21 июня записи начинаются в 18.27 с прихода Молотова.
В 19.05 к Сталину и Молотову присоединились Ворошилов, Берия, Маленков, Вознесенский, Тимошенко, Кузнецов.
В 20.15 Тимошенко и Вознесенский ушли, и через 35 минут Тимошенко вернулся на полтора часа уже с Жуковым и Буденным… Считается, что в это время обсуждалась Директива № 1, но что-то слишком долго «обсуждался» коротенький документ в двадцать строк… Ведь и до этого участники совещания говорили о чем-то почти полтора часа…
Так или иначе, после 22 часов 20 минут 21 июня 1941 года в сталинском кабинете кроме его хозяина осталось лишь три человека: Молотов, Ворошилов и Берия. Вскоре Берия куда-то ненадолго отлучился и в 22.40 пришел опять.
В 23 часа Берия с Молотовым и Ворошиловым ушли, и Сталин остался один. Он, похоже, уже понимал, что его директивы последних дней армейцами исполнены из рук вон плохо. Но в данный момент он уже ничего изменить не мог, а отдохнуть надо было – следующий день обещал быть трудным.
Думаю, поспал в ту ночь и Берия, и по той же причине – отныне его и так плотный рабочий график на годы становился сверхплотным.
ДЕНЬ двадцать второго июня 1941 года начался с того, что в 5.45 в кабинет Сталина вошли Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков. В 7.30 пришел Маленков и ушел вместе с Берией в 9.20. Но в половине двенадцатого дня, когда в кабинете у Сталина оставался лишь Молотов, они опять появились вместе на полчаса. И до этого часто связанные общими задачами, Маленков и Берия теперь будут все теснее взаимодействовать все двенадцать последующих лет – до дня ареста Берии 26 июня 1953 года.
Полная же «фотография» первого рабочего военного дня Сталина, первого из тех 1418 дней, когда он нес невиданную ранее в истории ответственность за Россию, такова:
Заметим: и в последний день мира, и в первый день войны последним, кто вышел из сталинского кабинета, был Берия. Вновь он появился в нем 23 июня – ровно через сутки минута в минуту, и опять – на двадцать минут.
В тот день, 23 июня, была образована Ставка Главного Командования Вооруженных Сил Союза ССР, и с того же 23 июня Берия вошел в число постоянных советников Ставки. Всего их было двенадцать: маршал Кулик, Мерецков, начальник ВВС Жигарев, Ватутин, начальник ПВО Воронов, Микоян, Каганович, Вознесенский, Жданов, Маленков, Мехлис и Берия.
С полночи в ночь с 23 на 24 июня Берия пробыл в сталинском кабинете более часа, а в последующие дни иногда оставался в нем то на три часа, то на полчаса, по нескольку раз в день.
А кабинет напоминал берег моря в бурю: на него накатывались и накатывались людские волны, но не захлестывали его, а откатывались вновь в море начавшейся войны. Между прочим, 24 июня с 20.15 до 20.35 Сталин нашел время принять летчика-испытателя Степана Супруна, записавшегося на прием 23 июня! Супрун – в общем-то, хотя и известный, но достаточно рядовой военный. Однако Сталин не только нашел для него время, но и тут же дал «добро» его идее о формировании отборных авиационных полков из летчиков-испытателей.
И обо всем этом нам рассказали не мемуаристы и не писатели, а предельно сухой (фамилия, дата, время; фамилия, дата, время…) документ!
Вот так – достаточно было публикации документа, и обрушился огромный пласт лжи о «запое»-де Сталина. Хотя, если честно, было бы немудрено с горя и запить, обнаружив, как подвели Россию и ее вождя те, на кого надежды было больше всего – военные! Это ведь для них Сталин и страна давали оружие, кадры, средства. Постоянно вникая в общие оборонные проблемы, проблемы чисто военные, Сталин оставлял на военных, на профессионалов.
А они…
Да, многое проясняется при анализе документов. И тогда ложь рушится. Как ложь о Сталине, так и ложь о Берии…
ВОЗМОЖНО, у читателя давно вертятся на языке примерно такие вопросы: «Неужели ложь о Берии так тотальна? Он что – и впрямь достойный во всех отношениях человек, а не «выродок»? Ну, можно поверить, что он был отличным организатором. Но руки-то у него в крови?»
Что тут сказать…
Кровь?
Когда?
С началом работы Берии во главе НКВД СССР масштаб репрессий в стране упал до того минимума, без которого не обходится любое государство в острые периоды своей истории.
С началом войны кровь стала ее (войны) неизбежным элементом. Вскоре же после окончания войны Берия отошел от работы НКВД до марта 1953 года.
В марте 1953 года, вновь придя в МВД, он начал с амнистий и реабилитаций. Так где же кровь?
В период репрессий в Грузии? Но и там она была минимальной, а все страшные россказни «старых большевиков» и «жертв террора» о якобы «садисте» Берии не стоят той бумаги, на которой были записаны. Что-то об этом сказав, я скажу кое-что и дополнительно в свое время.
