Рюмина. Столяров утверждает, что Рюмин написал его прямо в кабинете секретаря ЦК Игнатьева (он Абакумова в МГБ вскоре и сменил). Вряд ли это так, но заявление Рюмина – факт общеизвестный. И 4 июля 1951 года по нему была создана комиссия Политбюро в составе: Маленков (председатель), Берия, Шкирятов, Игнатьев.
12 июля 1951 года Абакумова арестовали. Безусловно, не в одной докладной Рюмина было дело – с одной стороны, Абакумов начинал мешать ряду партократов, с другой же, за ним действительно имелись серьезные служебные проступки. Так или иначе, Абакумов оказался в Лефортово, откуда и написал упомянутое выше письмо.
Берия давно не возглавлял спецслужбы и не курировал их единолично – после ареста «ленинградца» Кузнецова главным куратором «органов» был Маленков. Он в первую голову готовил документы Политбюро по вопросам МГБ, он возглавлял комиссию по Абакумову и т. д.
Однако в ниже приводимом письме Абакумов обращался к Берии и Маленкову явно как к членам Политбюро, как к руководителям государства, зная, что в этом случае его письмо в МГБ Игнатьева не осядет (такой порядок при обращении арестованных к членам Политбюро соблюдался строго).
И вот что писал Абакумов 18 апреля 1952 года:
«Товарищам Берия и Маленкову.
Дорогие Л.П. и Г.М.! Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и нач. тюрьмы дать мне бумагу написать письма Вам и тов. Игнатьеву…
Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной, холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали так, что я спал всего лишь час-полтора в сутки… На всех допросах стоит сплошной мат… оскорбления, насмешки… Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер… Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал…» и т. д.
Из письма Абакумова однозначно следует, что меры физического воздействия стали нормой для МГБ Игнатьева, а вот для НКВД Берии и МГБ Абакумова они были настолько несвойственны, что Абакумов, «кадр Берии», зверствами игнатьевцев был шокирован. А раз так, вряд ли он и сам дробил челюсти и ребра своим подследственным… Как в НКВД – при Берии, так и в «Смерше», в МГБ, возглавляя их.
«А как же свидетельство генерала Судоплатова?» – спросит читатель. Но я отвечу ему цитатой из письма Чарльза Диккенса, написанного 4 февраля 1868 года из Вашингтона своему близкому другу Джону Форстеру: «Оба поделились своими воспоминаниями, причем, как всегда в таких случаях, обнаружилось несоответствие в деталях». Вот так и с печатными воспоминаниями генералов КГБ, изданными после 1991 года (до этого года, впрочем, подобные мемуары не издавались вообще). К ним надо относиться очень аккуратно, не без доли здорового скепсиса. Особенно – с учетом высокой вероятности политкорректировки их «мемуаров».
Между прочим, случайно сообщив одному из моих коллег, что пишу книгу о Берии, я услышал от него вот что… В свое время он лежал в 12-й московской клинике в одной палате со старым чекистом Николаем Ивановичем Галкиным. Галкин (личный друг Завенягина, к слову), по образованию – горный инженер, пришел в НКВД в 1935 году и входил в состав одной из двух бригад, которые вели допросы Туполева. Так вот, Галкин, однозначно, между прочим, говоривший о вине Туполева, полностью отрицал применение мер физического воздействия в НКВД времен Берии, говоря, что это, кроме прочего, считалось уроном офицерской чести. Хотя сам же признавал, что на человеческом, так сказать, уровне, кто-то и срывался.
Я доверяю такому изустному, даже из вторых уст, свидетельству больше, чем писаным свидетельствам Судоплатова. Недаром же издательство «ОЛМА-ПРЕСС», издавшее расширенные воспоминания Павла Анатольевича, сочло необходимым отметить, что издательство «не несет ответственности за изложенные в книге факты».
Между прочим, у К. Залесского я нашел сообщение о том, что, придя в МГБ, Игнатьев заявил: «Нужно снять белые перчатки и с соблюдением осторожности прибегнуть к избиениям арестованных». Клеветать на Игнатьева у «демократически» ориентированного Залесского нужды вроде бы нет. И выходит, при предшественнике Игнатьева Абакумове в МГБ работали если не в белых перчатках, то и не в «ежовых рукавицах»?
Возвращаясь к Абакумову, спрошу: «Стал бы Абакумов (который якобы на пару с Берией ломал кости подследственным в 1939–1940 годах) писать Берии в 1952 году о том, что «такого зверства никогда не видел», если бы он еще большие зверства творил на глазах Берии?»
Думаю, нет.
Кирилл Столяров, автор сомнительных книг о той эпохе, объясняет обращения Абакумова именно к Берии и Маленкову тем, что они, мол, и предрешили его судьбу, будучи членами назначенной Сталиным комиссии по проверке работы МГБ, где кроме них были еще Шкирятов и Игнатьев. Столяров утверждает, что последние два «довольствовались правом совещательного голоса», а вот Берия и Маленков Абакумова «сдали». Однако насчет «совещательного голоса» в постановлении ПБ от 4 июля (пункт 404. «Заявление т. Рюмина») ничего не сказано, все члены комиссии Маленкова были равноправны и все были «за» отстранение Абакумова. К тому же все последующие события говорят о том, что интригу против Абакумова вел как раз Игнатьев, и не только по своей инициативе. Берия же не только не был всесилен, но и вообще в делах МГБ был тогда номером не более чем третьим (после Сталина и Маленкова).
