Князь Куракин сразу же подумал о том, что наилучшим образом государев наказ сможет исполнить чиновник по особым поручениям Георгий Иванович Гридин. Помимо тех достоинств, которые назвал император, немаловажно было и то, что Гридин известен был своим бескорыстием. Качество это было совершенно необходимо при общении с племенем, столь известным своим особым умением располагать к себе чиновников. Когда-то опытный государственный муж Гавриил Романович Державин после первого посещения западных губерний заявил, что коль Божий промысел сохранил сей маленький рассеянный народ, то и нам следует заботиться о его сохранении. Однако через некоторое время он же, ближе познакомившись с нравами еврейского племени, с большой обеспокоенностью только и говорил, что об его многочисленности[3].
— Истинных твоих намерений никто знать не должен, — напутствовал князь Куракин Гридина после того, как тот дочитал до конца послание Турского. — Не следует также и того забывать, что послание сие государь наш назвал воплем.
— Догадываюсь, что суть сего вопля есть различие веры, — ответил Гридин.
— Однако не для того возлюбил нас Господь, чтобы мы всех иных людей ненавидеть стали, хотя бы и жидов, — смиренно проговорил князь Куракин, расстилая на столе карту Западного края.
— В какую же местность следует мне прибыть первоначально? — спросил Гридин, разглядывая карту.
— А ты закрой глаза и опускай палец на карту, — с усмешкой сказал князь Куракин. — Куда судьба укажет — туда тебе и путь держать.
— Пусть так и будет, — усмехнулся и Гридин.
Открыв глаза, он увидел, что палец его лежит между городами Борисов и Игумен, но ближе к Борисову.
— Стало быть… Борисов, — сказал Гридин.
Когда Гридин ушел, князь Куракин долго еще сидел в задумчивости, думая о том, до чего странно судьба имеет иногда обыкновение распоряжаться нашими жизнями. Еще десять лет назад о молодом Гридине только и говорили, как об опаснейшем республиканце. Но прошли годы, и в деле ревностного служения государю и отечеству трудно было найти равного ему.
Глава II
Чем дальше от Петербурга, тем живописнее была дорога. Поспевающие хлеба золотились рядом с холмами, на которых пламенел сиреневым цветом иван-чай. Придорожные деревья с тяжелыми сочными листьями дышали прохладой и покоем. Бабы у селений торговали огурцами и помидорами, на которых блестели капельки родниковой воды. Из глиняной посуды выглядывали соленья, в лукошках лежали душистые яблоки. После столицы душа Гридина отдыхала.
Лишь на второй день путешествия, преодолевая сон, невольно навеваемый множеством звуков, коими была заполнена мерно движущаяся карета, Гридин открыл сумку и стал читать жалобы от евреев.
Жалобы эти хранились в канцелярии, и Гридин взял их с собой, чтобы глубже познать предмет своего исследования. «Куда вы гоните нас?! Куда и за что? Неужели суждено нам, подобно цыганам, жить на лесных полянах у костров и в кибитках? Так цыганам сие сам Бог велел, и радость в них вдохнул для такой жизни, — читал Гридин. — Но не боитесь ли вы гнева Божьего, если увидит Он народ свой на ваших землях пляшущим и танцующим?»
Гридин прервал чтение и задумался: что знал он о племени, из недр которого вырвалась столь дерзкая жалоба? А задумавшись, вскоре почувствовал сильное волнение при мысли, что волею судьбы ему, может быть, одному из первых в столице предназначена роль не только увидеть вблизи нынешнюю жизнь древнего народа, на что по своей воле он никогда бы не отважился, поскольку неприлично было в обществе сколько-нибудь долго обсуждать сей предмет, но и понять, что осталось в нем от прежнего величия.
«Пожалуй что ничего и не осталось», — сразу же подумал он, едва на дороге появилось первое еврейское местечко. Через головы шумных продавцов разных коробочек и шкатулок, сладостей на деревянных палочках, бочонков, светильников и прочих предметов рукоделия Гридин увидел строй низких домиков, слепленных кое-как, с подслеповатыми окнами. Гридин велел кучеру свернуть с дороги и проехать по местечку. Пока карета медленно двигалась по пыльной улице, Гридин ощущал на своем лице сверлящие взгляды мужчин и женщин, которые, мучимые явным недоумением и любопытством, застыли вдоль дороги. Увы, они показались Гридину весьма малопривлекательными.
— Пан имеет что-нибудь нам сказать? — весело прокричала Гридину одна женщина.
Гридин ничего не ответил. Женщина стояла у открытых ворот, и за ее спиной он увидел жалкий утоптанный пустырь с островками чахлой травы. Глядя на мужчин, Гридин подумал, что они весьма схожи обликом с некоторыми восточными народами, которых во множестве наблюдал он в одном дальнем путешествии. «Так ведь, в сущности, они и есть восточный народ, но только заброшенный в западные да северные земли», — подумал Гридин, покидая местечко. Хотя, в отличие от восточных народов, в их одеянии было слишком много черного цвета, и уж только это, если отбросить все иное, невольно должно было отвратить от них даже и тех, кто был расположен к ним вполне доброжелательно.
