А, Б и В. Выпишем из воспоминаний Чадаева их отношение к безответным клеркам Совмина.
A. “…имел самый большой и квалифицированный секретариат, подобранный из опытных работников Госплана и наркоматов… стремился по всякому поводу представлять работников к правительственным наградам”.
Б. “…был скуп на похвалу… как бы хорошо ни была выполнена работа, считал это само собой разумеющимся… в требованиях резок, не стеснялся в выражениях, даже оскорблениях”. Пример разговора с работниками аппарата Совмина: “Ишь распоясались! Ноги на стол! Безобразие! Подняли головы и поглядываете, словно одичавшие псы!”
B. “Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, злой издевательской реплики… была привычка начинать разговор с придирки к чему-нибудь… считал себя после Сталина самым умным человеком… Наркомы не любили его за резкий вспыльчивый характер, нанесенные им оскорбления, унижающие достоинство человека, и как-то обходили стороной кабинет заместителя главы правительства”.
Итак, попробуйте по степени глумления над чиновниками Совмина догадаться, кто из этих А, Б, В, кто? Трудно?
Наверное, вы решите по характеристикам, данным Чадаевым и Байбаковым, что Л. П. Берия – это В. Недаром же даже наркомы боялись к нему ходить. Нет, вы ошиблись. В – это Вознесенский. “Жертва сталинизма”.
Тогда, возможно, вы решите, что Берия – это Б. Нет, вы опять ошиблись. Б – это Молотов. Шутник.
Да, Берия – это А. Именно он, а не председатель Госплана Вознесенский имел в своем аппарате в Совмине самых квалифицированных работников Госплана. И, надо думать, потому, что нещадно “глумился” над ними – представлял к правительственным наградам»…
В общем-то, из приведенных историй ясно понятен стиль работы Берии. Лучше всех об этом сказал Серго Берия:
«Нередко пишут, что он всегда окружал себя людьми, лично преданными ему. Еще одна ложь. Главным критерием для моего отца всегда было дело. Знает и любит человек свое дело – значит, подходит. Болтун и бездарность – таких не надо. Эти принципы он исповедовал до последних дней жизни, и, как я не раз убеждался, чутье на талантливых и одержимых людей отца никогда не подводило. Так было и с военными, и с учеными, и с разведчиками…».[50]
Глава 11Главное дело Лаврентия Берии
Если до 6 августа 1945 года еще уместны были рассуждения о том, кто в советской верхушке самый толковый и надежный, кто лучший организатор и руководитель, то после этой даты подобные споры стали просто несерьезны. Ибо после того, как американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, можно было совершенно точно определить: самым-самым является тот, кому поручено курировать разработку атомного оружия.
Официальная история атомной бомбы
В мае 1942 года лейтенант инженерных войск Георгий Флеров написал Сталину письмо. Служба на военном аэродроме располагала к размышлениям, и он, в мирной жизни ученый-физик, обратил внимание на то, что в западной прессе, начиная с 1940 года, исчезли публикации по урановой проблеме. Естественно, прекратить разработку столь перспективного направления ученые не могли, стало быть, эта тема перешла в разряд засекреченных. Флеров сделал вывод, что прекращение публикаций означает начало работ по созданию атомного оружия.
Эти сведения совпадали и с данными разведки. К тому времени в сейфах обеих разведок, военной и политической, накопилось немало материалов, касающихся работ по исследованию радиоактивности. Нам передавали информацию работавший в Англии немецкий физик-теоретик Клаус Фукс, секретарь одного из британских министров Джон Кэрнкросс, Бруно Понтекорво, итальянский ученый-эмигрант, работающий в США у Энрико Ферми, который строил первый в мире ядерный реактор. Ценнейшие сведения лежали в сейфах мертвым грузом, ибо руководители разведок могли, самое большее, оценить их, но не разобраться и, тем более, как-то использовать.
В марте 1942 года Сталину был представлен письменный доклад НКВД. Он не был подписан Берией, поскольку нарком посчитал невозможным поставить свою визу под столь мудреным техническим докладом. Но сам факт, что Берия, получив эти материалы и, не будучи физиком, сумел хотя бы оценить их значимость, говорит о незаурядном интеллекте.
В мае 1942 года Сталину по той же теме устно доложил Кафтанов, научный консультант ГКО. Вождь прошелся по кабинету и сказал: «Нужно делать».
