— Чего смотришь на меня, как сыч на новые ворота? — Коллективный расПутин сыто отрыгнул. — Угрюмый ты какой-то. Не люблю я тебя. Потому что не верю тебе. Не русский ты, не русский.
— А какой же, простите?
Березовскому было неприятно это постоянное напоминание. Лучше бы они все намекали о его лысине или малом росте. А то нашли повод. Русский, не русский — какая разница, если деньги есть?!
— Ладно, не меньжуйся. — Коллективный расПутин взял рукой из миски кусок вареного мяса, сунул его в рот и начал жевать, запивая водкой «Гжелка».
Березовский догадывался, у кого он украл эту бутылку. Ну ничего, хозяин еще спохватится своей бутылки, он еще устроит дворцовые порки. Дай бог ему здоровья.
— Ты это. того, соблюдай государство, ищи козни. — Коллективный расПутин вытер жирные пальцы о штаны. — Ато черт знает что творится. Лебедь уже два раза звонил Пугачевой. Слава богу, ее дома не было. Филька к телефону подходил. Чего-то затеял аспид.
— Может, у них личное.
— У Лебедя-то может. А вот у Пугачевой личного не бывает. Понял? У нее все общественное. Эта баба в политику рвется, президентом стать хочет.
— Ну это вряд ли, — усомнился Березовский. — Что такое президент? Президент ведь — это только на пять лет. А Пугачева — это на всю жизнь.
— Вот и видно, что ты дурак. — Коллективный расПутин подошел и пребольно ткнул Березовскому костяшками пальцев в лоб. — Ты сам прикинь хрен к носу — Новый год давно прошел, а Лебедь пишет письма в Лапландию. Думаешь, кому? А из архива МВД надысь затребовал все сведения о серийном убийце Раскольникове по кличке Ручечник. А Ручечник-то давно помер, царствие ему небесное. Значит, будет искать другого, более живого. Есть контакт?
Березовский напрягся: запахло большой политикой. Но кое-чего он еще не понимал.
— А почему у него кличка Ручечник?
— А я почем знаю? Это ты у Вайнеров спроси. Тут другое интересно. Лебедь будет искать дальше. Я вот думаю, может, ему Саньку порекомендовать?
— Какого Саньку? — Березовский старался ухватить нить.
— По кличке Слоник. Очень грамотно стреляет. С двух рук, с двух ног.
— Так убили же его. Не то в Греции, не то в Зимбабве.
— Да? Жаль, жаль. Ладно, чего-нибудь прикумекаем. — Коллективный расПутин опять почесал бороду.
— Э-э… Григорий, а, собственно, кому писал Лебедь в Лапландию?
— А ты не догадываешься? Кому все пишут в Лапландию? Деду Морозу.
— Что за ерунда? Это же мифический персонаж. Я еще с детства в него не верю. Его не бывает.
— А вот Ельцин говорит, что бывает.
— Борис Николаевич?.. Ну, я хотел сказать, бывает, конечно, но очень редко встречается.
— Вот иди и подумай, что здесь к чему, — устало махнул дланью коллективный расПутин. — Ой, чую, что-то готовится. Я всегда чую. Ступай отсель.
Березовский шел по коридору и злился. Ну почему он должен уходить из собственного кабинета? Ну почему?..
Шамиль Басаев был чеченец. На его руке с некоторых пор синела наколка «Не забуду Буденновск». Очень красиво.
Басаев любил свою небольшую родину, часто ласково называя ее просто «моя родинка». Коварный агрессор напал на его «родинку» и попрал ее своим сапогом. Ни пяди земли не отдал Шамиль Басаев врагу. Хотя оккупант всячески старался осквернить родину и глумиться над ней. Курносое лицо грязного оккупанта преследовало Басаева в тихих ночных кошмарах за секунду перед пробуждением, когда шмелем гудел далекий вражеский вертолет, который делал геноцид.
— Мы не потерпим этих проклятых гяуров на земле свободных вайнахов Ичкерии, — любил говорить на митингах герой народа, хотя и не очень представлял себе, что такое «гяуры» и «вайнахи». — Мы их засудим международным судом, заставим платить нам алименты. Они подлецы, а мы хорошие.
Толпа встречала его слова громом аплодисментов и криками «бис!». Поэтому Басаеву приходилось выступать еще раз.
… Он любил дышать воздухом гор. Потому что это были горы его родины. «Я никому вас не отдам, клянусь Аллахом!» — плакал герой, лежа на каменистой земле и обнимая горные породы. И никто не смел потревожить его в этот момент. Такой уж человек был этот Шамиль Басаев.
— Шамиль, — бывало обращались к нему старейшины, чтобы он разрешил их проблему. — А велик ли Аллах?
— Аллах. — задумывался Басаев. — Аллах не просто велик. Аллах — акбар!
Удовлетворенные старейшины расходились по своим пещерам, а Басаев шел молиться или насиловать да убивать. За ним тянулся кровавый след.
Иногда ему даже кричали:
— Эй, Шамиль! У тебя кровь идет.
— Это не кровь, — отшучивался Басаев. — Это клюквенный сок.
И шел дальше, оставляя кровавую дорожку.
А еще Басаев очень любил слушать певицу Зыкину. И очень не любил певицу Аллу Борисовну Пугачеву. «Какая она, в сущности, сволочь, — думал Басаев долгими бессонными ночами. — Другое дело Зыкина». Ему представлялось, что тощая, как фитиль, Зыкина, расставив крепкие ноги с бутылкообразными икрами, поет на фоне гор песню про Аллаха.
Раздумья Басаева о высоком прервал его помощник Мухаммед.
