Тогда метнулся вперед Берен, и сбросил с себя волчью шкуру, и извлек на свет кинжал Куруфина. С его помощью вырезал он один из Сильмарилей. Однако, отважившись на большее, попытался он добыть их все. Тут кинжал вероломных гномов сломался, и звенящий звук растревожил спящие воинства, и застонал во сне Моргот. Ужас сковал сердца Берена и Лутиэн, и бежали они прочь по темным коридорам Ангбанда. Выход им преградил Каркарас, пробудившийся от чар Лутиэн. Берен выступил вперед, заслонив собою деву, что обернулось бедой: ибо не успела она коснуться волка краем своего одеяния либо произнести магические слова, как зверь прыгнул на Берена, оставшегося ныне без оружия. Правой рукой Берен ударил Каркараса по глазам, волк же стиснул руку челюстями и откусил ее. А рука та сжимала Сильмариль. Тогда, едва Сильмариль коснулся злой плоти, утробу Каркараса обожгло пламенем боли и муки, и, завывая, бросился волк прочь от них, и содрогнулись горы: безумие ангбандского волка явилось самым жестоким и жутким из всех ужасов, что знал когда-либо Север. Едва успели скрыться Берен и Лутиэн, как переполошился весь Ангбанд.
О скитаниях их и об отчаянии, и о том, как исцелен был Берен, коего с тех пор прозвали Берен Эрмабвед Однорукий, о том, как спас их Хуан, что прежде внезапно покинул их, не успели они дойти до Ангбанда, и о возвращении их в Дориат здесь немногое можно поведать. А в Дориате произошло немало событий. С тех самых пор, как Лутиэн бежала прочь, все пошло неладно. Горе обуяло весь народ, и, когда беглянку так и не смогли найти, песни эльфов смолкли. Долго длились поиски, и в поисках этих сгинул Дайрон, свирельщик Дориата, любивший Лутиэн до того, как в Дориат явился Берен. Дайрон был величайшим из эльфийских музыкантов, если не считать Маглора, сына Феанора, и Тинфанга Трели. Однако в Дориат он так и не вернулся и забрел на Восток мира.
Случались также и набеги на границы Дориата, ибо до Ангбанда дошли слухи о том, что Лутиэн плутает в лесах. Предводителя орков Болдога зарубил в битве Тингол; и в битве той сражались также его великие воины, Белег Лучник и Маблунг Тяжелая Длань. Так узнал Тингол, что Лутиэн пока еще не во власти Моргота, однако тому ведомо о ее скитаниях, и король преисполнился страха. А в самый разгар его страхов явилось тайное посольство от Келегорма и сообщило, что Берен мертв, равно как и Фелагунд, а Лутиэн – в Нарготронде. Тогда Тингол в глубине души пожалел о смерти Берена; и весьма разгневался король, ибо похоже было на то, что Келегорм предал дом Финрода, и еще потому, что тот удерживал Лутиэн у себя и не отослал ее домой. И вот Тингол отправил соглядатаев в земли Нарготронда и стал готовиться к войне. Но узнал он, что Лутиэн бежала, а Келегорм и его брат отбыли в Аглон. Засим теперь Тингол выслал посольство в Аглон, поскольку мощи его против всех семерых братьев недоставало, да и с прочими, помимо Келегорма и Куруфина, он не ссорился. Однако это посольство, проезжая через чащи, столкнулось с разъяренным Каркарасом. Великий волк промчался в безумии своем сквозь все леса Севера, и смерть и разрушения следовали за ним по пятам. Один лишь Маблунг спасся и доставил Тинголу вести о появлении волка. По воле судьбы, либо силой магии Сильмариля, что нес он себе на муку, чары Мелиан не остановили волка, но ворвался он в неприкосновенные леса Дориата, сея повсюду ужас и гибель.
В самый бедственный для Дориата час возвратились в Дориат Лутиэн, Берен и Хуан. Тогда легче сделалось на душе у Тингола, но отнюдь не с любовью взглянул он на Берена, в коем видел причину всех своих горестей. Узнав же, как Берен спасся от Ту, поразился король, однако вопросил: «Смертный, что поход твой и что твой обет?» Тогда ответствовал Берен: «Даже сейчас рука моя сжимает Сильмариль». «Так покажи мне его», – молвил Тингол. «Сего не могу, – отвечал Берен, – ибо рука моя не здесь». И поведал он всю повесть от начала и до конца, и раскрыл причину безумия Каркараса, и сердце Тингола смягчили отважные слова Берена, и его долготерпение, и великая любовь, что, как он видел, связывает его дочь и сего отважнейшего из людей.