Впрочем, судя по тому, что заниматься атомной бомбой поручили Молотову, дело это не попало в разряд первоочередных. Да и не могло попасть – шла война, и было как-то не до разработок оружия далекого будущего. Вячеслав Михайлович вел проект не спеша, вразвалочку. Проконсультировался с учеными, все подготовил – на одно это ушло три месяца. 28 сентября Сталин подписал распоряжение ГКО «Об организации работ по урану». Затем начались консультации с учеными, поиск руководителей проекта…
Молотов впоследствии вспоминал: «Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба – оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе – он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорил, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки… Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами».
Попросту говоря, именитые ученые отказались от этой работы, у них были другие интересы и другие темы, а молодой Курчатов, которого собратья по научному миру всячески «задвигали», согласился. Ему дали некоторые материалы разведки, пока лишь те, что были получены из Англии, и по ним физик написал заключение: «Вся совокупность сведений и материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, незнакомые с ходом работ по этой проблеме за границей».
10 марта 1943 года в АН СССР был создан институт атомной энергии под условным названием «Лаборатория № 2». Начальником «лаборатории» стал Курчатов. Теперь он получил доступ ко всем материалам, в том числе и полученным из США, куда к тому времени переместились работы над бомбой. Естественно, это были не радиограммы агентов, а формулы, схемы, описания, и все на английском языке – около 3 тысяч листов.
Объем информации был огромен, причем сведения касались самых различных аспектов проблемы, так что поневоле пришлось допустить к материалам и других ведущих ученых проекта: сначала Иоффе, Алиханова и Кикоина, чуть позднее Харитона и Щелкина. Берия как мог сопротивлялся расширению круга «посвященных», но пришлось уступить. Риск был громадным и увеличивался с каждым допущенным к секретам человеком: если бы кто-нибудь из них проболтался и информация пошла дальше – а в академических кругах она распространялась мгновенно – то американская контрразведка без труда вычислила бы источники.
Скажете, это не так просто? Тогда вот пример из воспоминаний Павла Судоплатова, который лично знакомил ученых с данными разведки:
«Кикоин, прочитав доклад о первой ядерной цепной реакции, был необычайно возбужден и, хотя я не сказал ему, кто осуществил ее, немедленно отреагировал: “Это работа Ферми. Он единственный в мире ученый, способный сотворить такое чудо”. Я вынужден был показать им некоторые материалы в оригинале на английском языке. Чтобы не раскрывать конкретных источников информации, я закрыл ладонью ту часть документа, где стояли подписи и перечислялись источники. Ученые взволнованно сказали: “Послушайте, Павел Анатольевич, вы слишком наивны. Мы знаем, кто в мире физики на что способен. Вы дайте нам ваши материалы, а мы скажем, кто их авторы”. Иоффе тут же по другим материалам назвал автора – Фриша. Я немедленно доложил об этом Берии и получил разрешение раскрывать Иоффе, Курчатову, Кикоину и Алиханову источники информации». Теперь представляете себе, что могло бы произойти, если б кто-нибудь из них проболтался…
Берия пока участвовал в проекте в той мере, в какой проектом занимался его наркомат. Работа велась следующим образом: ученые знакомились с предоставленной информацией, формулировали вопросы, вопросы посылались агентам, от агентов поступали ответы, и – все по новой. (Это, конечно, весьма упрощенная схема.) Кстати, допущенные к разведсекретам физики поневоле становились «научными гениями», ибо, не имея возможности рассказать кому бы то ни было о том, что информация украдена у американцев, они вынуждены были выдавать ее за собственные прозрения.
Однако имелась одна проблема, с которой справиться оказалось сложнее, чем с научными трудностями. В СССР практически не было урана – то есть в стране-то он, вероятно, существовал где-нибудь в недрах земли, но до войны никто не занимался его поисками и разработками. В распоряжении «Лаборатории № 2» было несколько килограммов этого вещества, а потребность исчислялась тоннами.
Разведанные месторождения урана у нас имелись, в Средней Азии и на Колыме. В декабре 1944 года ГКО принимает решение: создать в горах Таджикистана уранодобывающее предприятие – Комбинат № 6. Но когда еще его построят – а пока что руду добывали вручную и вывозили по горным тропам на ишаках. Тем временем советские войска входили в Европу, где с этим вопросом все обстояло намного цивилизованней.
