Во зле – начало всех начал,
И ненависть – всему финал,
И Мир да будет погребен
Под векового моря стон!»
Ни эльф, ни смертный человек,
Не будучи рабом, вовек
Не повторит столь страшных слов.
Рёк в гневе Берен: «Князь Волков
Не смеет нам чинить препон!
Приказ нам отдает не он!
Нам в путь пора!»
«Быть по сему!
Недолго вам в моем дому
Гостить, – со смехом молвил Ту.
– Терпение! Сперва почту
Я песней вас – внемлите мне!»
Пал мрак – и в зыбкой пелене
Мерцал огонь бездонных глаз, —
И стыла кровь, и разум гас.
Он в песнь свою вплетал слова
Прозрения и волшебства,
Предательства, разоблаченья,
Уничтоженья, принужденья,
Являя скрытое – на свет.
И дрогнул Фелагунд. В ответ
Он пел о доблести, борьбе,
О стойкой верности судьбе,
О развенчаньи обольщений,
О смене перевоплощений,
О вызволеньи из силков,
Об избавленьи от оков.
Так песня с песней спор вели,
И нарастал, и гас вдали
Напев, тревожа эхо скал.
И Фелагунд в мотив вплетал
Узор видений: трели птиц
Над Нарготрондом; свет зарниц
Вздох моря, тихий плеск волны
О берег дальней стороны,
Где тонет в блеске золотом
Бессмертный край, эльфийский дом.
Но мрак сгущался. Пала мгла
На Валинор, и кровь текла,
Пятная берег и пески.
То нолдор, чести вопреки,
На родичей войной пошли
И захватили корабли.
Донесся ропот черных крыл.
Закаркал ворон. Волк завыл.
В морях раздался скрежет льдов.
Им вторил стон и звон оков
В темницах Ангбанда. Вдали
Взметнулось пламя. Потрясли
Раскаты грома своды скал —
И Фелагунд, сраженный, пал.
Се! К эльфам властью чар опять
Вернулись прежний вид и стать:
Нет больше орочьих гримас,
Всяк светлолиц и ясноглаз,
Но участь пленников страшна —
Они во власти колдуна.
В темницу, где не брезжит свет,
И отблеска надежды нет,
Их ввергли: цепи их гнетут,
Их душат сети тесных пут,
Вгрызаются оковы в плоть.
Но Фелагунд перебороть
Смог волю Ту отчасти: он
Ни цели эльфов, ни имен
Не выведал; сойдя во мрак,
Грозил им лютой казнью Враг:
Коль не отыщется средь них
Предатель – всем не быть в живых.
К ним волки явятся в тюрьму,
И всех пожрут по одному,
У прочих пленных на глазах.
Последнего ж измучит страх,
Он, ввергнутый в подземный ад,
Истерзан будет и распят,
И будет пытка жестока, —
Так изнывать ему, пока
Не скажет все начистоту.
Все так и сталось. Темноту
Пронзал огонь горящих глаз,
И боли крик звенел и гас,
И чавканьем сменялся хруст,
Струился запах крови, густ,
Но, страх и боль на всех деля,
Никто не предал короля.
Здесь заканчивается Песнь VII. И я снова возвращаюсь к «Квенте», и продолжаю ее со слов «Долго пытали их в подземельях Ту, но ни один не выдал другого», – ими заканчивался предыдущий отрывок (стр. 121). Как и в предыдущем случае, за версией «Квенты» следует разительно отличный от нее фрагмент из «Лэ».
