– Не понял, – оторопел Олег Иванович. – Он ее на кулак, что ли, насаживает? Бьет?
– Я тебе о чем говорю? – с легкостью оболгала зятя Селеверова и сделала страшные глаза.
Вечером этого же дня Элона навсегда простилась с преданным Куприяновым, наотрез отказавшимся признать факт рукоприкладства в момент разговора с влиятельным тестем.
– Я ее, папа, пальцем не тронул, – заикаясь, пояснил будущий физрук.
– Я тебе, пацан, не папа! – оборвал его Селеверов и дал пять минут на сборы.
После спортивных лагерей с этим у Куприянова проблем не было: через пять минут бывший муж стоял у двери и пытался что-то объяснить «перед тем, как уйти».
Олег Иванович медленно подошел к бывшему зятю, развернул к выходу, не снимая руки с его плеча, открыл дверь и легко, словно пушинку, подтолкнул. Куприянов вылетел на лестничную клетку, с обидой посмотрел на бывшего тестя и, сказав прощальное: «Зря вы так», – сбежал вниз по лестнице.
– Ну вот и все, – потер руки Олег Иванович и остался поджидать дочь.
Элона, обнаружив пустую, то есть без Куприянова, квартиру, горько заплакала, вызвав искреннее недоумение отца.
– Я так к нему привыкла! – утирая слезы, поделилась Лёка.
– Когда успела? – не сдавал позиций Селеверов. – Прожили всего полгода.
– Со школы, – разрыдалась та.
– Слышишь, уволь меня от этих подробностей. Поехали домой, пока я водителя не отпустил.
– Не поеду, – уперлась Элона. – Хочу побыть одна.
– Ну одна, так одна, – согласился Олег Иванович и не стал больше задерживаться ни минуты.
– Не поехала, значит? – в один голос спросили его Римка и Дуся.
– Сказала, хочет побыть одна.
– Вот и хорошо, – обрадовалась Селеверова.
Сделала она это преждевременно, потому что решение «побыть одной» дочь принимала, находясь в роли разочарованной жизнью женщины. И как только единственный зритель оказался за дверью, Лёка быстро пришла к мысли, что с одиночеством поторопилась. Часа три она обдумывала открытие, а потом выпорхнула из опустевшего гнездышка и подлетела к стоянке такси, чтобы вернуться туда, где ее настоящий дом.
– Мне так одиноко, – заявила Элона открывшей дверь Дусе. – Накормишь?
Родители, измученные немыслимой амплитудой Лёкиных поступков, навстречу дочери даже не вышли, притворившись, что спят и видят десятый сон.
– На-ча-лось! – застонала Римка и отвернулась от мужа, натянув простыню на ухо.
Не все мечты сбываются!
Не сбылась, например, мечта Олега Ивановича Селеверова, которую он лелеял последние два года, наблюдая, как стремительно меняется все вокруг, благодаря неконтролируемым процессам, происходившим в когда-то советском обществе, – демократизации и приватизации. Точнее, мечта сбылась, но насладиться ее результатами бывшему секретарю Заволжского райкома партии, а теперь главе совместного немецко-российского предприятия по производству грузовых автомобилей не довелось.
Двадцать восьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят девятого года «господин Селевероф-ф-ф», как уважительно его называли немецкие партнеры по «бизнесу», пропустив крохотную рюмочку по поводу подписания удачного контракта, перебегал дорогу в неположенном месте, чем «создал аварийную ситуацию на дороге, закончившуюся наездом грузового автомобиля «ЗИЛ» (21–00 УА) на нарушившего правила дорожного движения пешехода. От полученных травм, – говорилось в протоколе, – пешеход Селеверов О.И. скончался на месте».
– Не может быть, – отказалась поверить в случившееся Римка, ссылаясь, что Олег «сроду никогда пешком не ездил».
– Не ходил, – поправили в трубке и замолчали.
– А когда? – вдруг неожиданно задала она вопрос невидимому собеседнику.
– По данным экспертизы, – ответили ей, – часов пять тому назад.
– Нет, – снова отказалась поверить Селеверова. – Пять часов тому назад мой муж присутствовал на подписании контракта в административном здании автозавода.
– Все правильно, – согласилась трубка. – Ваше замечание совпадает с показаниями свидетеля.
– Свидетеля? – удивилась Римка. – А где?
– Что где? Свидетель?
– Где это произошло?
– Московское шоссе. Район автозавода…
– Да-а-а? – удивилась такому совпадению Селеверова и потеряла сознание.
– Рим-ма! – выскочила на странный шум Дуся и, увидев распластанную на полу Римку, орущую трубку, все поняла.
– Го-о-споди! – закричала Евдокия. – Лё-о-ока? Девочка моя! Кто? Кто? – схватила она трубку. – Девушка? Кто? Элона? Кто-о-о-о?
– С кем я разговариваю? – строго поинтересовалась трубка.
– Ба-а-абушка! Ба-а-абушка я ей.
– Ему, – поправили Ваховскую.
– Кому ему? – не сразу поняла Евдокия.
– Селеверову Олегу Ивановичу, – наконец-то услышала Дуся и задохнулась от ужаса. – Вы его бабушка? – с некоторым сомнением поинтересовалась трубка.
– Не-е-т, – искривив рот, задышала Евдокия.
– Мать?
– Соседка, – ответила Дуся и положила трубку на рычаг.