В Европе были урановые рудники – в Болгарии, Чехословакии и Восточной Германии, но нам достались только болгарские. Рудники в Чехословакии и Германии были разрушены американской авиацией, равно как и завод по производству чистого урана. Уничтожать эти объекты не было ни малейшей военной необходимости, бомбили явно для того, чтобы русским достался шиш, а не уран.
Сразу же после высадки союзников в Европе американцы сформировали особую группу, в задачу которой входил захват на немецкой территории и вывоз в США всего, что имело отношение к урану – как оборудования, так и людей. Наши разворачивались медленнее. Разведка доложила, что где-то на немецкой территории находится энное количество тонн вывезенного из Бельгии оксида урана. Несколько командированных в Германию физиков – Харитон, Кикоин, Арцимович – искали на ее территории все, что могло бы пригодиться в работе. Они и занялись поисками этого урана.
«С помощью командира воинских частей западного района советской зоны нам удалось выяснить, что уран находится на кожевенном заводе города Нейштадт-Глеве, – вспоминал Харитон. – Там нам помогли найти цех, часть которого была беспорядочно завалена небольшими бочками. Как выяснилось, общее количество урана превышало 100 тонн. Бочки были погружены на колонну грузовиков и отправлены на ближайшую железнодорожную станцию. Впоследствии И. В. Курчатов сказал мне, что этот уран позволил примерно на год раньше запустить урановый реактор для производства плутония».
В Берлине отыскался профессор Николаус Риль, главный эксперт по производству чистого урана в Германии, сумевший ускользнуть от американцев. Профессор родился и вырос в России и охотно согласился работать в СССР – благо в разоренной Германии делать ему было решительно нечего. Кроме него, наши сумели заключить контракты еще с двумя группами немецких ученых. Одну возглавил лауреат Нобелевской премии Густав Герц, другую – Манфред фон Арденне. А всего в советском атомном проекте работало около 300 немцев.[51]
Работы над созданием атомной бомбы полным ходом шли в почти не воюющей Англии и абсолютно не воюющих США. Против кого готовилось это оружие? Сталин был человеком, не склонным к иллюзиям. Но и он, возможно, разделял мнение ученых, что атомное оружие никогда не будет применено на практике.
Все иллюзии рухнули 6 августа 1945 года.
Подлинная история советской атомной бомбы?
«Роль Берии в атомном проекте к этому времени была незначительной, так как внешняя разведка перешла в конце 1943 года во вновь созданное управление при выделенном из НКВД новом Наркомате государственной безопасности… Берия остался главой НКГБ и управлял теперь милицией и ГУЛАГом».
Правильно, только не надо забывать, что кроме этого, Берия был еще заместителем председателя ГКО и председателем Оперативного бюро ГКО, то есть фактически вторым после Сталина человеком в стране и первым во всей практической работе. Так что этот проект никак не мог его обойти. Но почему именно Берия в 1945 году встал во главе всех работ, связанных с атомной бомбой?
Молотов – да, он был главным в урановых делах. Но его заместителем-то уже тогда стал Берия! А вот об этом не пишут. Судоплатов утверждает, что функция Берии была – обеспечивать военных и ученых разведывательной информацией. Но Судоплатов и не мог утверждать ничего другого, ибо ничего другого ему было знать не положено.
Однако есть в этом деле свидетельство человека, который, с одной стороны, пристрастен, но с другой – с ним нельзя не считаться, поскольку ему очень многое известно. Это Серго Берия, причастный к работе Спецкомитета аж дважды: как сын Берии и как участник проекта, разработчик оружия. Уже после войны он постепенно, от разных людей, узнал не только историю, но и предысторию создания атомной бомбы. Серго пишет, что отец с самого начала имел значительно большее влияние на разработку атомного оружия, чем принято думать.
Впрочем, ведь нечто подобное произошло и со стрелковым оружием: официально Берия курировал его производство лишь с февраля 1942 года, но, по воспоминаниям Новикова, беседовал с ним о пяти тысячах винтовок в сутки уже в июле 1941-го. Вполне может статься, что партаппаратчик Молотов был лишь номинальным руководителем проекта – другое дело, что он никогда бы об этом не рассказал.
