В один из первых пасхальных дней, ранним утром, побежала по городу страшная весть. Тут же объявились и две бабы, которые якобы своими глазами видели, как девочку к лесу за руку вел хозяин паровой лесопильни Лейзер Гумнер. Гумнер был схвачен и в кандалах отправлен в острог.
Многие евреи стали кричать, что девочка, с которой видели Гумнера, была его собственная внучка. Сам же он, вместо того чтобы тоже так говорить, упорно все отрицал, утверждая, будто бы в тот день вообще на лесопильне не был. Следов от девочки нигде найдено не было: ни в доме Гумнера, ни вокруг лесопильни. В церкви и храме звонили колокола и проклинали убивающих младенцев. Назначен был день суда и выбраны судьи, как вдруг в дворянское собрание пришел Мойша Энгельгардт, родственник Гумнера, и привел за руку пропавшую девочку. Он нашел ее в Смоленске у родителей приказчика, а сын Гумнера и еще один их родственник Лейб Бенинсон привели туда же и самого приказчика, где он во всем и сознался, говоря при этом о жидовских кознях и их известном умении выйти сухими из воды.
— Каковы же были последствия? — после некоторого молчания спросил Гридин.
— Приказчик тот немедля со всей своей семьей был отправлен вон из города.
— За такое надо было сечь плетьми, — сказал Гридин.
— Хотели и плетьми, но сами евреи и воспротивились, чтобы не ожесточать народ православный. Когда же городничий спросил сына Гумнера, будет ли он требовать чиновников от генерал-губернатора, то ответ был, что нет, не будет. Они же, как теперь понимаю, пожаловались прямо в столицу.
— В столицу от семьи Гумнеров никакой жалобы не поступало, — проговорил Гридин. — Слухи о происшествии в Борисове пришли к нам иными путями. Имею желание сегодня же увидеть Лейзера Гумнера.
— Разве вы не знаете, что он умер? — удивленно спросил Квитковский.
— Когда же?
— Вскоре после выхода из острога.
— Перестарались, значит, — нехорошо усмехнулся Гридин. — Как зовут сына?
— Борух.
— Стало быть, ваше дело теперь указать мне дорогу к Боруху Гумнеру, — сказал Гридин.
Гридин вдруг почувствовал, что от легкости, с которой его язык произносит незнакомое ему доселе еврейское имя, он получает тайное удовольствие. Еще в нем так же проснулось радостное желание исполнить свой долг самым наилучшим образом. Чтобы дальнейшее развитие событий ничуть не уступало их успешному началу. Как опытный преследователь, шел он теперь по следу.
Глава III
Солнце уже опускалось на верхушки деревьев, когда карета вкатилась в лес. Лес был еловый, а потому мрачный, и Гридин тут же вспомнил девочку — именно здесь ее и должны были искать с особым старанием. От этих мыслей Гридина то и дело отвлекали тяжело груженные досками телеги, которые выводили из леса веселые мужики, крепко держась за поводья и покрикивая на лошадей.
«В этой девочке весь ответ на вопрос государя о еврейском племени, — думал Гридин. — Может ли грозить опасностью какой-либо народ, если даже его предводители столь жалки, что страха ради лишают себя возможности получать сатисфакцию за нанесенные им обиды?..» Подумал Гридин также и о том, какая польза была бы отечеству от такого случая, поспей известие о нем в столицу вовремя. Большой открывался простор, чтобы и просвещенность государя перед Европой показать, а заодно и шляхту приструнить. Что же до полковника Турского то тот определенно, перед тем как послание государю писать, страшный сон увидел. Оттого и такой силы вопль издал!
Три народа?! Случая с девочкой было достаточно, чтобы понять ничтожество одного из названных им неприятелей. Другой народ — поляки. Давние умельцы саблями звенеть да гордо головы вскидывать. Однако если между собой у них никогда согласия нет, то полякам сам Бог велел всегда иметь рядом твердого опекуна. Хоть австрийского, хоть прусского, хоть российского. А что до французов, то и без полковника Турского известно, как грозен сей неприятель.
…Вскоре лес отступил, и взору Гридина открылась просторная, залитая уходящим солнцем поляна с множеством построек разной величины. Рядом с дорогой был берег реки Березины, проблески света от которой Гридин иногда видел в лесу сквозь стволы деревьев. Прямо на берегу стоял большой деревянный чан, в который каким-то устройством трое мужиков заливали воду. Чан стоял высоко, и от нижней его части в сторону самой большой постройки тянулся желоб, тоже деревянный. Над той постройкой торчала высокая железная труба. Еще когда Гридин был в лесу, он слышал резкие, иногда даже пронзительные звуки, которые вдруг пропали, когда он выехал на поляну. Были слышны только крики мужиков, которые затаскивали доски на телеги.