Телефон зазвонил снова – Ваховская даже не пошевелилась. «Сам, значит», – подумала Дуся и застыла.
Хоронили на четвертый день. Подъездные бабки, заполонившие прихожую, пристрастно смотрели на лицо покойного и недовольно шушукались: «Передержали. Вон уж черный весь: земля к себе требует».
У подъезда все три дня дежурила «Скорая». Бригада периодически поднималась в квартиру и, не разуваясь, привычно проходила в спальню, где на опустевшей супружеской кровати лежала Римка, похоже, так до конца и не поверившая в реальность.
– Ду-у-уся, – начинала плакать она, как только над ней склонялся врач.
– Это не Дуся, – ласково и терпеливо отвечала доктор и щупала у Селеверовой пульс. – Кордиамин, два кубика, – отдавала она приказание медсестре и саморучно колола пациентку в вену.
– Ду-у-уся, – шептала Римка и, чуть-чуть разомкнув веки, водила глазами.
– Позовите… – снова приказывала врач, и медсестра безошибочно выцепляла Ваховскую из числа усевшихся возле гроба.
– Зовет, – шептала она ей на ухо и тенью исчезала в глубине квартиры.
Евдокия тяжело поднималась, подходила к гробу, гладила плохо отмытые от крови руки Селеверова и медленно говорила, словно тот слышал:
– Отойду.
Следом за Дусей над отцом склонялась Элона, гладила покойного по невероятно большой неровной голове и молча плакала, стирая свои слезы с его безжизненного лица.
– Не надо, – брала ее за плечо беременная Анжелика и тянула назад, чтобы сестра села с ней рядом.
– Ликочка, – с недоумением смотрела Элона на сестру, словно не узнавала ее. – Видишь, па-а-апа…
– Вижу, – крепилась Анжела и, пытаясь успокоиться, поглаживала себя по животу.
Периодически Римка кричала и билась как раненая птица, нарушая торжественную тишину, воцарившуюся в квартире. И тогда дочери бежали к ней, пытаясь унять жуткий вопль, вырывавшийся из нее.
– Уйди, – визжала Римка, не называя дочерей по имени. – Уйди…
И только Дусе удавалось сгрести в охапку изломанную Селеверову и, зажав ее непослушные руки, остановить лихорадочные движения.
– Ду-у-уся, – стонала маленькая Римка в объятиях Ваховской. – За что-о-о-о?
Евдокия молчала, боясь вслед за скорченной Селеверовой разразиться тем же вопросом.
– Как Олежа? – вдруг успокаивалась Римка и пытливо заглядывала Дусе в глаза.
– Лежит…
– Лежит? – переспрашивала несчастная, как будто могла услышать что-то другое.
– Лежит, – подтверждала Евдокия и гладила Римку по взъерошенным волосам.
– Отведи меня к нему, – просила Селеверова и добавляла: – Очччень тебя прошу. Пожалуйста.
Больше десяти минут около мужа Римка продержаться не могла. Она начинала задыхаться, заваливаться набок, пугая и так до смерти перепуганных дочерей, и ее снова уводили, пообещав, что как только она отдохнет, так сразу же вернется к «своему Олеже».
Нашпигованная лекарствами вдова в день выноса не проронила ни слова, повиснув на мощной Дусиной руке.
Когда прощались, распорядитель похоронной процессии сердито произнес:
– Жену с матерью пропустите.
К гробу семенящими шагами подошли две женщины и, синхронно наклонившись, прошептали безмолвному Селеверову слова, которые, возможно, собирались сказать ему всю жизнь.
– Сыночек, – прошептала Дуся и поцеловала покойного в совсем застывший на тридцатиградусном морозе лоб.
Римка же просто легла на чужую теперь, хотя и широкую грудь Селеверова и тихо завыла, перебирая руками лацканы пиджака.
– Теперь дети, – приказал распорядитель, и все вокруг расступились.
Оберегая руками живот, нагнулась над отцом Анжелика, с другой стороны – Элона. Страшно было уже не смотреть на мертвого отца, а страшно было смотреть друг на друга.
– Теперь остальные, – разрешил не на шутку распереживавшийся мужик и первым подошел к «уважаемому Олегу Ивановичу».
Ни Римма, ни Анжелика не видели момента, когда гроб опускали в могилу, около них хлопотала ставшая почти родной бригада «Скорой помощи». И только Дуся, неподвластная никакому морозу, прижав к себе превратившуюся в сосульку Элону, стояла до последнего, пока кладбищенские старатели не прикрикнули на них озабоченно:
– Мамаша! Не мешайте делать дело. Езжайте поминать сына и внучку с собой забирайте. Рановато ей пока. Живите еще.
– А? – не поняла Евдокия и хотела было сделать шаг в их сторону, но подбежал юркий распорядитель и затараторил:
– Я все понимаю… Сын… Но люди замерзли… Пройдите в автобус… Ждут…
– Пойдем, девочка, – прошептала Дуся замороженной кладбищенским холодом Элоне и бережно повела свое сокровище к большому автобусу, на который вполне можно было бы привинтить табличку «Остальная жизнь».
«Сколько ее еще осталось?» – размышляла Евдокия, постукивая пальцами по столу в ожидании ответа, адресованного Тому, кому не было никакого дела до бед и радостей осиротевшего селеверовского семейства, а потом, кряхтя, бродила по закоулкам опустевшей четырехкомнатной квартиры, пугая парализованную смертью Олега Римку.