вырвался наружу, словно крэкен[32], с потрясающим фырканьем и потрясающим махом своей серебристой челки. Причем маленьким он отнюдь не выглядел: как он колыхал целый бассейн, молотя руками, двигаясь взад и вперед, как он взбивал целый бассейн своими золотистыми конечностями.
И все-таки это была правда — то, что произнесла Лили в темноте той ночью. И Кит задумался, как этим двоим это удается. Все время, пока шли обед, чай, напитки, карты, Шехерезада с Адриано ни разу не стояли на ногах одновременно.
Когда они пытались заснуть, Кит сказал:
— У Адриано член хуевый. В смысле, хуйня сплошная, а не член.
— Это ткань такая. Или просто контраст размеров.
— Нет. У него там что-то подложено.
— М-м. Как будто он туда вазу фруктов высыпал.
— Нет. У него там вертак.
— Да. Или ударные.
— Все дело в контрасте. Член у него — просто хуйня сплошная.
— А может, и нет.
— Все равно вид у него был бы глупый.
— Ничего глупого в большом члене нет. Поверь мне. Спокойного сна, — сказала Лили.
4. Стратегии дальности
Дорогой Николас, думал он, бессонничая рядом с Лили. Дорогой Николас. Помнишь ли ты Импи? Конечно помнишь.
Дело было ровно год назад, в это же время, дом остался в нашем распоряжении на выходные, и Вайолет приехала раньше тебя, в пятницу днем, со своим новым дружком.
Вайолет-. «Кит, поздоровайся с Импи».Я: «Здравствуй, Импи. Почему тебя зовут Импи?» Вайолет (в которой, как тебе известно, нет ничего агрессивного, ничего злонамеренного, ничего подлого): «Потому что он — импотент!»
И мы с Импи стоим, не улыбаясь, а Вайолет тем временем заходится симфоническим смехом… Вскоре после того она вышла в сад с двумя стаканами фруктового сока.
Я: «Слушай, Ви. Не надо называть Импи — Импи». Вайолет: «Почему? Лучше обратить это в шуфку — скажешь, нет? А то у него комплекс разовьется».
Вот что в ее понимании значит быть современной. Ей было шестнадцать. Знаешь, мне часто хотелось, чтобы у меня была подружка, в точности похожая на нашу сестрицу. Идея, тебе недоступная. Блондинка, с мягким взглядом, белозубая, широкоротая, ее черты и их мягкие превращения.
Вайолет: «Ему нравится, когда его называют Импи. Ему это кажется смешно».Я: «Нет. Он говорит, что ему нравится. Он говорит, что ему это кажется смешно. Когда ты его начала так называть?» Вайолет: «В первую ночь».Я: «Господи. А на самом деле как его зовут?» Вайолет: «Фео». Я: «Ну вот и зови Импи Фео. То есть Тео». Вайолет: «Как скажешь, Ки».Я: «Так и скажу, Ви».
Почему она до сих пор путает звуки «т» и «ф»? Помнишь ее перестановки? «Чедрак» вместо «чердак». «Помоту» вместо «потому». Навильное мороженое.
Я (решив, что надо пояснить свою мысль): «Сделай над собой усилие, Ви, и зови Импи Тео. Тебе надо его воспитать. Тогда, возможно, окажется, что нет никаких причин звать Тео Импи. Зови Импи Тео».Вайолет (довольно остроумно): «Может, мне звать Импи Секси?» Я: «Уже поздно. Зови его Тео».Вайолет: «Фео. Ладно, попробую».
И у нее отлично получалось. Ты хоть раз слышал, чтобы она назвала Импи Импи — в тот вечер за ужином, весь следующий день? Сам я питал в отношении Импи большие надежды. Худощавый, трепетный в духе Шелли, с беззащитными глазами. Так и представляешь себе, как он декламирует или даже пишет «Озимандиас»[33]. Импи виделся мне некоей силой добра. Потом наступило воскресенье.
Ты: «Что происходит?» Я: «Не знаю точно. Импи наверху в слезах».Ты: «Да, в общем, какой-то мужик, какая-то фигура только что постучалась в кухонную дверь. Из этих: сам очень толстый, а задницы нету. Ви говорит, „пока, Импи“, и ушла. Что это значит — „Импи“?»
Ах, Николас, дорогой мой — а я-то надеялся, что мне не придется тебе объяснять.
Я: «Так вот почему она его Импи зовет».Ты: «Ну ладно, она еще маленькая. Но, казалось бы, ей-то про это лучше не особенно распространяться».Я: «Ну да. В смысле, если бы было наоборот». Ты: «Вот именно. Познакомься, это моя новая подружка. Я ее Фригги зову. Сказать почему?» Я: «Импи хуже, чем Фригги. То есть девушка может сделать вид, что не фригидна. А парень…»Ты: «Я с ней поговорю».Я: «Я уже говорил. А она только и твердит, мол, ей очень важно, чтоб у него не развился комплекс».Ты: «А что она говорит, когда ей указывают на очевидное?» Я: «Говорит: ну, он же импотент».Ты: «Готов спорить, что так и есть».