«Мало кто знает, что даже тогда, в тридцатые, Народный комиссариат внутренних дел не был чисто карательной организацией, – пишет Серго. – Специалисты высочайшей квалификации занимались здесь всей группой вопросов, так или иначе связанных с военной техникой, да и не только с военной. Соответствующие службы НКВД интересовали транспорт, авиация, промышленность, экономика – словом, абсолютно все, что было необходимо для оценки стратегических возможностей нападения на СССР той или иной державы. Этой оценкой в широком смысле наша разведка и занималась».
С другой стороны, и советские физики интересовались атомной проблемой еще до войны. Сотрудники Института химической физики Я. Зельдович и Ю. Харитон провели расчеты по цепной реакции деления урана в реакторе, а также рассчитали условия возникновения ядерного взрыва и оценили его разрушительную силу. Г. Флеров и Л. Русинов также проводили важные эксперименты. Но все это были научные изыскания, а между теорией и техническими разработками – дистанция огромного размера. И заключается она только в одном: деньги, деньги и еще раз деньги. В то время в Союзе лучше было и не заикаться о том, что, дескать, неплохо бы начать серьезную работу над атомной бомбой, – все средства шли на подготовку к надвигающейся войне.
Но вернемся к Берии. Если это удастся подтвердить документами то, о чем дальше пишет Серго, то это станет настоящей сенсацией, представляющей всю историю атомных проектов в СССР в совершенно другом свете.
«Первая комиссия, которая рассматривала реальность и необходимость атомного проекта, была создана по инициативе моего отца. Как человек, руководивший стратегической разведкой, он располагал той информацией, с которой все и началось.
Возглавлял эту комиссию Молотов, в ее состав входили Иоффе, Капица, другие видные советские ученые.
Разговор был предметный – отец представил убедительные разведданные, полученные к тому времени из Германии, Франции, Англии. Тем не менее, проект был отклонен. Комиссия признала, правда, что теоретически проблема существует, но практически реализация такого проекта требует десятилетий. Следовательно, не время, да еще при нависшей угрозе войны, вкладывать средства в то, что в обозримом будущем не обещает отдачу… Но разведка свое дело делала – отец организовал сбор данных из западных стран, причем любых данных, связанных с этой проблемой. Еще тогда он убеждал: – Нельзя допустить, чтобы Германия получила такое оружие раньше нас.
В начале 1940 года отец повторно обращается в Центральный Комитет партии и к Сталину с предложением начать работы по атомному оружию… К этому времени и наши, и западные ученые уже не сомневались, что такой проект реализуем… Отец докладывал в ЦК и Сталину, что уран из Чехословакии не экспортируется, так как полностью уходит на исследовательские работы в Германию. Все запасы тяжелой воды в Европе немцы также пытаются захватить. Помешали французы – почти весь запас тяжелой воды попал к Жолио-Кюри. По всей вероятности, эти разведданные поступали тогда из Франции.
И самое интересное, что тогда же разведка сообщила, что из Африки тайно переправляется в Америку запас обогащенного урана.
Аналитикам не составило особого труда сделать соответствующие выводы – работы за границей переходят в инженерную стадию… Отец предлагал хотя бы не в полном объеме, но развернуть такие работы и в СССР».
Вот так-то.
Однако Серго сообщает и еще более сенсационные подробности. Сейчас общеизвестно, что созданием атомной бомбы в США руководил американский физик немецкого происхождения Роберт Оппенгеймер. А незадолго до войны в доме Берии появился странный гость.
«Сам я, не догадываясь об этом, прикоснулся к тайне будущего оружия в конце 1939 года. В это время у нас в доме появился молодой человек. Так как он говорил по-английски, я считал, что он англичанин. Жил он у нас недели две.
Отец его не представлял, просто сказал, что это молодой ученый, Роберт, который приехал для ознакомления с рядом вопросов. Никаких разговоров больше не было.
Роберт оказался довольно высоким, худощавым человеком лет тридцати, с характерным лицом. С достаточной степенью вероятности можно было судить об его еврейском происхождении. А кто он и откуда, можно было только гадать.
Роберт знал немецкий, но проще ему было говорить по-английски. Язык я знал, поэтому проблем в общении у нас не возникало. К тому же отец попросил меня в те дни, когда Роберт никуда не уезжает, тоже оставаться дома и не ходить в школу. С тобой ему будет не так скучно, сказал отец.
Наш гость много читал, а когда заканчивал работу, охотно расспрашивал меня, как и чему учат в советских школах, что сейчас по физике проходим, что по математике, химии. Показал мне ряд приемов быстрого счета. Я понял, что этот человек имеет какое-то отношение к технике.