Доски были уложены ровными рядами по краю поляны. Там же были свалены и бревна. К строению с трубою четверо мужиков катили по деревянным, вертящимся круглякам огромное бревно. Гридин вышел из коляски и подошел к строению ближе. С обеих сторон по торцам были устроены ворота, стоящие распахнутыми настежь. Когда Гридин прошел внутрь строения, он вновь увидел бревно, которое мужики приткнули к нескольким пилам с широко разведенными зубьями, поставленными стоймя и закрепленными в металлической раме. Главным же зрелищем в строении определенно был котел, доходящий высотой почти до самой крыши. На котле лежала уходящая вверх труба, рядом — устройство с двумя тяжелыми колесами по бокам, сочлененное с цилиндром, из которого с шипением выбивался пар. От того колеса, что висело над рамой, опускалось вниз железное плечо.
— Пан интересуется? — услышал Гридин за спиной певучий голос.
— Интересуюсь, — обернулся Гридин.
Сквозь очки на Гридина смотрел высокий, худой еврей в промасленном халате.
— У меня двухдюймовки по десять футов[4], или пану требуется что-нибудь другое?
— Что-нибудь другое, — засмеялся Гридин. — Хочу машину в деле увидать и еще как бревно на доски развалено будет.
— А когда-нибудь раньше пан видел машину на пару?
— Нет, никогда.
— О! Как я завидую пану, он будет сейчас иметь особое удовольствие, но только позвольте спросить: с кем имею честь беседовать?
— Чиновник по особым поручениям из Петербурга Гридин Георгий Иванович. А вы, вероятно, Гумнер? — с улыбкой спросил Гридин. — Борух Лейзерович?
— Да, Борух Лейзерович. Но иногда меня зовут еще и Борисом Лазаревичем, на что я не обижаюсь.
После этих слов Гумнер распрямил спину и наконец-то убрал с лица свою неподвижную вежливую улыбку, которая все более раздражала Гридина. Гумнер дал знак рабочим, и один из них распахнул дверцу топки и стал лопатой забрасывать туда опилки. Когда дверцу закрыли, Гридин сквозь отверстие увидел, как разгорается пламя, и даже слышал его гул. Когда наверху что-то отворилось и от котла с шумом отлетело облачко пара, Гумнер подошел к вороту, похожему на морской штурвал, но только меньшего размера, и стал поворачивать его. Пар шипел все сильнее и сильнее, пока колесо не сдвинулось с места. И сразу же поползло вниз и затем поднялось вверх металлическое плечо на колесе, чтобы снова и снова повторить это движение.
— А теперь, господин Гридин, смотрите сюда! — крикнул Гумнер и потянул на себя рычаг, который лежал у его ног.
Под рамой что-то щелкнуло, и она, рассекая воздух зубьями, запрыгала на месте. Вообще же все строение внутри было заполнено самыми разными звуками. Помимо тех грубых, которые исходили от прыгающей рамы или от шипящего пара, было и много нежных, наподобие колокольчиков. Гридин невольно стал искать глазами источники, от которых они исходили. И, как ему показалось, один из них нашел. Это были рычажки, приводящие в движение колесики, а уж те помогали маслу капля за каплей вытекать из стеклянного сосуда на трущиеся части машины.
Гумнер перехватил удивленный взгляд Гридина и с глазами, сияющими от удовольствия, сказал:
— Малеруп!
Мужики остановили бревно перед самой рамой, затем навалились на него кольями, и тут же послышался ужасный рев разрезаемого вдоль дерева. Прошло немного времени, и бревна словно бы и не было совсем. Лишь несколько досок в беспорядке лежали на гладком земляном полу. Одна за другой доски были перенесены под другое колесо машины. Там тоже двигалась рама, но только с одной пилой. Здесь каждая доска была обрезана по краям, после чего все обрезки у обеих рам были собраны, порезаны на куски и брошены в ящик, который стоял рядом с дверцей топки.
— Ну, что вы на все это скажете, господин Гридин? — радостно спросил Гумнер.
— Скажу, что вижу в движениях машины подобие человека, — ответил после некоторого молчания Гридин, — и еще вижу в машине предзнаменование удивительных дел для всех последующих лет нашей жизни, особенно для потомков. Да и можно ли без глубоких раздумий наблюдать, как все ненужное от дерева сгорает с пользой, а вода обращается без потерь?
— Боже мой, у вас светлая голова, господин Гридин! Всего несколько слов — и такая замечательная картина. Настоящий круговорот природы.
— Да, да, Борис Лазаревич, и это только начало, — сказал Гридин. — Далее события последуют, все более убыстряясь, подобно движителю вашей машины, когда он трогался с места. Верно ли говорю?
— О, еще как верно! Вот в эту самую минуту, пока мы здесь вместе стоим, возможно, где-то живет человек, в голове которого рождается машина, на которой… кто знает… может быть, когда-нибудь и куда-нибудь мы с вами поплывем или даже полетим. Разве мой отец перед тем, как поехать в Вильну на базар, мог знать, что, пока он чинит в Борисове крыши, где-то в Англии живет тот, кто уже рисует для него машину?
— Как жаль, что не наш русский, — с улыбкой сказал Гридин.
— Так ведь потому не русский, что пространства огромны, — тоже с улыбкой проговорил Гумнер, — и пространства огромны, и людей много. Есть кому резать доски и без машины.
— Неужели для того, чтобы более искусными быть, надобно нам все приобретения наши вместе с народом обратно отдавать?! — насмешливо сказал Гридин.