Так о какой крови тогда речь? Может быть о той, что связана с деятельностью подчиненных Берии заградительных отрядов НКВД? Или — «с насильственной депортацией народов»? Что ж, уважаемый читатель, дойдем мы и до заградительных отрядов, и до насильственной депортации…
Однако должен признаться… О нашей новейшей истории лгали и лгут так много, и поверить в тотальность этой лжи так непросто, что даже у меня, автора книги, периодически возникала мысль: «Неужели о Берии все лгут так дружно?»
Ну, ладно, озлобленный Антонов-Овсеенко… Или — прямые агенты влияния «политбюрист» Яковлев и «генерал» Волкогонов, пасквилянт Радзинский… Ну ладно, то ли выжившие из ума, то ли вымышленные хрущевцами, «старые большевики» типа Снегова и Доры Лазуркиной…
Но Вячеслав Молотов? Лазарь Каганович? Клим Ворошилов? Анастас Микоян? Маршал артиллерии Яковлев и авиаконструктор Яковлев… Маршалы Воронов и Жуков, Конев и Баграмян? Металлург Тевосян? Адмирал Кузнецов?
Неужели они могли так лгать? И если Берия заслуживал доброго слова, то почему же они его не сказали о нем хотя бы через десятилетия?
Но, во-первых, о Берии — когда он уже был уничтожен — были-таки сказаны его современниками и добрые слова. И читатель с некоторыми из них в свое время познакомится.
Во-вторых, о человеческой кондиционности Берии порой давали свидетельства даже люди, его ненавидевшие или его недолюбливавшие, хотя сами не понимали, что свидетельствуют. Позднее читатель познакомится и с ними.
В-третьих, объективные оценки Берии десятилетиями пресекались так тщательно, что, например, отец одного из моих старших коллег Михаила Витольдовича Каминского — Витольд Савельевич Каминский, которому Берия до войны помог решить вопрос о строительстве двух заводов по производству авиационного бензина, рассказывал об этом уже взрослому сыну под строжайшим секретом, хотя сохранил о Лаврентии Павловиче вполне добрые воспоминания.
В-четвертых, когда мое повествование дойдет до более поздних времен, я приведу образцы гнуснейшей лжи о Берии на высшем уровне, и они докажут: да, лгали тотально, официально и подло.
И, наконец, я прошу читателя учесть также и то, что все, мной выше упомянутые (как и многие неупомянутые) первые лица державы молчали же, соучаствуя в лжи Хрущева, о том, как встретил войну Сталин! Ведь НИ ОДИН из тех, кто здравствовал в 1956 году, в 60-е, в 70-е и даже в 80-е годы и точно знал, как Сталин провел первый день войны, не возвысил голос в защиту и Сталина, и исторической правды.
Ведь не встал Молотов в зале XX съезда и не сказал в ответ на инсинуации Хрущева во весь голос на всю страну и на весь мир: «Да как вы смеете так подло лгать, гражданин Хрущев, потому что после такой лжи вы мне не товарищ! Я ушел из кабинета товарища Сталина за час до наступления 22 июня 1941 года и вновь вошел в его кабинет наутро без пятнадцати шесть. И потом бывал день за днем в этом кабинете по нескольку раз на дню!»
И Маленков не встал…
И Каганович…
Не встали маршалы и генералы, когда Хрущев, изгаляясь над нашей историей с трибуны XX съезда, записывал в стратеги себя и отказывал в полководческом таланте Верховному Гланокомандующему. А ведь все они сидели тогда в зале — кроме маршала Рокоссовского, бывшего тогда министром обороны Польши.
Стоит ли после этого удивляться, что Хрущев и хрущевцы вскоре с легкостью расправились с теми же Молотовым, Маленковым, Кагановичем, задвинув их в темный угол истории?!
Не встали маршалы Ворошилов и Жуков.
Не встали после того, как Хрущев сказал о Сталине вот такое:
«В военных делах он ничего не смыслил, он чуть ли не с глобусом выходил, когда ему докладывали обстановку, он из-за голенища вытаскивал карту, на которой был помещен чуть ли не весь мир…»
А ведь могли сказать правду и маршал Тимошенко, и маршал Василевский, и адмирал Кузнецов. Зато последний как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны. А ведь был вызван в сталинский кабинет в 15 часов 20 минут по московскому времени 22 июня 1941 года.
И другие — или прошедшие в первые дни войны через этот кабинет, или получавшие непосредственно от его хозяина приказы и распоряжения — тоже не встали.
Все они тогда промолчали.
Почему?
