— «Я нашёл, я первый»! — передразнил Капустку Серёга. — Самое главное сейчас выяснить, не кто нашёл, а кто потерял! И ещё — разгадать, о чём в этой шифровке говорится… Понял? То-то… Поэтому — никому ни слова! Сам этим займусь… Ну-ка, потащили мешок!..
ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?
Едва самолёт коснулся колёсами земли, Колька неожиданно для себя ясно почувствовал: всё теперь пойдёт для него по-другому. Будто кто-то взял и подарил ему новую жизнь.
В воздухе, в тесной кабине, он сжался в комок и думал только о том, чтобы ни снаряд, ни пуля не оборвали их путь. Где они сядут, что будет потом — эти мысли не приходили в голову. Надо было вырваться из огненного пламени, которое неслось за самолётом от самого Дедкова.
И лишь коснулись колёса травяного покрова аэродрома, попали Михаил Алексеевич и Коля в объятия красноармейцев и стало ясно: живы! И теперь-то им ничего не грозит!
Колька не заметил, как уписал целую миску каши с мясом, выпил залпом две кружки сладкого компота. Сколько месяцев не ел он такой вкусной еды! А повар ещё предлагает. Покраснел Колян и снова подставил кружку под черпак.
Утром завтрак, потом обед… И на дорожку, когда они сели в кузов грузовика, отъезжавшего к Москве, их снабдили сладким сгущённым молоком, колбасой, сухарями…
Чем дальше они отъезжали от фронта, тем больше видел Колька непривычного. Проехали Юхнов, Медынь, Малоярославец… От городов остались одни печные трубы, осевшие стены зданий. По этой дороге прошлой осенью рвались фашисты к Москве. Но пришлось им убегать назад, и тогда в дикой злобе они начали жечь города.
Теперь наши воинские части двигались на запад, чтобы гнать и гнать фашистов дальше.
Всю дорогу к Москве Коля глядел на колонны красноармейцев. И почти в каждом бойце ему виделся отец.
Много было похожих. Но отца он не встретил. Он, конечно, понимал: не обязательно именно на этом участке фронта должен был воевать его отец. Фронт протянулся на сотни и тысячи километров, и к нему вела не одна, а много дорог, по которым шли и шли войска.
Коля смотрел во все глаза и радовался: скоро опять погонят врагов, скоро наши войска прорвут кольцо вокруг Дедкова…
Когда приехали в Москву, Коля спал. Михаил Алексеевич разбудил его перед самым зданием редакции.
Коля выпрыгнул из кузова машины и увидел над подъездом огромного каменного здания большие буквы. Он сложил их про себя, и вышло название самой — главной газеты страны.
Они поселились с Михаилом Алексеевичем в небольшом кабинете — стол и две кровати.
Здесь, в редакции, всё было необычным: на нижних этажах огромная, как завод, типография, машины, которые сами набирают и складывают целые газетные строчки…
Ходил Колька по коридорам и думал: вот бы увидел всё это Краюшин!
Но, конечно, самым главным открытием в новой Колиной жизни оказалась Москва. Увидеть её сразу, всю целиком было невозможно. Она открывалась Коле по кусочкам — дом за домом, улица за улицей, площадь за площадью.
Заклеенные крест-накрест полосками газет окна…
Мешки с песком в витринах…
Рельсы, вертикально вкопанные посреди мостовых…
И здесь, далеко от партизанского Дедкова, тоже всё говорило о войне.
Впервые Коля уехал так далеко от дома. Он никогда не бывал в Москве. Но, как многие другие, он не раз бродил по столице в своём воображении. Поэтому сейчас многое казалось знакомым. Нужно было только узнавать.
Вот улица Горького. Здесь цветами встречали челюскинцев, папанинцев. Всё это Коля знал по киножурналам, по книгам.
Шёл дальше, и вспоминались чьи-то стихи:
Когда на троллейбусе
публика едущая
услышит надсадный
кондукторшин крик:
«Площадь Пушкина,
Маяковского — следующая!..»
И Коля находил эти площади — площади своих любимых поэтов.
В комнатке, где они теперь жили, он садился на табурет в уголке, доставал из кармана синюю заветную тетрадочку и быстро-быстро записывал в неё новые стихи. Стихи были обо всём, что он узнал и увидел за эти дни. Но, конечно, в первую очередь о фронте и о Москве.
Когда Коля вот так сидел над своей тетрадочкой, он подчас даже не замечал, как в комнату входили люди — журналисты и военные. И когда они приходили, вытаскивалась карта, слышалось: «Дедково, Дедково…»
Коля прятал тетрадочку и прислушивался к разговору. Ему было ясно: военных очень интересуют подробности о бесстрашном партизанском городе. А кому же их ещё знать, как не Михаилу Алексеевичу, который только что вернулся оттуда?
Но постепенно из разговоров, которые приходилось слышать Коле, он начал догадываться: военные проявляют к Дедкову не обычный интерес…. Они прочерчивали на карте какие-то линии, как будто вели к Дедкову через фронт войска. И спорили: «Лучше пройти здесь… Нет, здесь. Здесь нас не ждут…»
«Всё понятно: командование отдало приказ идти на помощь партизанам!» — догадался Колька.
Догадался об этом Колька, и как будто разом исчезла его внезапно возникшая новая жизнь и вернулась прежняя, которой он жил до того, как перелетел на самолёте линию фронта.
«Красноармейцы решают идти на помощь Дедкову, а я — здесь. Я здесь, а там мама и мои друзья. Что скажут они, когда встретят бойцов из Москвы, а меня с ними не будет?..»
