- Идём к нему! – Тохтамыш поднялся с подушек. - И прикажи подать ужин в шатёр Кутлабуги!
Вечерний свет не проникал сквозь грубое полотно шатра, по углам в плошках чёрного железа горел топленый сурочий жир, попахивало копотью и норой. В походах Кутлабуга не был склонен к роскоши, в шатре его находились только скатерти с угощением и подушки. Хозяин сам разлил кумыс для гостей в деревянные резные чаши и по древнему закону степи первым отпил несколько глотков из своей, показывая, что напиток его не отравлен. Хан, держа в руке нетронутую чашу, вдруг спросил:
– Скажи, темник, что ты думаешь о сожжении Серпухова?
Кутлабуга не отвел взгляда…
– О том, повелитель, тебе следует спросить самих урусов.
– Что ты хочешь этим сказать? – глаза хана подёрнулись холодной сталью.
– Великий хан, мои воины заарканили в лесу несколько серпуховских мужиков. Они говорят, что Серпухов и деревни сожжены по приказу их воеводы.
– Серпуховский воевода враг своему князю Владимиру Храброму?
– Повелитель, мужики крестились и уверяли, что воевода только исполнил волю князя.
Тохтамыш верил и не верил словам своего темника… Со многим он сталкивался в походах, но чтобы люди сами сжигали свои жилища, пусть даже и покидая их, такого прежде не видел никогда. Человек, пока жив, надеется когда-нибудь воспользоваться брошенным или спрятанным добром.
– Почему они это сделали? – хан мрачно глядел в глаза темника. - Они ведь знают: мы никогда не поселяемся в их домах.
– Они не хотели ничего оставлять нам, – спокойно ответил Кутлабуга. – В покинутых жилищах всегда что-то можно найти. Урусы знали, что мы все равно сожжём город, и не оставили нам этой радости.
– А что думаешь ты, Адаш?
– Повелитель, урусы хотят создать перед нами выжженную пустыню, в коей мы не найдем добычи и пищи. Они хотят вынудить нас к отступлению. Ведь войска им уже не собрать – у них нет на это времени! К тому же, сжигая город, князь Владимир вызвал тревогу в своей земле. Зарево горящего города ночью видно далеко.
В глазах Тохтамыша плеснулась тяжёлая муть... Великий хан задумался, потягивая кумыс.
Ели в молчании. Слуги неслышно входили и выходили, меняя блюда. За вареной бараниной последовали обильно политый маслом разварной рис, свежий овечий сыр, копченые языки. Затем подали сладкий костный мозг жеребенка с жареным просом. И, наконец, слуги внесли сладости: шербет, кусочки плавленого сахара, сушеный виноград, засахаренные орехи, семечки арбуза и дыни. Обильно лились в чаши кумыс, просяное пиво, сладкое легкое вино.
– Теперь я увидел: русы – жестокий и беспощадный враг, – заговорил хан, пресытившись и отвалившись на мягкие подушки. – Что ж, они сами подняли зажженный факел!
Мурзы притихли, внимая…
– У тебя, Кутлабуга, быстрые и неутомимые всадники. Завтра же рассыпь их на сотни, оставив здесь три тысячи! Ты, Кази-бей, сделаешь то же самое. Ваши сотни рассеются вокруг на два дневных перехода. Нукеры не должны оставить ни одной деревни – всё выжигать дотла! Сейчас пора урожая, кормите коней зерном с полей – не отощают. В полон брать лишь тех, кто выдержит пешую дорогу до Сарая и Крыма, остальных убивайте. Пленных русских воинов присылать ко мне – они пополнят наши тысячи!
Как саранча сплошной тучей налетает на цветущие земли, рассеиваясь по хлебным нивам, пышным лугам и обильным садам, оставляя повсюду лишь мертвую, зараженную тленом и зловонием землю да остовы оголенных, обглоданных деревьев, так тысячи хищных всадников Орды омертвили южные волости Великого Московского княжества, сжигая села, деревни и погосты, полоня и убивая людей.
Едучий дым и стаи воронья снова заклубились над русской землей. Снова скорбными трактами потянулись к Оке вереницы связанных волосяными веревками людей под солнцем палящим, подгоняемые бичами ордынцев. Снова на пепелищах выли ночами осиротелые собаки, и осмелевшие волки выходили из урманов лизать кровь убитых, рвать бездомную скотину. Сытые вороны и коршуны лениво клевали глаза мертвых младенцев, стариков и старух, а на брошенных полях и огородах, в покинутых избах, клетях и амбарах явились неисчислимые полчища огромных, упитанных крыс.
