И вот отправляется он со сворой псов через леса, преследуя орков и танов Тевильдо; много ран получил он сам, многих убил, напугал или обратил в бегство, пока как-то вечером Валар не привели его на поляну в той северной части Артанора, что после названа была Нан Думгортин, земля темных идолов, но не об этом наша повесть. Однако даже тогда то был зловещий край, темный и мрачный, и ужас таился под сенью его угрюмых деревьев – не меньший, чем в Таурфуин; и наши эльфы, Тинувиэль и Берен, распростерлись там на земле – измученные, утратившие надежду, и Тинувиэль рыдала, Берен же вертел в руке нож.
Едва Хуан увидел их, он не дал им вымолвить и слова или рассказать что-либо о своих приключениях, но тотчас же подхватил Тинувиэль на свою могучую спину и повелел Берену бежать рядом изо всех сил, «ибо, – молвил он, – сюда стремительно приближается огромный отряд орков, и волки – разведчики и следопыты при них». Свора Хуана бежит тут же; быстро мчатся они вперед по кратчайшим тайным тропам к далекой обители народа Тинвелинта. Так беглецы ускользнули от вражеских полчищ, однако после не раз встречались им на пути рыскающие злобные твари, и Берен убил орка, каковой едва не утащил Тинувиэль; то было достойное деяние. Видя, что погоня по-прежнему следует за ними по пятам, Хуан вновь повел беглецов извилистыми окольными путями, ибо не смел до поры доставить их прямо к земле лесных фэйри. Столь ловко выбирал он дорогу, что, наконец, спустя много дней, погоня далеко отстала, и более никаких орочьих банд не видели и не слышали они; гоблины больше не подстерегали их, а в ночном воздухе не раздавался вой свирепых волков; быть может, потому, что уже вступили они в пределы круга чар Гвенделинг, чар, что хранили тропы от злобных тварей и ограждали от зла земли лесных эльфов.
Тогда Тинувиэль опять вздохнула свободно, – в первый раз с тех пор, как бежала она из чертогов своего отца; и Берен отдыхал на солнце от мрака Ангбанда до тех пор, пока горечь рабства не оставила его вовсе. Вновь забыли беглецы о страхе, ибо свет струился сквозь зеленую листву, и шептались свежие ветра, и пели птицы.
Однако наступил, наконец, день, когда, пробудившись от глубокого сна, Берен вскочил, словно отрешившись от счастливых грез, внезапно пришедших на ум, и молвил: «Прощай, о Хуан, самый верный из друзей, и ты, маленькая Тинувиэль, любимая моя, прощай. Об одном только молю я тебя – отправляйся теперь под защиту своего дома, пусть славный Хуан отведет тебя. А я – увы! – должен укрыться в уединении лесных чащ, ибо утратил я добытый Сильмариль и никогда не осмелюсь еще раз приблизиться к Ангаманди, потому вход в чертоги Тинвелинта закрыт для меня». И Берен заплакал про себя, но Тинувиэль, что была рядом и слышала его сетования, подошла к Берену и молвила: «Нет, теперь изменилось мое сердце, и если ты поселишься в лесах, о Берен Эрмабвед, тогда и я сделаю то же; а если ты станешь скитаться в глуши, и я приму жизнь скитаний – с тобою ли, или вослед за тобою: однако отцу моему не видеть меня вновь, если ты сам не отведешь меня к нему». Тогда воистину обрадовался Берен ее нежным словам, и счастлив был бы он жить с нею охотником в глуши, но сердце его сжалось при мысли о том, сколько выстрадала она из-за него, и ради Тинувиэли Берен забыл о своей гордости. Тинувиэль же увещевала его, говоря, что подобное упрямство – чистое безумие и что отец ее встретит беглецов не иначе как с ликованием, радуясь, что вновь видит дочь живою и невредимою, – и «может статься, – молвила Тинувиэль, – он устыдится, что шутка его обрекла твою прекрасную руку челюстям Каркараса». Долго уговаривала она Хуана вернуться с ними, ибо «отец мой должен тебе великую награду, о Хуан, – молвит она, – если хоть сколько-нибудь любит свою дочь».
Вот так случилось, что все трое вновь отправились в путь и возвратились, наконец, в леса, что знала и любила Тинувиэль, к поселениям ее народа и к глубинным чертогам ее дома. Однако, еще приближаясь к ним, они застали лесной народ в таком страхе и смятении, в каком эльфы не бывали издавна; и, расспрашивая рыдающих у дверей, скитальцы узнали, что с того самого дня, как Тинувиэль бежала втайне, несчастья не оставляли их. Ло! – король был вне себя от горя; позабыв об осторожности и осмотрительности, воинов своих разослал он туда и сюда, далеко в опасные леса на поиски девы, и многие погибли либо сгинули. Вдоль всех северных и восточных границ шла война с прислужниками Мелько, так что народ весьма опасался, что этот Айну двинет в ход всю свою силу и сокрушит их; и магия Гвенделинг не сможет сдержать орочьих полчищ. «Узнайте же, – говорили эльфы, – теперь случилось самое худшее, ибо королева Гвенделинг давно пребывает в равнодушии ко всему; молча и отрешенно, без улыбки, глядит она куда-то вдаль измученным взором, и истончилась завеса чар ее, ограждающая лес, и чащи ныне унылы, ибо Дайрон не возвращается и музыка его не слышна более среди полян. А вот что венчает все злоключения наши: узнайте же, что ринулся на нас в неистовстве своем из чертогов Зла огромный серый волк, одержимый злобным духом, и мчится он, не разбирая путей, словно подгоняет его скрытое безумие; и нет от зверя спасения. Уже многих убил он, мчась напропалую через леса, лязгая зубами и завывая, так, что даже берега реки, протекающей у королевских чертогов, ныне стали средоточием опасности. Часто приходит туда жуткий волк испить воды, – волк, схожий с самим злобным Князем, с налитыми кровью глазами и высунутым языком, и не может утолить он своей жажды, словно пламя сжигает его изнутри».
