Итак, Завенягин настаивал, Борисов считал, что «в виде исключения» согласиться можно.
И как же решает Берия? Он тут же находит вполне очевидный (после того как найден) выход. Виза его такова:
«т. Завенягину А.П. Надо обойтись без строительства специальных коттеджей для этих специалистов, а подыскать жилой дом вблизи места их работы и приспособить его. Л. Берия. 10 апреля 1948 г.».
Все верно! Зачем наносить ущерб защитному поясу столицы, когда можно все решить проще и дешевле? Почему же до этого не додумался Завенягин со всем его управленческим опытом? Почему и о лесах вокруг Москвы думать приходилось Берии?
И ведь каков «монстр»! Так, смотришь, построили бы в сказочных местах, под боком у Москвы (15–20 км) группу уютных коттеджей, а тут немцам и срок уезжать подойдет (их контракты предусматривали возвращение домой после завершения работ). И в коттеджах можно селиться высшей государственной бюрократии. А «вурдалак» (термин «генерала» Волкогонова) Берия взял да все на корню и зарубил… Не лес зарубил, а административную дурость!
ПОДРОБНО о резолюциях Берии на служебных документах Атомного проекта я еще поговорю. Но как часто необходимость этих резолюций вызывалась не объективной сложностью вопроса, а элементарным нежеланием коллег Берии самим решать в тех случаях, когда все можно было решить и без Председателя Спецкомитета и заместителя Председателя Совета Министров…
В июле 1946 года США объявили о проведении двух ядерных испытаний на атолле Бикини в районе Маршалловых островов. 1 июля на лагуну атолла, где были размещены 73 устаревших корабля, должна была быть сброшена мощная атомная бомба с самолета, а 25 июля предполагался подводный ядерный взрыв. И в СССР возникла естественная идея организовать на Тихом океане специальную комплексную научно-исследовательскую экспедицию для получения информации об этих испытаниях.
22 июня 1946 года Берия как зампред Совмина СССР подписал распоряжение Совмина № 7877-рс, обязывающее Министерство вооруженных сил СССР, Академию наук, Главное управление гидрометеослужбы при Совмине предпринять нужные действия. И началось…
Адмирал Галлер 26 июня просит указаний Берии о выделении сверх лимитов топлива для кораблей и самолетов, и Берия санкционирует расход из мобилизационного резерва Тихоокеанского флота…
2 июля академики Семенов, Курчатов и Алиханов обращаются к Берии с предложением о посылке в район испытаний самолета для отбора проб из радиоактивного облака взрыва.
2-го же июля Ванников почему-то просит Берию дать дополнительные указания адмиралу Кузнецову.
3 июля адмирал флота Кузнецов, считая идею трех академиков «приемлемой», сообщает Берии, что необходимо дать указания министру морского флота СССР Ширшову (одному из папанинской четверки, дрейфовавшей на станции «Северный полюс-1») о предоставлении командующему ТОФ адмиралу Юмашеву транспорта «Ереван», а также о выделении топлива – дополнительного к дополнительному.
5 июля начальник Штаба ВМС адмирал Головко в дополнение к письму Кузнецова фактически дезавуирует идею академиков, ссылаясь на то, что американцы объявили район испытаний опасным, и заявляет о «малой вероятности получения газообразных продуктов взрыва за пределами этого района»…
Позиция флота выглядит странно! Опасный район – не запретный район. Это ведь международные воды, идти в них можно! А все, обращающиеся к Берии, уже получили основания для действий – распоряжение Совмина № 7877-рс. Теперь риск – проблемы флота. Позднее американские корабли постоянно заходили в те районы акватории Мирового океана, которые объявлялись ТАСС опасными для мореплавания в связи с пусками советских межконтинентальных баллистических ракет.
Тем не менее «лица, принимающие решения», их не принимают, поэтому 5 июля академик Семенов переформулирует идею отбора проб и пишет «глубокоуважаемому Лаврентию Павловичу»:
«…Лаврентий Павлович, конечно, нет никакой гарантии, что удастся получить результат (теория неточна, можно ошибиться в направлении ветра, взрыв может быть проведен очень глубоко под водой, т. е. на глубине большей 10–20 метров и т. п.). Однако шанс на успех есть, а полученные сведения представляют исключительно большой интерес.
Чтобы успеть сделать, необходимо дать немедленное распоряжение».
Ванников в письме Берии от 6 июля поддерживает Семенова и опять просит «дать указания адмиралу Кузнецову».
Но даже Берию вся эта бумажная буря на просторах океана канцелярских чернил, похоже, утомила, и он направляет письмо Семенова от 5 июля министру Вооруженных сил СССР Булганину, написав на нем от руки: «Тов. Булганину. На Ваше усмотрение. Л. Берия. 6/VH».
Булганин же – не министерское это дело, думать, – накладывает на письме резолюцию: «А.М. Василевскому. Прошу Вас рассмотреть этот вопрос с вызовом тов. Кузнецова. Н.Г. Булганин. 7/7/46».