Всюду, где прошлась Орда, она словно плодила нечисть: ворон, крыс и волков…
Глава 45
Наконец-то, после долгих разговоров и осмотра новых хозяйственных построек в скиту, который постепенно превращался в лесную деревеньку, Степан дал указания сотникам и десятникам и смог уединиться с Настёной…
Девица увлекла его на край поселения, где на пригорке стояли стожки накошенной для скотины травы, и они влезли на высокую копёшку, сразу провалившись в сладкий дух луговых трав, кружащий голову и увлекающий в незнаемое… Настёна бросила на траву рядно и они легли, тесно прижавшись друг к другу… И вмиг исчезла суета дневная, забылась война и смерть – лишь великое таинство любви существовало сейчас для двух сердец, бешено рвущихся в объятия блаженной страсти…
Потом они долго лежали в изнеможении, глядя в бездонное ночное небо, осеянное мириадами больших и малых звёзд, блистающих в ночи, словно яхонты драгоценные. Чумацкий шлях, выстелив в небе широкую россыпь звёздного тумана манил тайной и обещал райские кущи, кажущиеся такими близкими и желанными… И кривой серп месяца качнулся вдруг, будто головой кивнув в одобрении только что свершившегося акта продолжения жизни людской на исстрадавшейся земле…
Настёна гладила свежие, только-только зажившие шрамы на груди Степана и поражалась тому, что такой сильный, жестокий с ворогом и властный человек оказался таким нежным и ласковым с нею.
- Ох, Стёпушко, как же истосковалось по тебе моё серденько! – тихо сказала Настя. – Вот хучь и занята я цельный день по хозяйству так, что и дыхнуть некогда, а всё ж о тебе кажный миг мыслю. Как ты там, жив ли, не поранен ли… Все думки о тебе, любый мой!
- Ништо, милая, - ответил Степан, поворачиваясь к девице. – Вот погоним татарву из пределов нашенских… Заживём тогда тихо и мирно для себя лишь!
Настёна тихо засмеялась, блеснув глазами в темноте, высвеченной лишь бледным серебром месяца.
- Ты пошто смеёшься-то? – спросил Степан.
- Дык, знаю уж тебя, неугомонного! – улыбаясь, ответила Настя. – Татарву погоните, так ты себе иного ворога сыщешь! Ить не будешь ты никогда у бабьего подола сиднем сидеть! А мне, видать, Господом уготовано всю жизнь тебя ожидать с полей сражений всяких… Только ты не думай, Стёпушко! Я готова к энтому! Понесу свой крест, сколь Бог дасть!
- Да я и не сумлеваюсь, милая! Знаю, что верной супругой будешь и матерью доброй дитям нашим!
- Вот и верно, что не сумлеваешься, - тихо сказала Настёна и... нашла губами его уста жёсткие…
С рассветом Степан построил войско на широком майдане, в который обратилась малая некогда поляна пред срубом отшельничьим.
- Что, соколы, отдохнули от трудов ратных? – громко спросил он. – Теперя ждём гонца от сакмагонов, оставшихся войско ордынцев стеречь, и выходим! Потому, всем готовыми быть! Оружие, брони в порядок привесть, сбрую конскую проверить, припасы собрать в дорогу! Всё, братцы, разойдись!
Кметы, у многих из которых в скиту были семьи, разошлись, довольные тем, что есть ещё время для общения с родными.
Солнце уж высоко стояло в бирюзе небес, когда прибыл гонец, с коим Степан сразу ушёл под навес, кликнув боярина Ондрея и мурзу Хасана.
- Татары встали станом под Серпуховом! – доложил гонец, хлебнув молока из кринки. – Сотни их рыщут по округе, жгуть всё, людей в полон сбирають да бьють немеренно. Два полона мы ослобонили. Мужиков крепких оставили, оружие дав, а стариков, баб да ребятню сюды отправили.
- Эт вы верно поступили! – сказал Степан. – Где сыскать вас? Мы выступаем не медля! А ты останешься здеся, Микула, отдохни день и ночь с дороги, а взавтра к войску прибудешь!
- Мы в лесу стоим. У места, где река Серпейка в Нару впадает. Там сакмагонов сыщете. А только и мне отдых не нужон! Семью мою всю татары извели, что мне здеся прохлаждаться?! Дозволь, воевода, с вами идти!
- Ну, лады, коли так! Конь-то как твой? Притомился, поди?
- Ништо! Заводной у меня имеется. Я его в мураве оставил пастись на разнотравье. А сюды на татарском скакал. А оне – татарские-то выносливы зело!
- Иди, Микула, к столу. Бабы накормят тебя!
Гонец ушёл, качаясь пьяно от долгого сидения в седле…
- Почему хан встал у стен Серпухова? – спросил боярин. – Ить гнал войско без привалов, к стенам Москвы устремляясь?
- Боится хан! – уверенно ответил мурза Хасан. – Знаю я, как мыслят ордынцы! Хан думает так, что князь Димитрий теперя узнал о нашествии, он вооружается и укрепляет город… Посему, хану требуется точно знать, в Москве ли Димитрий. Ведь ведомо хану, что любая крепость обречена, если у защитников ея нет надежды на помощь извне. Пусть он тройные стены воздвигнет по какому-либо волшебству – Тохтамыш обложит их кольцом своих нукеров, не задумываясь. Но только знать надо - есть ли надёжа у осаждённых на помощь! Значится, хан отправил тайных своих соглядатаев из русских, что ему служат, на Москву. А они уж должны всё разнюхать и принести ему достоверные сведения. Потому хан будет ждать вестей от соглядатаев. С места не двинется!