– Рассказывай обо всем, что его интересует, но сам не расспрашивай ни о чем, – говорил отец.
Так мы и общались. Роберт расспрашивал – я отвечал. Отец вообще никогда не рассказывал в те годы о людях, которые становились гостями в нашем доме.
Уж не помню точно, то ли в конце сорок второго или в самом начале сорок третьего, как-то за столом – помню, были Ванников, нарком боеприпасов, Устинов, нарком вооружения – зашел разговор о новом оружии. Речь шла о том, что американцы форсируют какие-то разработки, связанные с бомбой колоссальной разрушительной силы. Говорили о ядерной реакции и прочих вещах. Тогда и услышал я, что работы эти возглавляет в Америке Роберт Оппенгеймер.
Я приехал накануне из академии, где учился, от предмета разговора был далек, а когда гости разошлись, поинтересовался у отца:
– Помнишь, у нас несколько лет назад гостил Роберт…
Фамилию Оппенгеймер отец мне тогда не назвал, ответил коротко:
– Не забыл? Он приезжал к нам для того, чтобы предложить реализовать этот проект, о котором ты слышал. Сейчас работает в Америке…
Я спросил тогда у отца, помогает ли он нам сейчас. Отец ответил, что теперь такой возможности нет, но и без него есть немало людей, которые нам помогают».
Остается добавить, что в годы «охоты на ведьм» Роберту Оппенгеймеру были запрещены любые работы, связанные с государственными секретами, за его коммунистические симпатии.
Действительно, Берия – кодовая фигура эпохи! Где ни копни – и история тут же начинает поворачиваться совсем другим боком…
Продолжим.
«В сорок втором, когда полным ходом шла работа по созданию атомной бомбы в Америке, где были собраны научные кадры из Италии, Германии, Франции, Англии, отец вновь обратился к Сталину: “Больше ждать нельзя”…
И, наконец, дело сдвинулось с мертвой точки. Пусть и в нешироком объеме, но работы все-таки развернули. Было создано Главное управление по реализации уранового проекта… Возглавил новое управление Борис Львович Ванников… А подчинили это управление моему отцу».
Серго – единственный, кто упоминает об этом Главном управлении, остальные пишут только о «Лаборатории № 2». Но ведь научное решение проблемы – это даже не полдела, это лишь несколько процентов дела, когда речь идет о таком колоссальном проекте. Остальное – рудники, производственные мощности, строительство, кадры, квартиры, пайки – этим-то кто занимался? Завхоз лаборатории? Раз была начата работа, то непременно должна существовать и подобная структура, так сказать, «исполнительный комитет». Не могло ее не быть!
Вот теперь все связывается. Берия был замом Молотова не только «по разведке», но и по всем промышленным, инженерным, строительным и прочим вопросам. Вячеславу Михайловичу оставалось лишь «общее руководство» – в данном контексте совершенно неизвестно, что это такое. Не иначе как для солидности и представительства – Молотова-то во всем мире знали, а кто знал Берию?
А вот во что уж совершенно не верится – так это в то, что Молотов способен был выбрать руководителя атомного проекта. Извините, не та фигура. Молотов был чистопородным партаппаратчиком, без особого тяготения к промышленности и технике, а тем более к науке. Все его воспоминания заполнены борьбой между левыми и правыми уклонами, дипломатией и тому подобным, но в них нет почти ничего о промышленности и науке. А между тем, чтобы столь грамотно отобрать ученых, задействованных в проекте, нужно было понимать, как проводятся научные исследования, уметь разобраться, кто из ученых чего стоит и будут ли они вообще работать. Это умел Сталин, который вообще любил науку и технику, и это умел Берия, который тоже любил науку и технику и к тому времени уже имел опыт организации подобных исследований – ведь непосредственно он курировал «шарашки». А каким таким макаром Молотов сумел бы организовать такое снайперское попадание?
Серго Берия: «Отец искал того единственного человека, который мог бы возглавить научную сторону столь сложного дела. Переговорил с доброй полусотней кандидатов и остановил свой выбор на Курчатове. И академик Иоффе, и другие своими рекомендациями отцу тогда, безусловно, помогли.