И еще вот что. Ну, не бывает же так, чтобы кто-то годами вел бы себя как человек, проникнутый заботой о других, а потом вдруг повел бы себя как кровожадное чудовище! Нет уж, если кто-то внутренне гнил, то гнилость его так или иначе проявляется во всем, и особенно в том случае, если этот кто-то получает власть. Тем более – власть над миллионами людей. Такой сразу начинает беса тешить…
Берия же, получив власть в Грузии, не щадя себя исправлял «колхозные» перегибы предшественников и уговаривал соплеменников, что процветание лучше нищеты… Он сразу же – в отличие от предшественников – обеспокоился проблемами развития молодых поколений в Грузии и вообще подъемом образования в республике; сразу же – в отличие от, опять-таки, предшественников – задумался о перестройке грузинской столицы, да не просто задумался, а стал одним из авторов такого градостроительного плана, где каждая идея была ориентирована на умное обустройство жизни широких масс, а не на помпезное самовоз-величивание… Он превращал Грузию во всесоюзную здравницу.
И вдруг – нате, в период репрессий он же – если поверить некоторым «мемуаристам» – начинает чуть ли не вилкой глаза согражданам выкалывать! Хотя объективный анализ убеждает в обратном…
Нет, невинной крови на руках Лаврентия Павловича не было никогда – он знал ей цену в том числе и потому, что ему самому приходилось проливать кровь – собственную. За то дело, которому он служил.
Так о какой крови тогда речь? Может быть, о той, что связана с деятельностью подчиненных Берии заградительных отрядов НКВД? Или – «с насильственной депортацией народов»? Что ж, уважаемый читатель, дойдем мы и до заградительных отрядов, и до насильственной депортации…
Однако должен признаться… О нашей новейшей истории лгали и лгут так много, и поверить в тотальностьэтой лжи так непросто, что даже у меня, автора книги, периодически возникала мысль: «Неужели о Берии все лгут так дружно?»
Ну, ладно, озлобленный Антонов-Овсеенко… Или – прямые агенты влияния «политбюрист» Яковлев и «генерал» Волкогонов, пасквилянт Радзинский… Ну ладно, то ли выжившие из ума, то ли вымышленные хрущевцами «старые большевики» типа Снегова и Доры Лазуркиной…
Но Вячеслав Молотов? Лазарь Каганович? Клим Ворошилов? Анастас Микоян? Маршал артиллерии Яковлев и авиаконструктор Яковлев… Маршалы Воронов и Жуков, Конев и Баграмян? Металлург Тевосян? Адмирал Кузнецов?
Неужели они могли так лгать? И если Берия заслуживал доброго слова, то почему же они его не сказали о нем хотя бы через десятилетия?
Но, во-первых, о Берии – когда он уже был уничтожен – были-таки сказаны его современниками и добрые слова. И читатель с некоторыми из них в свое время познакомится.
Во-вторых, о человеческой кондиционности Берии порой давали свидетельства даже люди, его ненавидевшие или его недолюбливавшие, хотя сами не понимали, что свидетельствуют. Позднее читатель познакомится и с ними.
В-третьих, объективные оценки Берии десятилетиями пресекались так тщательно, что, например, отец одного из моих старших коллег Михаила Витольдовича Каминского – Витольд Савельевич Каминский, которому Берия до войны помог решить вопрос о строительстве двух заводов по производству авиационного бензина, рассказывал об этом уже взрослому сыну под строжайшим секретом, хотя сохранил о Лаврентии Павловиче вполне добрые воспоминания.
В-четвертых, когда мое повествование дойдет до более поздних времен, я приведу образцы гнуснейшей лжи о Берии на высшем уровне, и они докажут: да, лгали тотально, официально и подло.
И наконец, я прошу читателя учесть также и то, что все, мной выше упомянутые (как и многие неупомянутые) первые лица державы молчали же, соучаствуя в лжи Хрущева, о том, как встретил войну Сталин! Ведь НИ ОДИН из тех, кто здравствовал в 1956 году, в 60-е, в 70-е и даже в 80-е годы и точно знал, как Сталин провел первый день войны, не возвысил голос в защиту и Сталина, и исторической правды.
Ведь не встал Молотов в зале XX съезда и не сказал в ответ на инсинуации Хрущева во весь голос на всю страну и на весь мир: «Да как вы смеете так подло лгать, гражданин Хрущев, потому что после такой лжи вы мне не товарищ! Я ушел из кабинета товарища Сталина за час до наступления 22 июня 1941 года и вновь вошел в его кабинет наутро без пятнадцати шесть. И потом бывал день за днем в этом кабинете по нескольку раз на дню!»
И Маленков не встал…
И Каганович…
Не встали маршалы и генералы, когда Хрущев, изгаляясь над нашей историей с трибуны XX съезда, записывал в стратеги себя и отказывал в полководческом таланте Верховному Гланокоман-дующему. А ведь все они сидели тогда в зале – кроме маршала Рокоссовского, бывшего тогда министром обороны Польши.
Стоит ли после этого удивляться, что Хрущев и хрущевцы вскоре с легкостью расправились с теми же Молотовым, Маленковым, Кагановичем, задвинув их в темный угол истории?!
Не встали маршалы Ворошилов и Жуков.
Не встали после того, как Хрущев сказал о Сталине вот такое: «В военных делах он ничего не смыслил, он чуть ли не с глобусом выходил, когда ему докладывали обстановку, он из-за голенища вытаскивал карту, на которой был помещен чуть ли не весь мир…»