Вернемся в дни накануне войны и посмотрим, что написано о них в тех мемуарах адмирала Кузнецова, которые так и названы «Накануне». Их дополненное издание Воениздат выпустил в 1990 году…
Страница 285:
«Еще во второй половине дня 21 июня стало известно: в ближайшую ночь можно ожидать нападения немцев…»
Стр.299:
«Около 11 часов вечера (21 июня. — С.К.) зазвонил телефон. Я услышал голос маршала Тимошенко:
— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне…»
Сразу возникает вопрос: «Так когда это стало известно: „во второй половине дня 21 июня“ или „около 11 часов вечера“?»
Читаем страницу 299 дальше:
«…Через несколько минут мы (с контр-адмиралом Алафузовым. — С.К.) уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.
Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал…
Семен Константинович… не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну…
Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов (хронология адмирала Кузнецова плохо согласуется с данными генерала Горькова. — С.К.). Помнится, она была пространной — на трех листах (а выставляемая ныне на всеобщее обозрение „директива № 1“ весьма кратка. — С.К.). В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.<…>
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности номер один…»
Адмирал Кузнецов, сообщая это, похоже, не понял, что фактически почти развенчивает свою «заслугу», ведь пресловутый приказ он отдал тогда, когда затягивание с его отдачей было бы равносильно измене.
Во-вторых, если лишь за пять часов до начала войны начальник Генерального штаба удосужился засесть за написание подробных указаний Вооруженным силам о том, что им «следует предпринять… в случае нападения гитлеровской Германии», то такого горе-начальника не то что в три шеи гнать с позором надо. Его надо расстрелять — за преступное пренебрежение своими обязанностями!
Не так ли?
Но и это еще не все! Читаем страницу 300:
«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И. В. Сталину. Следовательно, уже в то время… было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».
И опять возникает вопрос: «Что имеет в виду Кузнецов, написав „это произошло“?»
За одиннадцать часов до нападения «произошла», как я понимаю, последняя (но — если я был прав в ранее приведенной реконструкции событий — не первая) санкция Сталина на приведение войск в боевую готовность. Но даже к 11 часам вечера 21 июня «не произошла» отправка директивы об этом в войска.
Почему?
Что, в этом Сталин виноват?
Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:
«Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И. В. Тюленева — в то время он командовал Московским военным округом, — что 21 июня около 2 часов дня (выделено мною. — С.К.) ему позвонил И. В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО».
Выходит, уже не «17 часов», а «2 часа дня»? Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:
«В тот вечер (21 июня. — С.К.) к И. В. Сталину были вызваны московские руководители А. С. Щербаков и В. П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал… задержать секретарей райкомов на своих местах… „Возможно нападение немцев“, — предупредил он…»
Но что интересно — ни Щербакова, ни Пронина в поденных списках посещения кабинета Сталина, приводимых генералом Горьковым, нет! Как нет там и Меркулова с Фитиным в записях за 17 июня.
Почему?
Собственно, в книге Горькова наблюдается странный провал в датах: после 11 июня до 17 июня Горьков не приводит вообще никаких данных по посещению кабинета Сталина.
11 июня там с 21.55 до 22.55 находились Тимошенко, Жуков, командующий ПрибОВО Кузнецов, политработники Запорожец и Дибров, а потом авиаторы Жигарев, Стефановский и Коккинаки. Причем со Стефановским, ушедшим уже в 1.45 12 июня, Сталин полчаса беседовал наедине. А потом — по Горькову — он берет тайм-аут до 17 июня, но в тот день — по Горькову же — принимает лишь Ватутина на полчаса, а за полночь — Жигарева, о чем мы уже знаем.
Хитрую все же дал оговорку генерал Горьков насчет того, что он-де «выборочно» привел «в основном имена посетителей кабинета Сталина, которые были непосредственно связаны с организацией обороны и боевых действий в период Великой Отечественной войны». И получается, что вроде бы Горьков и первооткрыватель «Журнала…» и в то же время любую фамилию он мог выбросить, искажая реальную «фотографию» того или иного сталинского рабочего дня, без риска быть обвиненным в намеренном сокрытии правды.
Но что — на дни с 11 по 17 июня места и типографской краски не хватило? Ведь не может же быть, чтобы в такое время, находясь в Москве, Сталин так уж никого в эти дни и не принимал! Нет, похоже, принимал, если на странице 79 собственной книги Ю. Горьков сообщает:
«В обстановке надвигающейся войны, 13 июня, С. К. Тимошенко просил разрешения у И. В. Сталина привести в боевую готовность и развернуть первые эшелоны по планам прикрытия. Но разрешение не поступило».