Некоторое запоздание информации Берии по сравнению с датой принятия Постановления ГКО (28 сентября 1942 года) о возобновлении работ по урану существенным признать нельзя. Постановление ГКО было обусловлено пониманием проблемы советскими физиками, а письмо Берии — информацией о понимании проблемы зарубежными физиками. Причем Берия дал поручение провести «внутреннюю» экспертизу разведывательных материалов силами специалистов НКВД, что было не лишним. Материалы могли быть дезинформационными (скажем, академик Капица их оценил бы, весьма вероятно, именно так), и перед докладом Сталину надо было все аккуратно взвесить.
К письму Берии прилагалась высокоинформативная справка 1-го управления НКВД СССР «Использование урана как источника энергии и как взрывчатого вещества». И далее полученные из наркомата Берии разведматериалы по поручению Молотова анализировал Курчатов. 27 ноября 1942 года в заключении своей докладной записки на имя Молотова он писал:
«1. В исследованиях проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной базой для производства экспериментальных работ.
6. Для руководства этой сложной и громадной трудности задачей представляется необходимым учредить при ГКО Союза ССР под Вашим председательством специальный комитет…»
Тогда же впервые на высшем государственном уровне возникли фамилии профессоров Алиханова, Харитона, Зельдовича, Кикоина, Александрова и Шальникова…
На следующий день, 28 ноября, Молотов адресовал записку Курчатова Сталину. «Цепная реакция» государственной работы по урановой проблеме началась, хотя до учреждения предлагавшегося Курчатовым уже тогда Специального комитета должно было пройти почти три года.
В 1943 году из НКВД был выделен НКГБ, и Берия от оперативной информации по атомным делам временно отходит… Дело тем не менее продвигалось — хотя и ни шатко ни валко. В 1943–1944 годах темп поступления разведывательных материалов из-за кордона был, пожалуй, даже более быстрым, чем наши собственные работы по урановой тематике.
Заведующий лабораторией № 2 профессор Курчатов писал отзывы на разведывательные материалы, писал докладные записки Первухину, но до прорывных действий было далеко, и причиной было, думаю, не только военное время. Просто этой проблемой занимались пока управленцы, хотя и опытные (тот же Первухин), но до уровня проблемы не дотягивающие. И на излете 1943 года, 22 декабря, Курчатов направил заместителю Председателя Совнаркома и наркому химической промышленности СССР М. Г. Первухину очередную записку о невыполнении ведомствами «урановых» постановлений ГКО.
Да, проблема все еще ждала своего Управленца… А события в мире развивались, и грозное начало атомной эры было уже близко.
8 августа 1945 года Советский Союз во исполнение принятых перед союзниками обязательств объявил войну Японии. Того же 8 августа США сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а на следующий день — на Нагасаки.
2 сентября 1945 года представители японского верховного командования на борту американского линкора «Миссури» подписали акт о безоговорочной капитуляции.
За девяносто один год до этого, в 1854 году, коммодор Перри под жерлами корабельных орудий «вскрыл» Японию, пребывавшую почти триста лет в самоизоляции. Перри был первым янки, продиктовавшим японцам «волю белого человека». А теперь уже генерал Макартур распорядился доставить на «Миссури» флагманский флаг Перри, и, помещенный в стеклянную витрину и установленный на видном месте, этот флаг вновь указывал Японии ее место. Янки любят символику, которая связана с приятными для них воспоминаниями.
Через два дня, 4 сентября 1945 года, был упразднен Государственный Комитет Обороны. 29 декабря 1945 года Берия Указом Президиума ВС СССР был освобожден от обязанностей наркома внутренних дел СССР. 10 января 1946 года он и новый нарком Круглов подписали акт приема-сдачи дел по наркомату, а 15 января в газете «Известия» в разделе «Хроника» появилось несколько строчек:
«Президиум Верховного Совета СССР удовлетворил просьбу заместителя Председателя СНК СССР т. Л. П. Берия об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел СССР ввиду перегруженности его другой центральной работой. Народным комиссаром внутренних дел СССР назначен т. С. Н. Круглов».
О сути другой «центральной работы» ничего не сообщалось, да и не могло быть ничего сообщено, потому что Постановление ГОКО от 20 августа 1945 года № 9887сс/оп «О Специальном комитете при ГОКО» имело гриф «Совершенно секретно (Особая папка)». И этим постановлением создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем «Уранового проекта».
В его состав входили: Л. П. Берия — председатель; Г. М. Маленков — секретарь ЦК КПСС; Н. А. Вознесенский — председатель Госплана СССР; Б. Л. Ванников — нарком боеприпасов; А. П. Завенягин — заместитель наркома внутренних дел, начальник 9-го управления НКВД; И. В. Курчатов — заведующий лабораторией № 2 АН СССР, академик, научный руководитель проблемы; П. Л. Капица — академик, директор Института физических проблем АН СССР; М. А. Махнев — секретарь Специального комитета; М. Г. Первухин — нарком химической промышленности СССР.