Тогда Тинувиэль преисполнилась скорби при мысли о несчастьях, постигших ее народ, более же всего опечалил ее сердце рассказ о Дайроне, ибо прежде до нее не доходило никаких слухов о судьбе брата. Однако не могла она и сожалеть о том, что Берен пришел некогда в земли Артанора; вместе поспешили они к Тинвелинту; и вот уже показалось лесным эльфам, что злоключениям настал конец, – теперь, когда Тинувиэль возвратилась к ним невредимая. Воистину, на это они едва смели надеяться.
В весьма мрачном состоянии духа находят они короля Тинвелинта, однако горе его вдруг тает счастливыми слезами, и Гвенделинг вновь поет от радости, едва Тинувиэль вступает в зал и, отбросив свое одеяние темного тумана, предстает перед ними в жемчужном сиянии, словно встарь. Некоторое время в зале царят веселье и изумление, однако же наконец король обращает взор к Берену и молвит: «Итак, и ты тоже возвратился – с Сильмарилем, вне всякого сомнения, во искупление всего того зла, что причинил ты моей земле; ибо, если это не так, тогда не знаю, зачем ты здесь».
Тогда Тинувиэль топнула ножкой и закричала так, что король и все его приближенные подивились новому для нее бесстрашию: «Стыдись, отец мой, – взгляни, вот отважный Берен, которого шутка твоя завела в края тьмы и гнусное рабство, и одни только Валар спасли его от жестокой смерти. Сдается мне, королю эльдар более пристало вознаградить его, нежели порочить».
«Нет, – отвечал Берен, – король и отец твой в своем праве. Владыка, – молвил он. – Даже сейчас рука моя сжимает Сильмариль».
«Так покажи», – в изумлении произнес король.
«Не могу, – отвечал Берен, – ибо кисти моей нет здесь», – и протянул свою изувеченную руку.
Столь мужественно и учтиво держался Берен, что сердце короля склонилось к нему; и повелел Тинвелинт Берену и Тинувиэли поведать ему обо всем, что случилось с каждым; и с нетерпением предвкушал рассказ, ибо не вполне понял, что подразумевают слова Берена. Когда же, однако, король услышал обо всем, сердце его еще более склонилось к Берену, и подивился он любви, что пробудилась в сердце Тинувиэли, так, что свершила она деяния большей доблести и дерзости, нежели подвластные ему воины.
«Никогда более, – молвил король, – о Берен, молю тебя, не покидай двора моего и Тинувиэли, ибо ты – великий эльф, и имя твое прославлено будет в роду». Однако Берен гордо отвечал ему, говоря так: «Нет, о король, я держусь слова своего и твоего, и добуду тебе этот Сильмариль прежде, чем мирно поселюсь в твоих чертогах». Король принялся убеждать его отказаться от скитаний в неведомых землях, укрытых мраком, но Берен отвечал: «Нет в том нужды, ибо узнай: камень этот даже теперь находится близ пещер твоих», – и объяснил Тинвелинту, что зверь, разоривший его землю, есть не кто иной как Каркарас, волк-страж врат Мелько; не всем ведомо было это, однако Берен знал о том благодаря Хуану, который лучше всех гончих умел читать и брать след, а все псы в том весьма искусны. Хуан же в ту пору оставался в чертогах вместе с Береном; когда же завели разговор о преследовании и великой охоте, пес взмолился, чтобы и ему позволили участвовать в славном деянии, и охотно исполнена была его просьба. И вот эти трое готовятся к травле зверя, чтобы избавить весь народ от чудовищного волка, и чтобы Берен смог сдержать свое слово и принести Сильмариль, и вновь засиял бы камень в Эльфинессе. Сам король Тинвелинт возглавил охоту; с ним рядом встал Берен; и Маблунг Тяжелорукий, главный тан короля, вскочил и схватил копье – могучее оружие, добытое в битве с чужеземными орками; и с ними тремя гордо вышагивал Хуан, самый могучий из псов. Никого более не взяли они с собою, ибо таково было желание короля, объявившего: «Четырех довольно, чтобы убить волка, будь он хоть порождением Преисподней». Однако лишь те, кто видел зверя своими глазами, знали, сколь чудовищен он видом, ростом почти что с коня; столь жарким было дыхание его, что испепеляло все вокруг. Перед самым рассветом выступили они в путь, и очень скоро Хуан заприметил новый след у потока, неподалеку от королевских врат, «и, – молвил пес, – это – отпечаток лапы Каркараса». После того охотники шли по течению весь день, и во многих местах берега реки были истоптаны и изрыты, а воды заводей осквернены, словно охваченные безумием звери дрались там и катались по земле незадолго до того.
И вот опускается солнце, и угасает за деревьями на западе, и тьма крадется с Хисиломэ, так, что свет леса меркнет. Тогда-то подходит отряд к месту, где след сворачивает от ручья или, может статься, теряется в воде, и Хуан не в состоянии более идти по нему; поэтому там охотники разбивают лагерь и засыпают по очереди у ручья, и близится к концу короткая ночь.