— Однозначно обвел. Надо было с него расписки взять, чтобы потом, когда время придет, выдать — к откровениям Мельниченко добавка была бы хорошая…
— А что, Кучма получил от России под выборы какие-то деньги?
— А как же, причем немалые! Мне Сосковец рассказывал, как ему пришлось нефть продавать — излишки искать, повышать квоты, чтобы за счет перепродажи живую наличку выручить. Я не могу рассказать, как все технически происходило, — лично Кучма доллары брал или кто-то из его команды, но тот факт, что Россия в этом участвовала, не отрицаю. Договоренность же о поддержке была достигнута, как раз когда Леонид Данилович как следует с Борисом Николаевичем поддали.
— По слухам, прилетая в очередной город, Ельцин любил пописать под шасси самолета: это что же — примета?
— Вы, журналисты, любите обобщать… Такое случилось лишь раз, когда он, уже будучи выведенным из Политбюро, но еще не став президентом, прибыл в Америку. Как назло, ни у кого из ваших коллег ни фотоаппарата не оказалось, ни кинокамеры — одни пишущие были. Все это видели, свидетелей куча, а вот запечатлеть не смогли…
— Какие выходки Бориса Николаевича «под мухой» запомнились вам особенно?
— Как-то зимой (опять-таки, до президентства) у меня в Простоквашино устроили мы мальчишник, и утречком, чтобы немножко все протрезвели, повел я своих гостей в лес. «Купил новое ружье, — сказал им, — и бутылок набрал две корзины: пойдем постреляем». — «Ну, пошли». Для начала Борис Николаевич чуть не порешил своего госстроевского помощника Леву Суханова — тот над собой кинул бутылку, а шеф ее на мушку ловил, и, если бы я по ружью не ударил, быть беде. Возвращались уже веселые — поигравшие в мужские игры…
— …пощекотавшие нервы…
— Дошли до кладки через речку, и вдруг Ельцин посреди мостика остановился и Суханова, который сзади шагал, за руку взял: «Ну что, Лев Евгеньевич, прыгнем в воду?». (Притом что везде лежал снег, река была безо льда.)
— Какой красавец!
— «Прыгнем?». Тот: «Вы что, шутите, что ли?», а Ельцин: «Да ладно, не трусь, тут по шею», — и сиганул вниз.
— В пальто?
— В куртке, но если он, получается, ногами нырнул, то Суханов, которого потянул за собой, — носом. Вдобавок, когда мы их вытаскивали, поскользнулись, и Ельцин окунулся вообще с головой. Вылезли оба мокрые, в тине, а на улице холодрыга и до дома метров шестьсот надо идти. Умел Борис Николаевич почудить…
— И что же потом?
— Пришли и до самой ночи сушились. Я растопил печь… Это было в разгар сухого закона, когда Горбачев запретил продавать водку, но у меня, слава Богу, всегда было чем согреться, потому что человек я запасливый. Супруга моя тогда очень хорошо самогоночку гнала — только дрожжи доставать приходилось, а до этого я из Китая запас спирта привез и из Болгарии коньячку «Сленчев бряг»… Что-что, а стратегический запас имелся.
— До сих пор многих волнует: что же на самом деле произошло в аэропорту «Шеннон», когда Ельцин не вышел на встречу с премьер-министром Ирландии? Перебрал?
— Как раз нет, просто накопилась усталость. Накануне вечером выпили очень мало, потому что Борис Николаевич неважно себя чувствовал. Спать лег он пораньше, и мы тоже сразу на боковую. Какое-то время спустя, уже над океаном, Наина меня разбудила: «Борис Николаевич встал — наверное, хотел в туалет, но упал и лежит без движения». Все переполошились: как же, через несколько часов посадка в «Шенноне», встреча с ирландским премьером, а он никакой, без сознания. На инфаркт не похоже, но что-то серьезное.
— Это правда, что он обмочился?
— А что тут такого — в пьяном, бессознательном состоянии это нормально. Об этом супруга мне сообщила, да и я, когда его на кровать затаскивал, не мог не заметить. Правда, Наина иначе выразилась: «Обоссался, пьянь чертова».
— По-доброму!
— По-простому… В книге я потом так все и описал, а Семья сочла это оскорбительным.
Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».
«…Медики поставили диагноз: либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт, а в таком состоянии не только вдоль почетного караула расхаживать нельзя — шевелиться опасно: необходим полный покой.
Сосковец сначала отказывался выйти вместо Ельцина на переговоры, но тут уже и Илюшин, и Барсуков начали его уламывать:
— Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем хоть встречаться будешь.
У моего крестника память феноменальная, к тому же читал он поразительно быстро.
Приближается время посадки, и тут доктор Вторушин нам сообщает:
— Президент желает идти сам.
— Как сам? — оторопел я.
Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину: Борис Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и слабость мешают — падает на подушку. Увидев меня, попросил:
— Помогите одеться, пойду сам.