— Какие будут распоряжения, начальник? — спросил он, и боевой шрам на его лице противно задергался, как у негодяя.
— Принес план? — вопросом на вопрос ответил Басаев. — Что говорит разведка?
Мухаммед молча протянул ему цветную схему московского метро, нагнулся к уху Басаева и горячо зашептал:
— Сахар завезли. Варенье тоже. Из Кремля сообщают, что Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома, Филька подходил. Но он перезвонит.
Басаев резко схватил Мухаммеда за грудки и рывком притянул к себе, жарко дохнул в лицо:
— Что?! Что ты сказал?!
— Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома. Филька подходил. Но Лебедь еще перезвонит, — послушно повторил Мухаммед.
Басаев отпустил помощника.
— Спасибо, Мухаммед. Только впредь говори громче: чего-то я в последнее время стал плохо слышать, переспрашиваю постоянно. Контузило, наверное, когда в Буденновске с Черномырдиным по телефону говорил. Он так орал… Я не люблю Пугачеву, она злая. Если бы она тогда оказалась в Буденновске, нам бы не поздоровилось. Ладно, иди.
Мухаммед пошел, потирая пальцами ожог на щеке от жаркого дыхания своего патрона. Дело в том, что месяц назад у Мухаммеда взорвался патрон, лежащий в нагрудном кармане. Тогда-то лицо и опалило. Испорченный патрон пришлось выкинуть. А злопамятный Басаев вычел у Мухаммеда из жалованья стоимость утраченного боеприпаса.
Басаев лег на овечьи шкуры и задумался. Он размышлял об интересах тех неведомых людей, которые делали неведомую ему политику в далекой Москве.
Неведомые их интересы неведомо как переплетались между собой и имели непонятные для Басаева последствия, на поверхности которых лежали два звонка Лебедя Пугачевой. Всего-на-всего два самых обыкновенных, ни к чему не обязывающих телефонных звонка.
— Кто-то серьезно влип, — размышлял Басаев. — А кто-то что-то замышляет. Кто? Что? Где? Зачем? Почему? И чем все это закончится?
Вопросы, вопросы.
Если это надо Волошину, то при чем здесь братья Черные, а если бучу затеял Коржаков, то не импотент ли он? Господи, как все сложно и непредсказуемо в российской политике! Нужно кого-нибудь зарезать или изнасиловать для прояснения ситуации. Басаев вытащил из ножен кинжал и начал точить его о камень, вспоминая старушку-маму и ее напутствия: «Живи честно, сынок, никогда не езди в Буденновск». Увы, заклинания старушки остались без внимания, и Басаев стал тем, кем он стал — великим мыслителем современности и крупным философом.
«Все ясно, — вдруг дошло до Басаева. — Ельцину недолго осталось: скоро выборы. ОНИ готовят замену. Значит, будет большая буча.
Действительно, кому же и быть президентом, как не Пугачевой? Кто еще соберет голоса? Только она».
От возбуждения Басаев начал чесаться. Так, так, так. А почему бы и ему не выставить свою кандидатуру на выборах президента России? А что, не джигит он что ли? Смел, красив, в Бога верит. Неужели не проголосуют?
— Мухаммед!
Подбежал помощник.
— Я здесь, хозяин.
— Аллах нам всем хозяин. Запусти в российские средства массовой информации слух о том, что России нужен новый президент — настоящий крутой и хозяйственный мужик, а именно — Шамиль Басаев. Пробный шар. Мне любопытно, как отреагируют.
— Но ведь Чечня — самостоятельное государство, — робко возразил Мухаммед. — Разве можно быть президентом другого государства?
— Не проблема, — махнул рукой Басаев. — В крайнем случае Россию мы завоюем. Это очень просто. За два-три часа одним чеченским батальоном можно взять Москву.
— А зачем нам такая большая провинция? — спросил Мухаммед. — Кормить их, этих дикарей, не знающих Аллаха и истинной духовности.
— Что ж, — пожал плечами Басаев. — Нужно же нести культуру диким народам. Миссия великой вайнахской нации состоит в том, что мы несем свет народам, сеем разумное, доброе, вечное.
— А президент России будет подчиняться президенту Чечни?
— Масхадову? — Басаев почесал затылок. — Об этом я как раз и не подумал. М-м-м-м. Нет, пожалуй, не надо Чечне завоевывать Россию. Пожалуй, я и так протырюсь в президенты России. Ведь формально-то я российский гражданин.
— Арестуют, Шамиль.
— Да за что? — не скрыл удивления Басаев.
— За Буденновск, Шамиль.
— Да ну, брось! Кто старое помянет. Да они уже забыли давно! Да они благодарны мне: я убил-то там самую малость, попугал больше. Зато я спас тысячи русских мальчиков с цыплячьими шеями, остановив войну. Один ноль в мою пользу. Неужели русские добра не помнят?
— Ты прав, Шамиль, — склонил голову Мухаммед. — Твоими устами хорошо мед пить.
— Лучше водки. — Шамиль достал из-за пазухи запыленный граненый стакан, свято хранимый им еще со времен московского студенчества, продул его и протянул Мухаммеду. — Наливай.
Когда Алла Пугачева увидела мужественного Лебедя, она испытала какое-то неведомое ощущение. Если бы на месте Пугачевой была Невозвращенка (которая, кстати, сидела совсем рядом), она бы сказала, что это ощущение сродни тому, какое бывает, когда идешь на задание с «Царевым оком». Но Пугачева никогда не ходила с «Царевым оком». Она и царя-то никогда не видела. Как-то один из первых мужей попытался повести ее на оперу «Борис Годунов», но Алла не пошла. Потом следующий муж попытался повест