Подумал о маме, о друзьях и понял: всеми силами надо стремиться домой. Только в он должен жить, жить вместе с мамой, помогать, заботиться о ней!
Как ей сейчас тяжело там, без него, Коляна! Наверное, каждый день старается узнать у Калачёва, нет ли чего новенького от Михаила Алексеевича. Вот и газету со статьей «Город Партизанск», которую написал Михаил Алексеевич, наверное, получила, прочла и, конечно, заплакала.
«Мамочка милая, прости, что так вышло, не по моей вине вышло… Но я вернусь к тебе!..»
Как только они приехали в Москву, Михаил Алексеевич объявил, чтобы Коля собирался. Его отвезут в Казань. Там живут жена и две дочери Михаила Алексеевича. Что в те дни оставалось Коле? Ему и собраться ничего не стоит: всё имущество, что на нём. Но зачем же теперь куда-то в Казань, если стрелы на карте указывают: «Даёшь Дедково!»
Забилось у Кольки сердце — сон потерял. Пробовал с Михаилом Алексеевичем поговорить, тот только руками на него замахал:
— Да ты что придумал, Коля? Немедленно в Казань!..
Обратился к военным. Те плечами пожали:
— Мальчик, тебя ждут в семье Михаила Алексеевича. К тому же нельзя подслушивать разговоры…
Эти слова сказал ему человек с двумя шпалами в петлицах.
Среди тех, кто приходил к Михаилу Алексеевичу, он был старшим по званию. И, по всем признакам, главным над теми, кто должен идти в Дедково… А в том, что они туда пойдут, Коля уже не сомневался. Поэтому он узнал фамилию командира с двумя шпалами и написал на листке бумаги:
Майору тов. Горлову
Матрёнина Николая Анатольевича
заявление.
Прошу меня зачислить в военную часть, которая направляется в город Дедково. Там я родился и жил. Хочу быть полезным. И не хочу быть дезертиром.
Расписался, поставил число. Всё как надо. Дождался, когда Горлов и другие вышли из комнаты покурить, и положил свой листок рядом с планшетом майора.
«Заявление — это документ. Это не разговор на ходу, — успокоил себя Коля. — От документа так просто не отмахнёшься, — вспомнил он слова, не раз слышанные от взрослых. — А откажут — ещё выше напишу: главному командованию…»
Коля стал расхаживать по коридору, поглядывая на дверь.
ТОГДА, ПОД МОСКВОЙ…
Заныло у Кольки под ложечкой, когда дверь распахнулась и из неё вышли все, кроме Горлова и Михаила Алексеевича. Один из военных кивнул Коле:
— Зайди.
Михаил Алексеевич стоял у окна и смотрел на улицу. Горлов сидел за столом, складывая бумаги.
— Садись, Николай, — пригласил Горлов, а сам почему-то встал и начал вышагивать по комнате.
Глаза майора — карие, с золотистыми искорками вокруг зрачков — обычно глядели прямо в лицо собеседнику. Сейчас они смотрели в пол.
«Всё ясно, — сказал себе Коля. — Я несовершеннолетний, в армию таких не берут, и так далее. Только не надо мне всё это объяснять… Решили — значит, кругом марш!»
Коля встал.
— Присядь, — остановил его Горлов. — Скажи, твою маму зовут Елена Викторовна? Она учительница? А папа, Анатолий Игнатьевич, был директором школы?..
Горлов помедлил, видимо обдумывая, что ещё спросить из короткой Колиной биографии. И от этой паузы в словах майора у Коли возникла маленькая, смутная надежда.
— Николай! — подошёл к нему сзади и положил руку на плечо Михаил Алексеевич. — Происходят иногда в жизни события, которые нельзя изменить. Всей душой хочешь, а не властен. Но человек должен… как бы тебе это сказать? Настоящий человек, в особенности боец, каким ты хочешь стать, должен быть сильным…
Коля теперь слушал только стук собственного сердца. И в этой гулкой паузе, которая образовалась после слов Михаила Алексеевича, до него дошёл голос Горлова:
— Твой отец погиб, Коля…
Комната повернулась и поплыла перед Колиными глазами. Он сделал глубокий вдох, но грудь точно сдавило обручем. Коля опустился на кровать и почувствовал, что подушка сразу же стала жаркой…
Часа через три они уже были с майором в доме, где размещалась воинская часть и где жил сам Горлов. Он налил Коле и себе чаю.
— Я не знал, как твоя фамилия, — прокашлялся Горлов. — Знал, что Николай. Был рад, что после пережитого ты сможешь отдохнуть, учиться… А тут глянул на твоё заявление: Матрёнин. И отчество — Анатольевич. Скрыть от тебя не мог…
Он помешал ложечкой в стакане. Пододвинул поближе к Коле хлеб, масло, сахар.
— Теперь мне порою кажется, что я всю жизнь риал твоего отца. А на самом деле познакомились только под Могилёвом. К тому времени батальон, которым я командовал, с боями прошагал почти всю Белоруссию. Много мы уложили врагов, но и нас они изрядно потрепали. Поэтому, когда получили пополнение, обрадовались неописуемо. Отец твой пришёл к нам старшим политруком роты. Воспитанный, вежливый, в обращении с красноармейцами всегда ровный. Признаюсь, поначалу я даже подумал: не слишком ли мягок старший политрук?.. Вскоре — бой. И вот тогда мне докладывают: Матрёнин поднял взвод в атаку и взял высоту!.. В том бою вышел из строя комиссар. И отец твой занял его место…