Т.В. – Когда Жукова сняли, ты мне сразу сказал: все погибло.
ГОРДОВ. – Значит, я должен был дрожать, рабски дрожать… Не могу я! Что меня погубило – то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и, когда я все увидел, все это страшное, – тут я совершенно переродился…. И это пошло как платформа. Я сейчас говорю, у меня такие убеждения, что если сегодня снимут колхозы, то завтра будет порядок, будет рынок, будет все… Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!
Т.В. – Сейчас никто не стремится к тому, чтобы жить для общества.
ГОРДОВ. – Общества-то нет.
Т.В. – Если даже есть – кучка, но для нее не интересно жить.
ГОРДОВ. – А умереть тоже жалко.
Т.В. – Хочется увидеть жизнь. До чего все-таки дойдут.
ГОРДОВ. – Эту мразь?»
Мадам Гордова своей разочарованностью в жизни в обстановке московской (кроме куйбышевской) генеральской квартиры очень напомнила мне классическую провинциальную дуру с претензиями на высокие запросы, которые «не хочут» понять всякие Сталины и Берии…
Генерал Гордов, взявшийся судить о проблемах выше генеральского сапога, симпатичен мне не более. За всеми этими разговорами «дайте жить» стояло просто неудовлетворенное в своем самомнении мурло мещанина… Но у этого мещанина были генеральские погоны, как и у еще одного «радетеля за народ», генерала Рыбальченко, беседовавшего с Гордовым у того на квартире проездом из Сочи в Куйбышев.
И вот о чем был разговор:
«РЫБАЛЬЧЕНКО. – Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
ГОРДОВ. – Он все видит, все знает.
РЫБАЛЬЧЕНКО. – Или он так запутался, что не знает, как выпутаться? Выполнен 1-й год пятилетки – ну что пыль в глаза пускать?..
ГОРДОВ. – Едят кошек, собак, крыс.
РЫБАЛЬЧЕНКО. – Раньше нам все-таки помогали из-за границы.
ГОРДОВ. – Дожили, теперь ничего не дают. И ничего у нас нет.
РЫБАЛЬЧЕНКО. – И никаких перспектив, полная изоляция».
Эти разговоры были зафиксированы. Вначале арестовали Рыбальченко, потом – и Гордова (в 1950 году их расстреляли, но в 1956 году – что показательно – реабилитировали). Однако фиксировалось-то далеко не все! И кукиши в кармане той власти, которая ее и породила, часть советской элиты показывала все чаще – даже после того, как страна двинулась к достатку. А причиной были не некие «платформы», которыми пытался прикрыть свое брюзжание Гордов. Какие там «платформы»! Все сводилось к тому, что они хотели жить и жрать сейчас, а страна дать им возможность этого немедленно не могла.
Бывший крестьянский парнишка барски отказывал нам в праве на общество, а его «мадам», оправдывая собственную никчемность, заявляла, что никто-де и не стремится жить для него. Собственно, повторялась – с поправкой на эпоху – ситуация, возникшая после революции и Гражданской войны, когда кто-то из бойцов засучивал рукава для мирной работы, а кто-то… «За все бои, за все невзгоды…»
Ну, далее читателю, надеюсь, понятно… Тем более что раньше я на эту тему в книге уже высказывался.
А ЗА ПРЕДЕЛАМИ формирующегося круга новой советской элиты, вознесенной войной на житейские (жизненные написать не могу) высоты, жила огромная страна. Жила непросто, но – с надеждой и в трудах. Восстанавливались заводы, отстраивались города, делались новые открытия, выводились новые сорта озимых и яровых, разрабатывались отечественные электронные микроскопы и шагающие экскаваторы, стартовали к целям ракеты ПВО…
Сержант Лаврентьев обдумывал на Сахалине (на Сахалине!) пионерские физические идеи, на сержантские рубли выписывал научные журналы… А впереди у него была встреча с маршалом Берией.
И я думаю – а что, если бы со своими идеями сержант обратился не к маршалу Берии, а к генералу Гордову? Да бравый этот «сторонник рынка» его в пыль бы стер! Не в лагере, а на плацу… Одним бы матом вбил сержанта в землю.
Маршало-генералитет, уверенный, что превзошел все, – это была одна угроза развивающемуся социализму. Второй, так и не изжитой, угрозой была партократия. Если генералы были уверены в том, что генерал дураком быть не может, то партбюрократы были уверены, что дураком не может быть секретарь ЦК. Третьей же угрозой была «элитная» интеллигенция. Прежде всего – служилая и «творческая», но в какой-то мере – и научная, особенно на профессорско-академическом уровне.
Василий Осипович Ключевский классифицировал интеллигенцию так:
«1) Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных. 2) Сектанты с затверженными заповедями, но без образа мыслей и даже без способности к мышлению. 3) Щепки, плывущие по течению, с одними словами и аппетитами».