Наина хоть и возражала, но сорочку подала сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает. Сидит в таком жалком виде и бубнит под нос:
— Пойду на переговоры, пойду на переговоры — иначе выйдет скандал на весь мир.
Врачи уже боятся к нему подступиться, а шеф требует:
— Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете — идите к черту…
Терпение докторов всегда меня восхищало…
Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор — почетный караул выстроен, премьер-министр Ирландии на месте, заметно нервничает. Наш первый вице-премьер тоже стоит на кухне, в двух шагах от выхода — не знает, что делать.
Ельцин обреченно спрашивает:
— Кто вместо меня пойдет?
— Сосковец.
— Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?
Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:
— Слушаю вас, Борис Николаевич.
— Приказываю вам сидеть в самолете — пойду я.
Кричит так, что на улице слышно, потому что дверь салона уже открыли, а сам при этом идти не может — встает и падает. Как же он с трапа сойдет — ведь расшибется насмерть?
Принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом и, как мне кажется, молча меня поддерживает:
— Олег, выходи — мы уже и так стоим после приземления минут двадцать. Иди, я тебе даю слово, что ситуацию удержу под контролем.
Президент между тем продолжает орать, угрожает всех нас уволить с работы.
Сосковец, наконец, решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно. Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:
— Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять, даже сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег Николаевич уже руки жмет — посмотрите в окно, и почетный караул удаляется.
В трусах да распашонке — свежая сорочка испачкалась кровью от уколов — Ельцин сел на пуфик и заплакал. Потом стал причитать:
— Вы меня на весь мир опозорили, что вы наделали!
Я возразил:
— Это вы чуть не осрамили Россию и себя заодно.
Врачи уложили его в постель, ввели успокоительное, и больной заснул…»
— Весь мир обошли кадры, на которых во время вывода российских войск из Германии Борис Николаевич дирижирует в Берлине оркестром. Глядя на это, вы не испытывали стыда?
— Хотелось провалиться сквозь землю! Он же накануне галстук мне оторвал, когда я его не пустил к неофашистам. Дело ведь как было? Наша делегация возлагала венок к могилам погибших воинов, а рядом коричневые устроили демонстрацию. Посольство рекомендовало не подходить к ним ни в коем случае, но Ельцин был уже навеселе и решил пообщаться с «благодарным немецким народом». «Борис Николаевич, — я сказал, — нельзя вам туда», но он демонстративно направился к людям с плакатами. Что оставалось делать — я встал на его пути… Недолго думая, он ухватил меня за галстук и в порыве гнева его сорвал.
Конечно, мне было стыдно (удивляюсь, как журналисты не поймали этот момент ни на камеру, ни на фотоаппарат). Обескураженный и раздосадованный, сел я в автобус и сказал себе: «Пошел этот козел куда подальше — больше отсюда не выйду». Так и поступил, а вечером он решил извиниться — пригласил на банкет по случаю вывода войск, который устроило наше посольство. Там, помнится, я одного дипломата сильно огрел — он с бутылкой к Ельцину пробирался, хотел обслужить вместо официанта…
— Александр Васильевич, но вы видели этот кошмар, когда президент России возомнил себя дирижером?
— (Вздыхает.) Моя Ирина потом говорила, что плакала, наблюдая это позорище. Представила меня там, поставила себя на мое место…
— Не секрет, что Борис Николаевич, когда ему было особенно хорошо, любил поиграть на ложках…
— Да, это дело он обожал, и хотя слуха у него отродясь не было, чувство ритма имелось. Любимая песня — «Калинка моя», в которой он знал всего пару слов…
Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».
«…Этими ложками Ельцин мог задолбать кого угодно, и даже во время официальных визитов требовал: “Дайте ложки!” Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и металлические — он ловко сгибал их и отбивал ритм исполняемой мелодии. Правда, металлические ложки стирали в кровь пальцы — мозоли потом ныли и раздражали шефа.
Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на ложках было престижно. Звонко шлепая ими по разным частям собственного тела, Борис Николаевич начинал напевать:
Калинка, калинка, калинка моя…
Выгоняла я корову на росу,
Повстречался мне медведь во лесу…
Эти строчки он в упоении повторял многократно, отбивая ложками темп. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации, хохотали».
Вообще-то, одну песню я заставил его таки выучить наизусть — во время пребывания в Казахстане. Нас, вернее Ельцина, Назарбаев пригласил в резиденцию “Боровое” — поохотиться, пару дней отдохнуть. C самолета Борис Николаевич сошел тяжелый и сразу хотел продолжить: давайте ему на капоте, давайте еще, но Нурсултан Абишевич возразил: “Давайте сначала доедем. Стол готов — чего будем время терять?”
Короче, чтобы занять Ельцина, мы стали петь. Назарбаев прекрасно исполнял русские песни, многие знал от начала до конца. Мы с ним весь репертуар перебрали, а “Что стоишь, качаясь, тонкая ряби