Под нависшими бровями глаза Семёна Михайловича глядели весело, и Сергею показалось, что доктор над ним насмехается. К чему это он сказал о том, что нос сунул, куда дескать, не нужно? Вот сейчас возьмёт и скажет: «Ну, а книжечки не собираетесь мне вернуть?»
Однако Антохин снял бинт с Серёгиной руки, потрогал кисть и велел сестре промыть и перевязать рану.
— Отец с матерью дома? — спросил Антохин и, узнав, что Сергей остался вдвоём с бабкой, распорядился: — Сейчас будем раненых кормить. Пообедаешь — и домой, к Дарье, а то она небось слезами вся изошлась.
Ну хотя бы спросил, отчего рана! Преспокойно перешёл к другим ожидавшим осмотра, распорядился, кого куда, и, свернув цигарку, направился к двери. Уже от порога, стоя вполоборота к Серёге, спросил:
— Вавилов, из школы много ребят в городе осталось?
— Да есть… Одни уехали, а другие, как мы…
— Н-да… Ну ничего, скоро через фронт на Большую землю вас переправим. Моя Лариска у лесника пряталась. Тоже буду снаряжать…
Сергей насупился.
— Я и здесь найду чем заняться!
Антохин рассмеялся:
— Ты парень с характером, это я знаю!
Приподнялся со своего места Журкович:
— Вавилов и вправду молодец. Если бы не он, пропали бы пленные. А он стервеца, который хотел их расстрелять, — гранатой.
— И сам чуть не погиб… — нахмурил брови Антохин. — Война, она не для ребятни. Она и для таких, как мы с тобой, тяжела.
Когда Антохин ушёл, Серёга успокоился.
«Врач — он и есть врач. Ему положено заботиться о здоровье, говорить об осторожности. А принимать меня в партизаны или нет, не он — Калачёв и Ревок будут решать. А они-то, будьте спокойны, лекций по здравоохранению читать не станут. Автомат в руки — и пошёл. С боем город вырвали у фашистов, силой его надо и держать!..»
Так рассуждал про себя Сергей, когда в больницу влетел Коля. Сбил снег с валенок у порога, рыскнул глазами из угла в угол и, увидев друга, закричал:
— Серый, дело есть!
Серёга ухмыльнулся: дескать, явился — не запылился. К шапочному разбору только и успел, да ещё какое-то дело придумал, когда другие действительно важным делом занимались.
Но вслух этих слов Сергей, конечно, не произнёс. Лишь руку перебинтованную чуть вперёд выставил: погляди, мол, как люди воевали.
Но Колька заморгал ресницами, прямо в лицо Серёге задышал и как будто и не заметил забинтованную руку.
— Понимаешь, я сейчас из типографии. Ну, носил туда обращение, документ такой. По приказанию Калачёва. А в типографии говорят: у нас бумаги ни грамма… Катастрофа! Вот я и надумал: соберём немедленно ребят — и в школу, по домам. Где найдём чистые тетради — все в типографию!
Выпалил одним духом и тут только заметил Серёгин бинт:
— Ух ты, я и забыл! Фролов сказал, что тебя ранило… Случайно? Или кто специально в тебя?
Сергей скосил глаза в угол, где сидел Журкович, увидел, что тот не спит, слушает их разговор, и, как и следовало бойцу, процедил сквозь зубы:
— Да так, пустяк…
Коля облизал губы, обрадовался: у Серёги не рана — пустяк.
— А меня, понимаешь, — покраснел, — мать не пустила…
Сергей ухмыльнулся. Прошёлся не спеша взад и вперёд и сказал:
— Знаешь, Колян, мне сейчас не до тетрадочек. У меня дела поважнее твоих.
КОНЧАТЬ МАСКАРАД!
Дни шли за днями, а город не мог нарадоваться освобождению.
Партизаны вернулись после пяти месяцев разлуки домой, к близким. Задымили бани, захлопотали хозяйки, из последних, из сокровенных запасов выставляли на стол для мужей, сыновей, братьев припасённое съестное.
Многие из тех, кто с боем вошёл в город, не были дедковцами. В октябре ушло из города в лес сто пятьдесят человек, а вернулась вон какая армия! Выросла она за счёт красноармейцев и командиров, попавших в окружение, и жителей посёлков и деревень, которые находились вокруг Дедкова.
Партизаны в каждом доме желанные гости. Их не Мыльников, не райсовет расквартировывал! Как только отшумел на площади митинг в честь освобождения города, старухи, молодые хозяйки, ребятишки потянули бойцов: «Дяденька, к нам…» или: «Сыночек, родненький, живи-ка у нас…»
Нет, никогда — что там за войну, за все довоенные годы! — не слышал город на своих улицах столько смеха и шуток, не видел столько молодых и сильных мужчин.
На другой день распахнули двери парикмахерская и фотография. И у дверей — толпа.
Объявили всем — и жителям и партизанам: можно писать письма в любой пункт за линией фронта. Рты открыли многие: это как же так, фашисты кругом…
А самолёты на что? Ночью затарахтел «кукурузник», скользя над макушками сосен. Выгрузил самое необходимое: патроны, соль, сахар, спички, газеты, забрал мешок писем и полетел через фронт на Большую землю.
Началась в городе настоящая жизнь. Хорошо, правильно началась!
Однако фашисты не забыли показать свои клыки: спустя два дня после того, как их вышибли, на рассвете попытались взять город в кольцо. Не вышло! Чуть сами не попали в окружение, едва унесли ноги.