Потому теперь затеяли волчью охоту на Каркараса. На ту охоту отправились Хуан и Тингол, Маблунг и Белег, и Берен, но более – никто. И здесь скорбную сию повесть должно поведать вкратце, ибо в ином месте пересказывается она куда более подробно. Лутиэн осталась, терзаемая недобрыми предчувствиями, когда все ушли; и не без причины, ибо Каркарас был убит, но в тот же час погиб и Хуан, а погиб он, спасая Берена. И хотя смертельно ранен был Берен, но успел он вложить Сильмариль в руки Тингола, когда Маблунг вырезал камень из волчьего брюха. После того не произнес Берен ни слова до тех пор, пока не отнесли его вместе с Хуаном обратно к дверям Тинголовых чертогов. Там, под буком, на котором некогда томилась она в заточении, встретила их Лутиэн, и поцеловала Берена прежде, чем дух его отлетел в чертоги ожидания. Так завершилась долгая повесть о Лутиэн и Берене. Но не рассказано еще до конца «Лэ о Лейтиан», об избавлении от оков. Ибо издавна гласит молва, будто Лутиэн вскорости истаяла и угасла, и исчезла с лица земли, хотя в некоторых песнях говорится, что Мелиан призвала Торондора, и орел отнес Лутиэн в Валинор живой. И явилась она в чертоги Мандоса, и в песне поведала ему о горестной любви, да так чудесно, что даже Мандос испытал жалость, чего до тех пор вовеки не случалось. И призвал он Берена: и так, как поклялась Лутиэн, целуя его в час смерти, встретились они за пределами западного моря. Мандос же дозволил им уйти, однако сказал, что Лутиэн станет смертной, так же, как и ее возлюбленный, и должно ей будет покинуть землю еще раз, подобно смертным женщинам, и лишь воспоминание о ее красоте сохранится в песнях. Так и стало; но говорится, что в возмещение Мандос даровал Берену и Лутиэн долгий срок жизни и радости, и странствовали они, не ведая ни жажды, ни холода, в прекрасной земле Белерианда, и ни один из смертных с тех пор не говорил ни с Береном, ни с женой его.
Повествование в «Лэ о Лейтиан» вплоть до конца
Эта значительная часть поэмы начинается с последних строк Песни VII «Лэ о Лейтиан» («…Никто не предал короля», стр. 143); начало Песни VIII соответствует очень сжатому рассказу «Квенты» (стр. 144) о том, как Лутиэн держали в плену в Нарготронде Келегорм и Куруфин и как из плена ее спас Хуан, о происхождении которого повествуется здесь же. Звездочками в тексте «Лэ» отмечено начало каждой новой Песни; Песнь IX начинается на строке 329; Песнь X – на строке 619; Песнь XI – на строке 1009; Песнь XII – на строке 1301; Песнь XIII – на строке 1603; и Песнь XIV, последняя, – на строке 1939[19].
Встарь были в Валиноре псы:
По следу вепря и лисы,
Оленям с ланями вдогон
Неслись они под сенью крон,
Быстрей, чем быстрые ветра,
В ошейниках из серебра.
Хозяином в краю лесном
Был Оромэ. Хмельным вином
Гостей он потчевал, смеясь,
И песнь охотничья лилась
В его чертогах искони.
Он звался Таврос – в оны дни
Так номы Бога нарекли;
Пел звонкий рог его вдали
За кряжем гор во тьме времен.
Из всех Богов один лишь он
Мир возлюбил допрежь, чем ввысь
Над дольним миром вознеслись
Знамена Солнца и Луны.
Его лихие скакуны
Сверкали золотом подков.
Жил в чащах род бессмертных псов —
Проворны, гибки и быстры,
Черны, и серы, и пестры,
И буры, и белее льна;
Шерсть – шелковиста и длинна,
Глаза – как халцедон, ярки,
И что китовый ус – клыки,
А лай – что колокольный хор
Над Валмаром. Рвались со свор
Как меч из ножен, псы, чтоб дичь
На радость Тавросу настичь.
Среди лугов, среди лесов
Щенком рос Хуан – прочих псов
Он обгонял, и быстр, и яр.
Владыка Таврос отдал в дар
Пса Келегорму: рад был ном
За Оромэ скакать верхом
Среди нагорий и долин
На голос рога.
Лишь один
Из псов Немеркнущей земли
Ушел, когда, восстав, ушли
Прочь Феаноровы сыны.
На Севере, в разгар войны,
С хозяином был рядом пес,
Все тяготы скитаний нес,
Сражался в вылазке любой
И принимал смертельный бой.
Он Келегорму жизнь не раз
От орка и от волка спас, —
Неутомимый волкодав
Свиреп, и сер, и величав —
Пронзал его горящий взор
Туман и тень, а нюх, остер,
Остывший след распознавал
В болоте и на камне скал,
В пыли дорог, в листве чащоб;
Всю сеть белериандских троп
Он знал – и страсть любил волков:
Любил, сомкнувши сталь клыков
На горле зверя, вытрясть дух,
Чтоб рык умолк и взор потух.
Его боялись как огня
Вервольфы Ту.
Ни западня,
Ни клык, ни яд, ни дрот стальной
Псу не вредили. Рок иной
Был псу назначен: от клыков
Громаднейшего из волков
Пасть, с ним вступив в смертельный бой.
Но пес смеялся над судьбой.
Се! В Нарготронде, вдалеке,
И за рекой, и по реке,
Тревожа Сирионский край
Трубят рога и слышен лай,
Веселый гам и голоса:
Кто нынче выехал в леса?
То Келегорм и Куруфин
Мчат средь нагорий и долин,
До света выехав верхом,
И каждый – с луком и копьем.
Ведь волки Ту с недавних пор
Кишат кругом, чиня разор:
Горят глаза в полях ночных
За Нарогом. Хозяин их
Плетет, быть может, козней сеть,
Чтоб нарготрондцев одолеть,
Шпионит, не спуская глаз,
С лесной земли, где дуб и вяз?
«Мне это не по нраву, брат, —
Рек Куруфин. – Не зло ль сулят
Набеги волчьи? В свой черед,
Пора дать тварям окорот!»
Тем боле, что по сердцу мне
За волком мчаться на коне!»
И шепотом добавил он:
Мол, глуп Ородрет и смешон,