Ключевский прослеживал проблему со времен еще допетровских и заключал удивительно злободневными поныне словами:
«…гордый русский интеллигент очутился в неловком положении: то, что знал он, оказалось ненужным, а то, что было нужно, того он не знал. Он знал возвышенную легенду о нравственном падении мира и о преображении Москвы в Третий Рим, а нужны были знания артиллерийские, фортификационные, горнозаводские, медицинские, чтобы спасти Третий Рим от павшего мира…. Образованный русский человек знал русскую действительность как она есть, но не догадывался, что ей нужно и что ему делать…»
С тех пор, как были написаны эти горькие слова, прошло немало лет, и в России появился целый общественный слой образованных русских людей, прекрасно знавших и русскую действительность – как она есть, и знавших, что ей нужно, и что им делать…
Делать!
Они были уверены в Державе и в себе, потому что имели знания и артиллерийские, и фортификационные, и горнозаводские, и медицинские, и умели ими пользоваться, делая дело! Они были людьми дела, они хотели и любили его делать! А уж эпоха Сталина и Берии предоставляла им для этого все возможности… Однако на кой черт нужны были эти возможности партократии? Или – нарождающимся завсегдатаям «кухонных» дискуссий об «отсутствии свободы творчества»?
Партократию и «творческую» интеллигенцию роднило неумение делать дело и склонность к пустопорожней болтовне. Партократию и генералитет роднила гипертрофированная самоуверенность в том, что они-то уж знают, как управлять страной.
И это было смертельно опасно.
Безусловно, в стране Сталина и Берии было тогда много прекрасных партийных и советских работников – одни дважды Герои Советского Союза Алексей Федорович Федоров-Черниговский и Сидор Артемович Ковпак чего стоили! Я уж не говорю о сформированной войной когорте блестящих хозяйственных руководителей, естественным лидером которых был как раз Берия. И были прекрасные, честные, занятые строительством новой армии генералы и даже маршалы – один Константин Константинович Рокоссовский как хорош был! И были преданные Истине ученые… И преданные Искусству творцы художественных ценностей…
Это благодаря им дела шли неплохо, а год от года – все лучше. Перспективы обрисовывались блестящие, и сделано было к 1952 году очень много.
Генералы Гордов и Рыбальченко сами выбрали свою судьбу и не смогли увидеть страну 1952 года. А она к 1952 году имела качественно иной облик. В этом году мы произвели стали 34,4 миллиона тонн против 12,3 миллиона тонн в 1945 году; угля – 300 миллионов тонн против 149 миллионов тонн; электроэнергии – 119 миллиардов киловатт-часов против 43,3 миллиарда.
Детская смертность уже к 1950 году сократилась по сравнению с 1940 годом вдвое, число врачей выросло с 155 тысяч в 1940-м до 265 тысяч в 1950-м.
В 1945 году страна произвела 292 тысячи тонн растительного масла и 117 тысяч тонн животного. А в 1950 году (когда расстреляли Гордова и Рыбальченко) – 819 тысяч и 336 тысяч. Сахара – 2 миллиона 523 тысячи тонн против 465 тысяч тонн.
Это ведь, уважаемый читатель, был подвиг!
Но делалось-то не для дяди Сэма, не для олигархов, а для себя! Потому так мощно и делалось!
Но все это надо было организовать.
Партия Сталина и организовывала.
Партия партократов – пользовалась.
А страна?
Страна пока что была на подъеме…
ОДИН из антисталинских (значит, и антибериевских) мифов таков: мы отстали в области электронных вычислительных машин, потому что кибернетика была объявлена лженаукой. Но такой исследователь истории советской науки, как Лорен Грэхэм, признавал, что «советская враждебность к кибернетике была преувеличена за пределами СССР».
Еще бы! Читатель уже знаком с запиской министра Паршина Берии о работах по ЭВМ. А вот иллюстрация к ней с «той» стороны… В своей книге «Я – математик» Норберт Винер, «отец кибернетики», писал:
«Мои исследования… тесно соприкасались с работами нескольких русских математиков… Хинчин и Колмогоров, два наиболее видных русских специалиста… работали в той же области, что и я. Больше двадцати лет мы наступали друг другу на пятки…
И у меня нет никакой уверенности в том, что Колмогоров самостоятельно не нашел… известных мне возможностей применения этих методов… ему, наверное, просто не удалось опубликовать свои работы в открытой печати…
Когда я начинал работать для Военного министерства США… возник вопрос, не интересуется ли кто-нибудь за границей теми же проблемами, что и я. Я говорил тогда, что… если кто-нибудь в мире занимается сейчас тем же, что и я, то, вероятнее всего, это Колмогоров в России…»
Ученик Лузина, Андрей Колмогоров в 36 лет, в 1939 году, стал академиком, в 1941 году – лауреатом Сталинской премии, еще при жизни Сталина получил два ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени. Александр Хинчин стал членом-корреспондентом АН СССР в том же году, что и Колмогоров, но – в 45 лет. В 1941 году Хинчин стал лауреатом Сталинской премии, а к 1953 году – еще и кавалером ордена Ленина.