Все, вовлеченные в перипетии, связанные с Бикини, имели прочную базу для любых действий – распоряжение Совета Министров. И все они обладали немалыми самостоятельными государственными полномочиями. Представим себе, что шла бы война и изменившаяся оперативная обстановка потребовала бы срочной подготовки крупной операции на море. Неужели флот – в лице адмиралов Кузнецова, Галлера, Головко, Юмашева – не нашел бы резервов топлива без обращения к Берии?
Маршалловы острова – не ближний свет, но разве нельзя было изменить планы боевой подготовки ТОФ так, чтобы направление туда советских кораблей рассматривалось как плановый учебно-боевой поход?
Да, для этого надо было срочно ломать утвержденные графики, сметы и прочее, но если делом руководят подлинные управленцы, все становится возможным, и становится возможным в кратчайшие сроки. Ракетчик Королев говорил: «Кто хочет делать дело, найдет средство, а кто не хочет – причину для отказа». Увы, адмиралы и военные выбирали второй вариант. Ведь прямо это их не касалось…
Пройдет семь лет, и многие участники этого сюжета примут участие в создании первичной «антибериады». И будут поддакивать, когда Берии начнут приписывать самые нелепые «преступления» и «прегрешения». И у Берии даже не будет возможности что-либо возразить, потому что его лишат не только права работать на благо Державы, но и вообще права на жизнь.
Он был загружен каждый день, успевая контролировать все узловые моменты. Скажем, с Урала, с комбината № 817, в начале августа 1949 года должны привезти в Поволжье, в КБ-11 драгоценный (да что «драгоценный» – бесценный!) плутониевый «шарик» для проведения контрольных сборок перед отправкой «изделия» на полигон в Казахстан. И все перемещения литерного поезда отслеживает лично Берия. Это не перестраховка и не недоверие. И не только обостренная ответственность. Это – еще и компетентность, понимание того, что лишь так можно помочь решению всех возможных острых вопросов в реальном масштабе времени! Ведь он же – Берия! Он все решит так, как надо!
В апреле 1948 года чиновники из Министерства кинематографии лишили КБ-11 права получения художественных фильмов на том основании, что в заявках на фильмы не указаны-де «точные географические координаты и название заказывающей организации». И генерал Зернов с начальником политотдела «объекта» Разореновым пишут письмо Берии с просьбой уладить дело.
И он улаживает.
В Бюро № 2 Судоплатова поступают американские материалы о производственном жилом строительстве для персонала атомных заводов в Клинтоне и Хэнфорде. И Берия их тут же адресует главному «атомному» строителю А.Н. Комаровскому с явным намеком – нам надо строить не хуже…
Но как же это все было утомительно! А если бы он еще знал, что получит от потомков, от страны за эти великие и ежедневные труды через десятилетия?.. Да и что там потомки – уже через четыре года его имя втопчут в грязь его же коллеги по руководству страной.
Грустно все это, товарищи…
ВОТ в книге о начальнике КБ-11 П.М. Зернове, изданной в Российском Федеральном ядерном центре в Сарове, описан – с его якобы слов – конфликт с Берией, произошедший якобы 12 февраля 1949 года:
«После традиционной «накачки», перемешанной с угрозами, Лаврентий попросил меня задержаться (в конце общего заседания. – С.К.) «для уточнения одной детали». И когда мы остались с ним наедине, хозяин кабинета дал волю своим чувствам: начал рисовать мне в красках перспективу моего «превращения в лагерную пыль» в случае любого срыва в в работе, и тем более – при неудаче «решающего эксперимента» там, под Семипалатинском.
Несколько минут я держался, сносил это надругательство, а потом произошло непоправимое: руки непроизвольно сгребли массивный канделябр, украшавший письменный стол, и я занес его над головой!..
Опешивший Лаврентий шарахнулся к стене, на ходу выхватив «браунинг» с литой золотой ручкой. Но выстрела не последовало: видимо, он вовремя сообразил, что мою ликвидацию перед испытанием бомбы Сталин вряд ли одобрит…
Одернув китель, Берия со злобой прошипел:
– Ладно, сволочь! Немного подождем! Посмотрим, что покажет эксперимент!»
«Ну и что, – спросит по прочтении этого описания читатель, – что остается от так настойчиво создаваемого автором облика человечного Берии после такого вот прямого свидетельства, да еще такого крупного участника Атомного проекта, как Павел Михайлович Зернов?»
Что ж, присмотримся и к этому «свидетельству» внимательнее, помня, что мы имеем не один прецедент мифичности подобных «свидетельств» (вспомним хотя бы сказки сотрудника курчатовской Лаборатории № 2, известного физика Н.И. Головина о том, что происходило на КП опыта с РДС-1, где Головина не было).
Итак…
Во-первых, после испытания РДС-1 (после «эксперимента») «Зернов Павел Михайлович, инженер, кандидат технических наук, начальник Конструкторского бюро № 11» в числе других по постановлению СМ СССР № 5070-1944сс/оп был представлен Берией к званию Героя Социалистического Труда и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1949 года получил его (в 1954 году он стал дважды Героем).