Имея привычку каждую свою мысль додумывать до конца, Гридин вдруг увидел перед собой совсем иную толпу образов, которые явились к нему из священных книг, вызывая в душе невольный трепет.
«Нет, нет, конечно же, нет, — вскоре должен был признать Гридин. — У того народа были и Бог, и царь, и земля, теперь же от всего бывшего у них только и осталось что пустое небо над головой».
Проезжая еще одно местечко, Гридин увидел в торгующей толпе мальчика, который нес на груди игрушки. Мальчик тотчас отозвался на взгляд Гридина и подбежал к карете. В его руке была кукла девочки. Он протягивал ее Гридину:
— Пан, добжий пан, койфт ба мир а шейнэ мэйделе.
Гридину кукла нравилась, и он не мог отвести от нее глаз. Но он не знал, о чем говорит ему мальчик. К карете подошла женщина, и Гридин спросил ее:
— Вы говорите по-русски?
— Да, говорю.
— Тогда не откажите в любезности и переведите все слова, которые мальчик произнес.
— Он всего лишь просит купить у него куклу красивой девочки, — улыбнулась женщина.
Гридин подозвал мальчика и протянул ему ассигнацию. Увидев ассигнацию, мальчик в испуге отпрянул от Гридина.
— Почему он так сильно испугался? — спросил Гридин женщину.
— Он никогда не видел таких больших денег, и ему их не разменять.
— И не надо разменивать! Пусть оставит деньги себе. Скажите ему, пусть отдаст мне куклу.
Получив ассигнацию, мальчик бросился прочь от кареты. Гридин засмеялся ему вслед и, разглядывая куклу, сказал женщине:
— Мальчик убежал от нас со счастливыми глазами. Я очень этому рад. Каждый человек заслуживает того, чтобы когда-нибудь получить от жизни немножечко собственного счастья. Ведь у вас именно так и говорят — «немножечко»? Верно, да? Куда же вы? Не уходите. Вы отменно говорите по-русски. Поговорите со мной. Я хотел бы услышать вашу историю.
Женщина остановилась, обернулась и с удивлением посмотрела на Гридина:
— Мою историю? Зачем? Заезжему пану это будет совсем неинтересно.
Нелюбезность женщины показалась Гридину обидной. Однако, когда карета тронулась, он быстро забыл о своей обиде и вновь погрузился в чтение еврейских жалоб.
После полудня колеса кареты покатились наконец возле первых борисовских домов, Гридин оставил письма и полностью отдал себя во власть обстоятельств. Обстоятельства же оказались таковыми, что невозможно было представить лучшего начала для исполнения Высочайшего поручения, чем это путешествие в Борисов. Гридин не любил приезжать куда-либо инкогнито, хотя всегда находил возможность для исследования интересующих его предметов на самой глубине. Так случилось и в этот раз.
— Конечно же, в Минск? К генерал-губернатору? — любезно спросил Гридина городничий Шатилов, едва Гридин появился в его канцелярии. — У нас здесь все проездом. Уж на что Карл, король шведский, так и тот прошел через Борисов, даже не взглянув на него.
— Я здесь также проездом, — с улыбкой ответил Гридин, — однако, есть у меня поручение и для Борисова.
— В чем же она… ваша задача?
— Обязан подробно изучить и представить в столицу отчет об устройстве и проживании в Борисове лиц еврейского племени.
— Отчего же именно еврейского? — с гримасой и некоторым испугом проговорил городничий.
— Есть основания, — задумчиво ответил Гридин.
— Никак жалоба?! — воскликнул городничий.
— Да, — сказал Гридин, ничуть не стыдясь и не видя в своем утверждении никакого обмана.
Хотя борисовских жалоб у Гридина и не было, но он, увидев испуг в глазах городничего, имел все основания ожидать от него самых неожиданных признаний.
— Вот она цена клятв жидовских! — от всего сердца с негодованием воскликнул городничий. — Можно ли после того хотя бы одному их слову верить?!
— Что же, коли вам известно, от кого жалоба, то и дело мое проще, — заметил Гридин.
— Как же не знать, если за весь год только одно происшествие и было! Гумнер это, Гумнер со всем своим семейством. И хотя происшествие было весьма неприятным и вызывающим, однако меры к его исправлению, едва все прояснилось, приняты были незамедлительно и даже принесены извинения, как самому семейству, так и кагалу.
Гридин одобрительно кивнул и тут же сказал:
— Дабы положительно исполнить данное мне поручение, прошу вас определить ко мне чиновника, от которого я мог бы узнать любую необходимую подробность.
Вскоре к городничему был вызван адвокат Квитковский, коему и было поручено, не таясь, отвечать на все вопросы Гридина.
Гридин и раньше слышал, а теперь Квитковский ему подтвердил, что в Западном крае во многих христианских семьях в дни перед еврейской пасхой детям не разрешают уходить далеко от дома. Правда, в прежние годы Бог отводил беду от Борисова, но в эту весну в одном православном доме пропала девочка. Отец ее прежде жил в Смоленске и был приглашен в город одним борисовским купцом, чтобы служить у того приказчиком.