Сталин понимал, что теперь, когда социализм выстоял в войне, партийные органы должны не убеждать людей в преимуществах Советской власти – они были очевидны, а практически развивать и укреплять эти преимущества. Но если, скажем, на каком-то заводе конкретный член партии лучше других способен руководить работой завода и его развитием, то кем его надо ставить – парторгом завода или директором?
А если в каком-то городе конкретный член партии лучше других способен решать вопросы развития города, чем он должен руководить – горкомом партии или исполкомом горсовета? Ответ и в первом, и во втором случае, казалось бы, был ясен.
Но если самых компетентных в сфере управления людей надо было направлять в органы советского и экономического управления городом, то и право решающего голоса в городе должны были иметь они. Не так ли?
Вроде – так.
А в области?
А в республике?
А в Советском Союзе?
То-то и оно…
Был во всем этом и еще один острый момент.
Чтобы указывать директору металлургического завода, как ему лучше варить сталь, член партии, входящий в руководство Министерства черной металлургии, должен был пройти много ступеней профессионального роста. Но член партии, вчерашний директор школы, если его избрали секретарем горкома в городе, где работал металлургический завод, обретал право давать указания и директору этого завода, и директору молочного комбината, и ректору университета.
Социализм – строй директивный, и в принципе в том ничего порочного нет. Плоха не директива сама по себе, а некомпетентная директива. Но кто и как должен был разрабатывать и давать компетентные директивы?
По мере развития социализма над тем, как и кому организовывать его развитие, задумывались все. Даже такой мало думающий человек, как Хрущев… Уже после того, как он разделался и с Берией, и с «антипартийной группой Маленкова – Кагановича-Молотова», выступая 1 ноября 1957 года на собрании актива Московской областной организации, Хрущев выболтал (он там вообще разболтался) интересные вещи! Я приведу его слова по неправленой стенограмме, опубликованной в сборнике Фонда «Демократия» «Георгий Жуков. Документы»:
«…возьмите Берия. Берия после смерти Сталина в каком направлении стал действовать? Он стал усиливать МВД и ослаблять партию (Хрущев передергивал, потому что Берия стал усиливать прежде всего Совет Министров, но партболтунов действительно начинал игнорировать. – С.К.)… Это значит подрезать партию… Это, товарищи, шел поход на партию, на разгром партии и на усиление личной роли, это привело бы к реставрации капитализма. Это враги только могут.
Теперь смотрите, если взять Маленкова, Молотова, Кагановича, Шепилова, то какой спор был опять с Молотовым. Ну, Берия и Молотов – это, верно, разные люди, совершенно разные. Но у нас с Молотовым был большой спор, как только умер Сталин. Он говорил, что нужно усилить роль советских органов. Мы (кто «мы»? – С.К.) сказали: нет, надо усилить роль партийных органов…
Кто способен сокрушить противника в партии? Партия. Поэтому вопрос о роли партии – это главное. Если бы партия не смогла бы справиться с Берия, куда бы тогда пошли мы?»
А действительно – куда?
Куда мы пошли с Хрущевым, мы знаем.
А куда мы пошли бы с Берией?
И куда мы шли после войны со Сталиным?
В 1945 ГОДУ будущему Главному конструктору ядерного оружейного центра на Урале, а позднее – заместителю начальника оружейного главка Минсредмаша генерал-майору Леониду Федоровичу Клопову исполнилось двадцать семь лет, и он только что был зачислен слушателем Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского. 24 июня в составе Сводного полка академии он стоял на Красной площади – почти прямо перед Мавзолеем, ожидая начала Парада Победы. И хорошо видел, как поднимались на трибуну Мавзолея члены Политбюро во главе со Сталиным.
«Близко я увидел Сталина, – писал в книге воспоминаний Л.Ф. Клопов, – во время похорон М.И. Калинина на Красной площади в 1946 году. Я находился тогда в расчете оцепления места движения катафалка с гробом М.И. Калинина. И.В. Сталин шел непосредственно за катафалком один, а члены Политбюро шли на три-четыре шага сзади. Землистый цвет лица, негустые седые волосы, не совсем уверенный шаг показывали его усталость и старость. Даже после его смерти в 1953 году в Мавзолее Сталин казался мне более молодым, чем семь лет назад на похоронах».
Не знаю, как читатель, но я ценю такие вот мелкие детали не меньше, чем документы. То, что Сталин уже к концу сороковых годов старел и устал, можно прочесть на сотнях страниц у десятков маститых мемуаристов. Но впечатления молодого офицера, безусловно навсегда врезавшиеся ему в память, ценны как старая фотопленка, где в один миг документально запечатляются приметы эпохи.