Молотов, как видим, не фигурировал здесь ни в каком качестве. Да и в каком качестве он мог бы фигурировать здесь деловым образом?
Для «непосредственного руководства научно-исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями и промышленными предприятиями по использованию внутриатомной энергии урана и производству атомных бомб» организовывалось Первое главное управление при СНК СССР, подчиненное Спецкомитету. Начальником ПГУ стал Ванников, освобождавшийся от обязанностей наркома боеприпасов, а его заместителями: А. П. Завенягин (первый заместитель), Н. А. Борисов (от Госплана СССР), П. Я. Мешик (обеспечение режима секретности), П. Я. Антропов (разведка и разработка залежей урановых руд) и А. Г. Касаткин (заместитель наркома химической промышленности).
Возможно, читателю покажется знакомой фамилия Н. А. Борисов. Да, это был тот самый Борисов из группы при члене ГКО А. П. Берии, которая во время войны обеспечивала текущее руководство производством вооружения и боеприпасов. Теперь заместитель Госплана СССР Борисов фактически переходил в ПГУ. И взял его к себе Берия — он умел ценить профессионалов, и коль уж получил право брать в систему Спецкомитета любого, то выбирал не просто лучших, а тех из лучших, которые были проверены на деле им самим.
Ванников, Завенягин и уж, естественно, Мешик и Махнев были привлечены к атомным делам тоже Берией.
Пунктом VII протокола № 6 заседания Спецкомитета от 28 сентября 1945 года предусматривалась организация в составе Спецкомитета также некоего Бюро № 2 с подчинением непосредственно Берии. Функции этого Бюро были видны уже из того, кто его возглавлял. Начальником Бюро стал заместитель начальника внешней разведки, хорошо нам знакомый Павел Анатольевич Судоплатов, а его заместителями Н. С. Сазыкин, Н. И. Эйтингон и А. П. Василевский. Это были тоже старые сотрудники Берии, и их привлечение тоже было, конечно же, не случайным — дело всем предстояло более чем серьезное.
Такое отношение к кадрам лучше любых словесных уверений доказывало, что Берия помнил и уважал тех, кто умел и хотел работать. А тот, кто способен понять важность для успеха «человеческого фактора», не может относиться к окружающим пренебрежительно. И уже по этому критерию мы можем уверенно отметать рассказы даже «очевидцев» о якобы хамстве Берии, тем более что при внимательном рассмотрении такие рассказы оказываются или пересказами, или явно украшены «художественными» деталями в духе политкорректности как партократического, так и антисоветского образца.
Порой, правда, мы имеем дело и с желанием как-то приукрасить собственную роль. Имеются, скажем, якобы воспоминания Ванникова о том, что якобы накануне принятия решения ГКО об образовании Спецкомитета его вызвал Сталин — посоветоваться о том, соглашаться ли с предложением Берии о замыкании руководства Атомным проектом на НКВД. Ванников якобы осторожно высказал сомнения относительно целесообразности такого варианта, и Сталин-де к совету прислушался, придя к мысли о «партийном контроле» над проектом.
Подобный стиль выработки решений был, надо сказать, для Сталина не характерен, да и Ванников для Сталина был фигурой не того уровня, чтобы с ним советоваться, да еще — по «атомным» делам, о которых Ванников тогда вряд ли имел внятное представление. При внимательном же взгляде на «достоверное свидетельство» оказывается, что сын Ванникова, умершего в 1962 году, передал эти «воспоминания» некоему В. А. Баранову, а потом они были некритически воспроизведены в книге «Конец атомной монополии. Как это было…», изданной в Российском Федеральном ядерном центре в «Арзамасе-16».
В действительности же уже 25 января 1945 года Сталин впервые лично беседовал с Курчатовым, и в этой беседе принимали участие Берия и Молотов, так что контуры общей схемы Спецкомитета начинали формироваться уже тогда, без мифического «участия» Ванникова. Увы, таких «достоверных сплетен», связанных с «атомным» Берией (как и с Берией вообще), бродит даже по «авторитетной» вроде бы литературе много. И кое-что об этом я впоследствии скажу. Но что несомненно, так это то, что вся работа по урановой проблеме с самого начала шла под постоянным контролем Сталина и при его повседневном осведомлении о ходе работ. Вот характерный пример… 31 января 1946 года академик А. И. Алиханов направляет письмо Сталину:
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Лаврентий Павлович Берия сообщил мне, что Вас интересуют вопросы о том:
1) какую роль играет в современной физике исследование космических лучей;
2) что в этой области науки было сделано нами;
3) в каких направлениях следует развить эти работы и, наконец,
4) какими мероприятиями можно этой работе помочь.