Дело это было нелегким. Выбор стоял между старыми и новыми кадрами, хотя на эту тему Сталин не очень долго рассуждал и старых соратников очень быстро вывел из списка преемников.
Кем были эти старые? Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Хрущев и Берия (Ворошилов уже не входил в этот список). Ни одного из перечисленных Сталин не рассматривал в качестве преемника, и на это были свои причины.
После войны отношения между Молотовым и Сталиным были очень напряженными. Правильнее будет сказать, что в глазах Сталина Молотов не оправдал себя и не стоял на должном уровне. Молотов совершил ряд дипломатических ошибок, когда Сталин отдыхал в Сочи. Во время переговоров с американцами Молотов пошел на неприемлемые для Сталина уступки. Молотов оценил их как либерализм в дипломатии, которые в реальности создавали впечатление уступок, допустить которые Сталин не мог. Хотя, возможно, они не носили такого катастрофического характера, каким его представил Сталин.
9 ноября 1945 г. в газете «Правда» с разрешения Молотова была опубликована статья, в которой приводились слова Черчилля, сказанные в палате общин, где последний не скрывал своего восхищения перед Сталиным. Публикацию Сталин признал еще одной ошибкой и телеграммой дал знать о своем отношении к ней.
Вначале приведу слова Черчилля: «Было бы невозможно, – сказал Черчилль, – говорить о Соединенных Штатах, не упомянув о другом великом партнере в нашей победе над ужасным врагом. Поступить иначе означало бы нарушить равновесие, которое всегда должно сохраняться для того, чтобы можно было поддерживать гармонию и устойчивость в мировых делах.
Поэтому я должен сначала выразить чувство, которое, как я уверен, живет в сердце каждого, – именно чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу. Доблестные советские армии, после того как они подверглись нападению со стороны Гитлера, проливали свою кровь и терпели неизмеримые мучения, пока не была достигнута абсолютная победа. Поэтому говорю я, глубокое стремление этой палаты, а эта палата говорит от имени английской нации, заключается в том, чтобы чувства товарищества и дружбы, развившиеся между английским и русским народами, не только были сохранены, но и систематически развивались».
И немного о Сталине: «Ялично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время войны».
Теперь же приведу реакцию Сталина на эту публикацию:
«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР, в частности, замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американско-французского блока против СССР. Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство. Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».
После такой оценки, полученной взамен ожидаемой благодарности, Молотов, конечно же, повинился, но через некоторое время совершил еще одну ошибку, на которую у Сталина была более резкая реакция:
«Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКВД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли Геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально, и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», пропущенную отделом печати НКВД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Болотову по этому поводу Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКВД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКВД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКВД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу Вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКВД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКВД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».
Получить от Сталина письмо такого содержания значило более чем выговор. Над Молотовым сгущались тучи. После «проверки» во всем обвинили некоего Горохова, о чем не преминули сообщить Сталину, но он в эту версию не поверил и на имя Маленкова, Микояна и Берии прислал гневную телеграмму:
«Вашу шифрограмму получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом пассивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, т. е. Молотова, с другой стороны. Что бы вы там ни писали, Вы не можете отрицать, что Молотов читал в телеграммах ТАСС и корреспонденцию «Дейли Геральд», и сообщение «Нью-Йорк Таймс», и сообщение Рейтера. Молотов читал их раньше меня и не мог не заметить, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отразятся на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей, особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?
Присылая мне шифровку, вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.
Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, копии ему не передавать».
Если оставить в стороне всю телеграмму и прочесть лишь ее концовку, поневоле побегут мурашки по коже и позавидовать Молотову не придется.
Чтобы оправдаться, Молотов использовал все слезы, оставленные про запас, и этим самым на время отвел от себя гнев Сталина. Но, к сожалению для Молотова, конфликт не был исчерпан и, более того, усугубился.
Причиной нового конфликта стала жена Молотова Полина Жемчужная, которая посредством своего мужа пыталась проводить независимую политику в отношении евреев, не учитывая мнения Сталина. На этом вопросе подробнее остановимся ниже, здесь же отмечу, что в конце концов жена Молотова была арестована и привлечена к ответственности.
Несмотря на то что Молотов до конца был рядом со Сталиным, никаким авторитетом он уже не пользовался. Для Сталина он уже не представлял опасности. Сталин обезоружил его и вместе с тем вывел из списка претендентов.
У другого соратника Сталина, старого большевика Анастаса Микояна, было и того меньше шансов. Он и не входил в список претендентов на престол.
Одним из главных талантов Микояна было то, что он был вечно серым, стараясь особо не выделяться. Инициативностью он никогда не отличался и именно исходя из этих свойств не был опасен для Сталина. Он вечно скрывался за чьей-то спиной и имел способность не иметь собственного мнения. Для такой сильной личности, как Сталин, было даже оскорбительным рассматривать Микояна в качестве преемника.
Сравнить Микояна можно с одним из деятелей Французской революции Жозефом-Эмануелем Сийесом. Впоследствии член Директории Сийес прославился тем, что выжил во время террора Робеспьера, что было не так уж и характерно для членов Конвента. Когда, в будущем ему зададут вопрос, что он делал в годы террора, он даст лаконичный, но всеобъемлющий ответ: «Я выживал». Микоян практически делал то же самое и, как и в случае с Сийесом, современники дали аллегорическую оценку его деятельности: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».
Тому, что Микояна не ударил паралич, он должен быть обязан стечению обстоятельств. Проживи Сталин немного больше, никто не знает, какая судьба ждала «непотопляемого» Анастаса. После войны Сталин был не очень-то и расположен к бывшему соратнику, во время же расследования дела Еврейского антифашистского комитета следствие слишком уж подозрительно стремилось выйти на Микояна. Его судьба висела на волоске, но удача не подвела.