С этим предложением отец пришел к Сталину. Иосиф Виссарионович внимательно выслушал и сказал:
– Ну что ж, Курчатов так Курчатов. Раз вы считаете, что этот человек необходим, то пожалуйста.
Самое любопытное, что тогда же Сталин предупредил отца:
– Знай только, что Курчатов встретит очень сильное сопротивление маститых ученых…
И отец понял, что параллельно, по каким-то своим каналам, Сталин уже навел соответствующие справки о крупных ученых…»
Так Игорь Курчатов, которому едва исполнилось сорок, стал руководителем атомного проекта. Впрочем, уже в декабре 1943 года, по указанию Сталина, он был избран действительным членом Академии наук, так что реноме было соблюдено: во главе крупнейшего проекта стоял академик.
Берия и в дальнейшем делал ставку на молодых. Он прекрасно знал, что науку делают молодые ученые, а пожилые академики занимаются только организаторством. «Отец имел довольно полную информацию о всех молодых людях, успевших так или иначе проявить себя в тех областях, которые были связаны, в частности, с обороной страны. Понятно, что сам отец не ездил по институтам и университетам, этим занимались другие люди. Были созданы специальные группы, которые целенаправленно занимались подбором научных кадров, в том числе и для ядерного проекта… Помнится, такой важной работой активно занимался академик Тамм, физик-теоретик академик Фокк и другие…»
Любопытна история с Сахаровым, который проявил себя как серьезный ученый, еще будучи студентом. Маститых ученых, отбиравших научные кадры, он не заинтересовал – слишком был неудобен и слишком оригинально мыслил, а это в науке не приветствуется, все должно протекать в рамках «научного руководства». Однако Берия откуда-то получил достаточно подробные материалы о Сахарове и пригласил его на беседу.
«Разговор был откровенный.
– Как думаете, почему наши ученые не воспринимают ваши идеи? – спросил отец.
Сахаров откровенно рассказал, что думает по этом поводу.
Независимость, неординарность мышления отцу импонировали всегда. Он пригласил молодых расчетчиков-теоретиков и попросил ознакомиться с теми идеями, которые с жаром отстаивал университетский студент. Мнение их было единодушным:
– Лаврентий Павлович, он ведь только студент, но почти готовый ученый.
– Тогда так, – сказал отец. – Помогите ему. Пусть заканчивает учебу, свои расчеты и забирайте его к себе. Пусть занимается вашей темой.
И довольно быстро, попав в группу расчетчиков-теоретиков, людей довольно молодых, Сахаров ее и возглавил».
А вот чего не терпел Берия и что ему позднее поставили в вину, так это пресловутое «партийное руководство». О том есть множество свидетельств – да весь июльский пленум об этом только и вопил! И Серго тоже пишет: «Юрий Жданов с товарищами громил кибернетику, а страна выпускала для “оборонки” эти крайне необходимые нам машины (имеются в виду электронно-вычислительные. – Е. П.). Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников и близко не подпускали».
Итак, перед нами альтернативная история атомного проекта, заслуживающая самого серьезного внимания. Серго, безусловно, если и пристрастный, то чрезвычайно информированный человек в том, что касается вклада в атомный проект его отца, и с его свидетельствами нельзя не считаться…
…Работы над проектом продвигались, хотя и не особенно торопливо – но в условиях войны страна не могла позволить себе такие громадные расходы, как непосредственно создание атомной бомбы. Союзники в этом направлении ушли далеко вперед. 16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо был произведен первый взрыв атомной бомбы.
24 июля, во время работы Потсдамской конференции, президент США сообщил Сталину, что у них есть новое оружие, невероятное по разрушительной силе. Оба – и Черчилль, и Трумэн – были удивлены, что Сталин никак не отреагировал на это известие, и решили: советский руководитель просто не понял, о чем речь. «Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места», – писал впоследствии Черчилль.
Какой реакции он ожидал, Черчилль тоже пишет: «Ничто не помешало бы ему сказать: “Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?”».
На самом деле Сталин не отреагировал на сообщение американского президента совсем по другой причине: он уже обо всем знал. У Берии имелись не только сообщения об испытаниях – Меркулов, нарком госбезопасности, знал о них еще за две недели до срока, – но и первые полученные американцами результаты. В общении экспертов, естественно, тоже не было нужды: если б союзникам было известно, сколько информации получил СССР об этом их проекте!
Но до советской бомбы было еще далеко. Берия оценил минимальный срок реализации проекта в два года, что на поверку оказалось чистой утопией.