Следующий отрывок из «Квенты»
Между тем Лутиэн, узнав благодаря прозорливости Мелиан о том, что Берен оказался во власти Ту, в отчаянии своем замыслила бежать из Дориата. О том прознал Тингол и заточил ее в доме на самом исполинском из своих могучих буков высоко над землей. О том, как удалось ей бежать, как оказалась она в лесах и как отыскал ее там Келегорм, когда разъезжали охотники у границ Дориата, рассказывается в «Лэ о Лейтиан». Обманом привезли деву в Нарготронд, и Куруфин искусный пленился ее красотой. Из ее рассказа узнали братья, что Фелагунд в руках Ту, и задумали бросить его там погибать, а Лутиэн оставить у себя и принудить Тингола выдать Лутиэн за Куруфина, и умножить свою мощь, и воцариться в Нарготронде, и стать самыми могущественными из принцев номов. Отправиться самим добывать Сильмарили либо позволить это сделать другим они и не помышляли до тех пор, пока не окажутся у них в руках и во власти все силы эльфов. Однако замыслы их не привели ни к чему, кроме как к отчуждению и розни между эльфийскими королевствами.
Хуаном звался главный из псов Келегорма. Он принадлежал к бессмертному роду из охотничьих угодьев Оромэ. Оромэ подарил его Келегорму давным-давно в Валиноре, когда Келегорм часто выезжал в свите этого Бога и следовал на звук его рога. Хуан явился в Великие земли вместе с хозяином, и ни дротик, ни любое иное оружие, ни чары, ни яд не могли причинить ему вреда, так что ходил он в бой вместе со своим повелителем и много раз спасал его от смерти. И было ему предначертано, что смерть примет он не иначе как от самого могучего из волков, что являлся когда-либо в мир.
Хуан был благороден и прям сердцем, и полюбил он Лутиэн с того самого часа, когда впервые нашел ее в лесах и доставил к Келегорму. И удручился он душой из-за вероломства хозяина, и освободил Лутиэн, и вместе с нею отправился на Север.
Ту между тем убивал своих пленников одного за другим, пока в живых не остались только Фелагунд и Берен. Когда же пробил час смерти Берена, Фелагунд призвал на помощь всю свою силу, и разорвал оковы, и сразился с волколаком, явившимся загрызть Берена, и убил волка, но и сам погиб во мраке. И скорбел Берен в отчаянии, и ждал смерти. Но явилась Лутиэн и запела за пределами темницы. Так выманила она Ту наружу, ибо слава о прелести Лутиэн и о чудном ее пении разнеслась по всем землям. Даже Моргот возжелал ее и пообещал величайшее вознаграждение тому, кто сможет захватить деву. Ту высылал волка за волком, а Хуан бесшумно убивал их, пока не явился Драуглуин, величайший из волков Ту. И закипела яростная битва, и понял Ту, что Лутиэн не одна. Но вспомнил он о роке Хуана, и принял обличье величайшего из волков, что когда-либо являлся в мир, и вышел сам. Но Хуан одолел его, и отвоевал у него ключи и заклинания, скрепляющие зачарованные стены и башни. Так была разрушена крепость, и низверглись башни, и вскрылись подземелья. Многие узники обрели свободу, а Ту в обличье летучей мыши улетел в Таур-на-Фуин. Лутиэн же отыскала Берена, что скорбел над телом Фелагунда. И исцелила она горе Берена, и вновь окреп пленник, изнуренный в темнице, а Фелагунда похоронили они на его же острове, на вершине холма, и Ту не являлся туда более.
Хуан же возвратился к хозяину, но отныне любовь промеж них умалилась. А Берен и Лутиэн, счастливые, бродили по лесам, не зная забот, пока не оказались вновь у границ Дориата. Тут Берен вспомнил о своем обете и распрощался с Лутиэн, однако та не пожелала с ним разлучаться. В Нарготронде же началась смута. Ибо Хуан и многие из пленников Ту принесли вести о деяниях Лутиэн и о смерти Фелагунда, и так обнаружилось предательство Келегорма и Куруфина. Рассказывают, будто еще до того, как бежала Лутиэн, отправили они тайное посольство к Тинголу, но Тингол в гневе отослал их письма через своих собственных слуг назад к Ородрету. Так что теперь сердца народа Нарога вновь обратились к дому Финрода, и оплакивали номы короля Фелагунда, от которого отреклись, и исполняли волю Ородрета.