Да, Сталин старел, хотя в 1946 году ему всего-то было шестьдесят семь лет. Но каких лет! К тому же 1946 год – это год, когда США становились все агрессивнее, а остальной мир колебался. Сталин, Молотов и Берия знали настроения западного руководства не из газет – сведенные в единый Комитет информации (КИ) при Совете Министров СССР советские разведывательные службы укладывали на их столы настолько первоклассные и точные данные о планах Запада, что Сталин, в отличие от западных лидеров, видел подлинную картину мировой политики.
И она тревожила…
Вот фрагмент типичного сообщения резидентуры КИ в апреле 1948 года:
«В течение последних двух недель в Вашингтоне происходили секретные англо-американские переговоры. Первая стадия переговоров закончилась 1 апреля с.г.
(Далее подробно излагалась суть переговоров, где обсуждались планы создания НАТО. – С.К.)
В течение ближайших нескольких недель будут проведены англо-американско-канадские штабные переговоры, которые могут представлять еще больший интерес, чем только что закончившиеся переговоры в Вашингтоне.
Военно-штабные переговоры будут иметь своей целью выработать объединенные планы:
A) На неизвестный неопределенный случай, а именно на случай войны в течение ближайших нескольких недель или месяцев;
B) На случай войны в 1955–1956 годах.
Англо-американцы считают, что к этой дате Советский Союз будет иметь атомные бомбы в достаточном количестве и сознательно может пойти на риск войной…»
Причем как в 1940 году, так и в 1948 году первоочередным объектом атомной атаки предполагалась даже не Москва, а Баку и окружающие его нефтяные районы. Нефть все более становилась нервом политики Запада. А ведь в апреле 1948 года мы еще не имели ни одной атомной бомбы, в то время как США быстро наращивали свой ядерный арсенал, переходя от двузначных цифр уже к трехзначным.
Было отчего иметь «не совсем уверенный шаг» Сталину в 1946 году. Но после успешного испытания РДС-1 напряжение несколько спало. 29 октября 1949 года Сталин подписал Постановление СМ СССР № 5060–1943 «О развитии атомной промышленности в 1950–1954 гг.». Первым пунктом утверждался план «изготовления готовых изделий из плутония» в количестве 153 изделий, в том числе: в 1949 году – 2 единицы; в 1950 году – 7 ед.; в 1951 году – 18 ед.; в 1952 году – 30 ед, в 1953 году – 42 ед.; в 1954 году – 54 единицы.
Итак, все налаживалось?
Все, да не все…
3 января 1947 года Абакумов направил Сталину следующее донесение:
«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Бордова со своей женой (Татьяной Владимировной. – С.К.) и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Бордова с Рыбальченко.
Из этих материалов видно, что Бордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти. Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Бордова и Рыбальченко».
Бенерал-полковник Василий Бордов, 1896 года рождения, уроженец села Матвеевка Мензелинского района Татарской АССР, был тогда типичным – по биографии – генералом Советской Армии. Призван в 1915 году, воевал, старший унтер-офицер старой русской армии, в Бражданскую – командир взвода, роты, батальона, полка… Потом – курсы «Выстрел», академия имени Фрунзе, в 1940 году – начальник штаба Приволжского военного округа…
В войну Бордов поднялся вначале до должности командующего Сталинградским фронтом и вот тут летом 1942 года бездарно провалился, а в результате немцы прорвали внешний оборонительный обвод Сталинграда. Его провалы исправлял вернувшийся из Китая Василий Чуйков, позднее отмечавший апломб и заносчивость Гордова.
Пониженный до должности командарма, Гордов воевал лучше, в 1945 году стал Героем Советского Союза. После войны он назначается командующим Приволжским военным округом, а генерал Рыбальченко становится у него начальником штаба (они служили в такой «связке» еще во время войны).
Итак, реальным уровнем некомпетентности Гордова была должность командующего армией. Однако этот бывший крестьянский сын, поднятый Советской властью на «золотые» звездные высоты, был «обижен», что и зафиксировала техника Абакумова.
Разговор Гордова с женой я привожу частично, но – для удобства читателя – без обозначения многоточиями выпущенного текста.
«ГОРДОВ. – Ты все время говоришь – иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! (Как раз в эти дни исполнялась годовщина с того дня, когда генералы Музыченко, Потапов, Лукин выходили после спецпроверки с Лубянки. – С. К.)
Т.В. – Вот сломили такой дух, как Жуков…
ГОРДОВ. – Его все равно не уволят. Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии… А Жукова год-два подержат, а потом тоже – в кружку и все! Я очень многого недоучел. На чем я сломил голову свою? На том, на чем сломили такие люди – Уборевич, Тухачевский… (с учетом того, что в 1933 году Гордов был начальником штаба Московской военной пехотной школы, эти слова очень интересны. – С.К.).