Столяров заявляет, что Абакумов обращался к Маленкову и Берии постольку, поскольку считал-де: кто его погубил, тот и вернет к жизни. Мотивация более чем «вывернутая», особенно – в части Берии. А далее Столяров пишет, что при аресте у Абакумова якобы изъяли компромат «именно на Берию и Маленкова». Если бы это было так, обращался ли бы к ним Абакумов?
У меня нет возможности анализировать линию «Берия —
Абакумов» подробно, но из рассказа того же Столярова можно сделать вывод о том, что Берия в вину Абакумова не верил, а, придя в МВД вновь, не освободил его сразу потому, что требовалось время для выяснения положения вещей.
Однако Рюмина, бывшего до ноября 1952 года заместителем Игнатьева, Берия арестовал почти сразу после прихода в МВД – 17 марта 1953 года. Думаю, что если бы Берия оказался во главе государства, то Абакумов жил бы и работал, а так его в середине декабря 1954 года расстреляли, скрыв в пролитой его крови многие концы преступлений будущих губителей социализма.
О ТОМ ЖЕ, какой была обстановка в НКВД Берии на самом деле, имеется очень показательное свидетельство в книге Герхарда Кегеля «В бурях нашего века». Она написана суховато, но повествует о судьбе, из которой можно сделать захватывающий телесериал. 1907 года рождения, член КПГ с 1931 года, агент ГРУ ГШ РККА «Курт» с 1933 по 1943 год, сотрудник МИД рейха, с осени 1939 года по 22 июня 1941 года заместитель начальника торгово-политического отдела германского посольства в Москве, Кегель с 1943 года был призван на военную службу. Служил на Западном фронте, а, переброшенный на Восточный фронт, в январе 1945 года перешел на сторону Красной Армии и попал в советский офицерский пересыльный лагерь.
Его искали товарищи-антифашисты через органы НКВД, и вот в середине марта 1945 года Кегеля в сопровождении женщины-офицера и старшины-сибиряка направляют из Лодзи через Киев в Москву. Там провожатые сдают Кегеля под расписку на Лубянку, и далее я прямо цитирую:
«Вот так сюрприз, подумалось мне. Встречу в Москве я представлял себе совсем иначе. Но поскольку совесть моя была чиста и я был уверен, что скоро все прояснится, я оставался в хорошем настроении.
Я сидел в приемной и ждал. Примерно через два часа началась процедура моего оформления. У меня отобрали нож, бритву, котелок с ложкой и другое имущество. Потом повели в баню, а одежду забрали для дезинфекции. И вот наконец я оказался в камере.
Это было помещение размером примерно три на три с половиной метра. Мебель состояла из двух узких железных кроватей с матрацами и одеялами, стола и, разумеется, обязательного унитаза.
В камере уже находился человек… в военной форме… Представляясь мне, заключенный сообщил, что он румын…
На следующий день меня вызвали в медпункт. Там врач внимательно осмотрела и тщательно обработала мои раны на ступне и голени левой ноги, которые все еще сильно гноились. На третий день в камеру зашла библиотекарь, которая осведомилась, что бы я хотел почитать…» и т. д.
Кегель отнесся к ситуации спокойно, зная, что он чист. Он вспоминал:
«Поскольку учреждение, в ведении которого я сейчас находился, ничего не знало о моих контактах с Красной Армией, моим показаниям здесь, конечно, не могли просто поверить без всякой проверки».
И проверка, включавшая допросы, шла корректно, закончившись 9 мая 1945 года, когда Кегелю вернули доверие, свободу, переодели в новую одежду и поселили на московской квартире. 20 июня 1945 года он был уже в Берлине.
Уважаемый читатель! Пока Кегеля проверяли, он был подозреваемым, и отношение к нему не могло быть особым, оно было стандартным! И это был вполне, как видим, уважительный к проверяемым стандарт.
Читатели, знакомые, например, с «мемуарами» другого разведчика ГРУ – Леопольда Треппера, могут возразить мне, что у него все описано иначе. Да, иначе. Но книга Треппера полна вымыслов и лжи. Так, Абакумова у него арестовывают после ареста Берии, Берия занимает пост секретаря ЦК и т. д.
Однако даже из книги Треппера можно кое-что извлечь. Нет, он не уходит от клише «палача» Берии и описывает все так, что у неосведомленного читателя может создаться впечатление того, что пребывание Треппера в камере на Лубянке и пребывание Берии во главе Лубянки неразрывно связаны.
Но вот приводимая самим Треппером хронология. После темной истории с его парижским арестом и побегом из гестапо, он 5 января 1945 года вылетает в Москву, и вскоре его помещают во внутреннюю тюрьму на Лубянке.
Решение логичное – после всех перипетий Треппера надо проверять и проверять… Режим при этом достаточно мягкий. И это – НКВД Берии (или – НКГБ бериевского «кадра» Меркулова).