Оборона была строго продумана. В городе оставалась только часть партизан, большинство несли службу в специально построенных блиндажах, дзотах, в окопах, опоясывавших город и посёлки. Те, кто был на переднем крае, сменялись, и всё новые и новые гости оказывались в домах, и новые очереди вырастали у парикмахерской и фотографии…
Серёга с утра бежит в центр. Вся ребятня; конечно, здесь: интересно же поглазеть на партизан, подержать в руках новенький, пахнущий маслом и порохом автомат, потрогать орден или медаль.
У Серёги рука на перевязи, обмотана старым бабушкиным шарфом. Жаль только, уже почти зажила! Но не хотелось Серёге расставаться с повязкой. Он перематывал бинты наизнанку, просил бабушку завязывать их с другого конца, чтобы казались новыми.
Пройтись с забинтованной рукой среди партизан — это не то, что попросить разрешения за оружие подержаться. Если рука на перевязи, значит, парень побывал в пекле, знает, что такое пуля. С таким и разговор не снисходительный, а на равных.
Конечно, находились и балагуры, как один в мохнатой заячьей шапке.
— Эй, парень! — окликнул он Серёгу. — Ай за раскалённую сковородку схватился?
«Заячья шапка» загоготал, и вокруг все засмеялись.
Не одного Серёгу зацепила война. Вон и дед Поликарп ходит, опираясь на суковатую палку. В последнюю бомбёжку ему бревном ногу помяло. А сколько раненых отвезли в больницу… «Заячья шапка» об этом знает. Да не всё ж горевать!
Серёге и впрямь для дела надо показаться вот так, с перевязанной рукой, Калачёву или Ревку. Тогда без разговоров — автомат в руки. Дескать, сразу видно — парень обстрелянный… Но вот где сыскать их, главных командиров?
Когда фашисты перешли было в наступление, Серёга мельком видел, как проскакал по площади Калачёв и подался куда-то в сторону Буяновки. Завидно Серёге стало: по полушубку крест-накрест новенькая портупея, конь серый, стройный, как струна…
Ревка Серёга перехватил у штаба. Только хотел обратиться, как Василий Самсонович сам спрыгнул к Серёге со штабного крыльца, потрепал по плечу: «Молодец, отчаянный парень!» — и тут же понёсся куда-то бегом.
Встретил Серёга на площади и Фролова. Но не сразу его узнал: кубанка с красной ленточкой, на боку — пистолет. Значит, приняли Фролова в отряд. Только, рассудил Серёга, не стоит к нему со своей просьбой соваться — Фролов ведь и сам у партизан новичок.
Поздоровались они и расстались. Серёга прошёл всего несколько шагов — ушам не поверил: два партизана между собой в разговоре назвали Фролова заместителем Ревка по разведке! До слуха донеслись их слова:
— Это лейтенант Красной Армии Фролов. Настоящий герой. Представь себе, служил будто бы у фашистов полицаем, а на самом деле был нашим разведчиком. Фролов все секретные сведения к нам в лес переправлял. И его друг Романов — тоже. Оба по заданию Калачёва работали в полиции.
Как же Серёга раньше об этом не догадался! Когда Фролов фашистского солдата прикончил, который Сергея арестовал, ясно, что это не случайно вышло. Фролов знал, что Серёга и Колька взяли в кабинете старосты листовки и, конечно, будут их по городу расклеивать. Вот Фролов и решил их охранять, а когда потребовалось, спас Серёгу от неминуемой виселицы.
Переполошился Серёга — опять нужного человека упустил! Прямо заколдованный круг получается: хочет вступить в партизаны, а ничего не выходит…
Знай кто-либо о Серёгиной печали, посоветовал бы: беги на передовую… Бегал уже! Да только кто ж его пропустит на линию обороны? На каждой улице патрули, на всех выходах из города заставы. Можно, конечно, проскользнуть, да ведь на передовой нужно ещё Калачёва или Ревка разыскать…
Решил было Серёга отступиться на время: рано или поздно вспомнят о нём. Но вдруг Мишку Капусткина встретил.
— Чего как шальной несёшься, Кочанок? Опять в какую-нибудь команду зачислен?
— А то! — задиристо глянул на Серёгу Мишка. — В настоящую, партизанскую! Мне сам Ревок задание дал — переписать всех октябрят и пионеров. Хотят их на партизанское снабжение поставить. Вот!
Серёга даже зубами скрипнул. Надо же, он тут без толку мечется, а Кочанок, оказывается, уже в помощниках у Ревка! Крутанулся на каблуках, чтобы из зависти не наскочить на Мишку, — и за угол парикмахерской.
— Сергей, ты куда? Даже досказать не дал! Я же специально за тобой. Ревок приказал тебя отыскать. Он на почте сейчас…
«Если уж меня приказано найти, — выпятил Серёга грудь колесом, — тут не пионерскими делами пахнет. Только вот шарф с бинтом помеха. Скажут: ранен — и прощай автомат. А ну кончать маскарад!»
Он сдёрнул с руки шарф и спрятал его в карман.
ВЕСЁЛЫЙ ЧЕЛОВЕК КРАЮШИН
Дел у Кольки — только поворачивайся!
С утра от мамы поступают листочки, исписанные её крупным почерком. Это материал в завтрашний номер газеты «Народный мститель»: известия с фронтов, сообщения по стране, политические новости, ну и, конечно, жизнь района, города.