И мы пришли к единому мнению: тут ни дара, ни чувства. Так что же ей нужно? Что ей нужно от современного?
А чем занимается Вайолет нынче, год спустя? Насилует педиков — по крайней мере, пытается. Спрошу об этом Уиттэкера.
Слышишь — овцы?
Дорогой мой Николас, брат мой, эта девушка, она… Когда она ныряет, то ныряет в собственное отражение. Когда она плывет, то целует собственное отражение. Движется по бассейну взад и вперед, окуная лицо в воду, целуя собственное отражение.
Ночью жарко. Слышишь — овцы, слышишь — собаки?
Шехерезада распласталась на спине в саду — на верхней террасе. В руках она держала книгу, заслоняя с ее помощью глаза от мимолетного солнца. Книжка была о вероятности. Кит сидел ярдах в четырех или пяти, за каменным столом. Он читал «Нортенгерское аббатство». Прошло несколько дней. Вокруг то и дело крутился Адриано.
— Тебе нравится?
— О да, — сказал он.
— А почему именно?
— Ну, как. Она такая… здравомыслящая. — Он зевнул и, поддавшись редкому приступу нестеснительности или искренности, растянулся в своем директорском кресле, выпятив лобковую кость. — Высокий ум, — сказал он. — И настолько здравомыслящая. После Смолетта со Стерном и со всеми остальными ненормальными чудиками. — Со Стерном у Кита дело не пошло. Он захлопнул «Тристрама Шенди» странице на пятнадцатой, когда ему попалась фраза «вскочивший на своего конька». Но Смолетту он простил все за его осмотический перевод «Дон Кихота». Всем этим мыслям он, видите ли, предавался еще некоторое время. — Нет, Джейн мне страшно нравится.
— Там ведь все про брак по расчету, нет?
— По-моему, это выдумки. Эта героиня говорит, что брак по расчету — «ужаснейшая вещь на свете». Кэтрин. А ей всего шестнадцать. Изабелла Торп хочет выйти замуж по расчету. Изабелла классная. Настоящая сука.
— Сегодня Глория Бьютимэн должна была приехать. Но у нее случился рецидив.
— Очередной бокал шампанского?
Нет, она еще от первого отходит. Причем не притворяется. Йорк ее устроил в клинику на Харли-стрит. Ей какого-то вещества не хватает. Диогена. Нет, конечно, не диогена. Но чего-то такого, что очень похоже на диоген.
— М-м. Как эскимосы. Как индейцы. Один глоток виски — и все. Только и могут, что вокруг крепостей околачиваться. У них было такое подплемя, что ли. Называлось Околачивающиеся Вокруг Крепостей.
— Мы ведь только этим и занимаемся. Вокруг крепостей околачиваемся.
Шехерезада имела в виду их недавнюю вылазку — из одного замка в другой замок, из замка Йоркиля в замок Адриано.
— А тебе как, твоя нравится? — спросил Кит. — Что за книга?
— О вероятности. Вполне. Парадоксы. Или, не знаю, просто сюрпризы? По-своему захватывающая. Только человеческих тем как-то маловато. — Теперь и сама Шехерезада зевнула с голодным видом. — Пожалуй, пора в душ.
Она поднялась.
— Ой, — произнесла она и секунду изучала ступню, вывернув ее кверху. — На колючку наступила. Адриано опять ужинать приходит. С корзиной. «Обеды на колесах». Ты не против, если он придет?
— Не против ли я?
— Ну, он временами слегка надоедает. А ты… Иногда мне кажется, что ты против.
Кита впервые охватило это чувство: нахлынувшая необходимость в страстной речи, в стихах, в признаниях, в слезах нежности — прежде всего в исповеди. Все законно, все утверждено. Он до боли влюблен в Шехерезаду. Однако эти абстрактные обожания были частью его прошлого, и теперь он уже понимал, что в состоянии с ними справиться. Прочистив горло, он сказал:
— Он действительно слегка надоедает. Но я не против.
Она подняла глаза на окраину поля, где паслись три лошади.
— Лили говорит, ты мух ненавидишь.
— Верно.
— В Африке, — произнесла она в профиль, — целый день смотришь на эти бедные черные лица. У них мухи на щеках и на губах. Даже в глазах. А они их не отгоняют. Привыкли к ним, наверное, вот и все. Люди к ним привыкают. А лошади — никогда. Погляди на их хвосты.