Но тот не дозволил своим подданным убить сыновей Феанора, как они того желали. Вместо того Ородрет изгнал братьев из Нарготронда и поклялся, что мало любви будет отныне и впредь между Нарогом и любым из сынов Феанора. Так и стало.
А Келегорм и Куруфин в гневе и спешке мчались сквозь леса, направляясь в Химлинг, когда наткнулись на Берена и Лутиэн, – Берен же в ту пору тщился распроститься со своей любимой. Всадники поскакали на них и, узнав их, попытались затоптать Берена копытами.
Куруфин же подхватил Лутиэн в седло. Тут-то и был совершен прыжок Берена – величайший из прыжков смертных. Ибо метнулся он, точно лев, и вскочил на несущегося во весь опор коня Куруфина, и схватил Куруфина за горло, и конь и всадник рухнули на землю, Лутиэн же отбросило далеко в сторону, и, оглушенная, осталась она лежать на земле. И принялся Берен душить Куруфина, однако и сам едва не погиб, ибо Келегорм, развернувшись, поскакал на него с копьем. В тот час Хуан отрекся от служения Келегорму и бросился на хозяина, так что конь его прянул вбок, и из страха перед могучим псом никто не посмел к нему приблизиться. Лутиэн запретила убивать Куруфина, однако Берен отобрал у него коня и оружие, в том числе и его прославленный кинжал гномьей работы, что был ценнее всего прочего. Кинжал тот резал железо, точно дерево. Тогда братья ускакали прочь, однако ж, уезжая, предательски выстрелили в Хуана и в Лутиэн. Хуану стрела вреда не причинила, а Берен заслонил собою Лутиэн и был ранен, и припомнили люди ту рану сынам Феанора, когда обо всем узнали.
Хуан же остался с Лутиэн, и, услышав об их беде и о том, что Берен по-прежнему твердо намерен идти в Ангбанд, пес принес им из разрушенных чертогов Ту шкуры волколака и летучей мыши. Лишь трижды дано было Хуану заговорить на языке эльфов либо людей. И в первый раз так случилось, когда пришел он к Лутиэн в Нарготронде. Ныне же заговорил пес во второй раз, измыслив отчаянное средство в помощь их походу. И вот поскакали они на Север, до того предела, дальше которого ехать верхом на коне было небезопасно. Там облеклись они в шкуры волка и летучей мыши, и Лутиэн, в образе злого духа, оседлала волколака.
В «Лэ о Лейтиан» рассказывается все как есть, о том, как достигли они врат Ангбанда и обнаружили, что приставлен к ним новый страж, ибо дошел до Моргота слух о невесть каком замысле, родившемся среди эльфов. Засим произвел он самого могучего из всех волков, именем Каркарас Ножевой Клык, и усадил его у врат. Но Лутиэн наложила на зверя чары; так пробились они к Морготу, и Берен прокрался под его трон. Лутиэн же решилась на страшнейшее и храбрейшее из деяний, на которое отваживались когда-либо эльфы; и считается, что не уступает сей подвиг поединку Финголфина, а возможно, что и превзошел бы его, не будь Лутиэн наполовину божественного происхождения. Сбросила она личину, и назвала свое истинное имя, и притворилась, будто ее захватили в плен волки Ту. И обманула она Моргота, в то время как сам он в сердце своем замышлял гнусное зло; и танцевала она перед ним, и погрузила весь двор его в сон, и пела она перед ним, и бросила ему в лицо магическое одеяние, сотканное ею в Дориате, и наложила на него оковы неодолимого сна – и что за песня способна воспеть то чудесное свершение, или гнев и унижение Моргота? – ибо даже орки потешаются втайне, вспоминая о том и рассказывая, как рухнул Моргот со своего трона и как железная корона его покатилась по полу.