…И даже тогда никто не понимал, насколько это значительно. Лишь 6 августа 1945 года США продемонстрировали, что ядерная тема куда важнее и ближе к нам, чем можно было подумать.
Атомная бомба – вопрос выживания
И началась гонка! Сталин забросил все дела. С 12 по 16 августа он безвылазно сидел на даче, совещаясь с руководителями уранового проекта и лишь на несколько часов приезжая в Кремль.
20 августа 1945 года Сталин подписал Постановление ГКО о создании Специального Комитета с чрезвычайными и невероятно широкими полномочиями и неограниченным финансированием. Исполнительным органом при Комитете стало Первое главное управление (ПГУ), начальником которого был назначен нарком боеприпасов Б. Л. Ванников. Руководителем же всех направлений стал Берия, и теперь до самого конца жизни эта работа будет для него главной. А новогодним подарком Лаврентию Павловичу, преподнесенным 29 декабря 1945 года, стало освобождение от поста министра внутренних дел.
На стороне американцев были огромные деньги и нерастраченные силы не воевавшей, но неплохо нажившейся на войне страны. В разоренном СССР лишних денег не имелось, да и нелишних – тоже, однако на нашей стороне была система– традиционная для России система государства-армии, позволявшая достичь многого не с помощью денег, а за счет организации и мобилизации ресурсов.
В первую очередь Берия забрал к себе в комитет собственные натасканные им структуры – Главное управление лагерей промышленного строительства и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий. В первом насчитывалось 103 тысячи заключенных, во втором – 190 тысяч. Также к проекту были подключены военно-строительные части МВД. Командовал всей этой махиной заместитель наркома внутренних дел по строительству А. П. Завенягин. Для сравнения: в американском атомном проекте участвовало 125 тысяч человек, а у нас к 1950 году в системе Спецкомитета было задействовано 700 тысяч.[52] Подключение к работе Спецкомитета структур бериевского ведомства, им самим выпестанных и с ним сработавшихся, позволило сходу набрать невероятный темп.
Первый реактор начали строить в ста километрах севернее Челябинска – этот объект назвали Челябинск-40. В 1947 году к нему присоединились еще три: Свердловск-44, Свердловск-45 и Арзамас-16, в котором делали непосредственно бомбы. Людей хватало вполне. По-прежнему не хватало урана.
Впрочем, и здесь положение стало меняться. Уже в 1946 году были подготовлены к промышленной разработке урановые месторождения на территории СССР – в Таджикистане, а также на Колыме, где был создан еще и обогатительный комбинат, поскольку руду приходилось вывозить самолетами.
Разговоры о том, что все эти люди, строители и шахтеры, были впоследствии уничтожены, совершенно беспочвенны – абсолютное их большинство не имело ни малейшего представления, чем они на самом деле занимаются. Даже до последнего времени работники урановых рудников в Таджикистане считали, что добывают свинцовую руду – им-то что, лишь бы деньги платили…
Работы были развернуты громадные, однако минимальный срок, названный Берией – два года, – прошел, а бомбы все не было.
А время торопило. Разведка работала превосходно, и постепенно советское правительство начало осознавать масштаб угрозы. Вскоре стало совершенно точно известно, против кого направлено острие ядерного клинка.
Поворот в отношениях между вчерашними союзниками начался еще летом 1945 года. А уже 14 сентября американская делегация под руководством М. Колмера, посетившая Москву, заговорила с советским правительством в новом тоне. Американцы вели переговоры со Сталиным по поводу предоставления СССР займа, и в обмен на экономическую помощь делегация выдвинула целый список требований. Советский Союз должен был сообщить, какая доля его производства идет на вооружение, предоставить американцам важнейшие данные об отечественной экономике и дать возможность проверить точность этих данных.
Далее, Советский Союз должен был взять на себя обязательство не оказывать политической помощи Восточной Европе и сообщить содержание торговых договоров с этими странами. Как в СССР, так и в странах Восточной Европы, находящихся под его контролем, должна быть гарантирована защита американской собственности, право распространять американские книги, журналы, газеты и кинофильмы. Наконец, американцы настаивали на выводе советских оккупационных войск из Восточной Европы. Право, можно было подумать, что СССР и США были противниками в войне, причем Америка победила.
Естественно, Сталин, несмотря на тяжелейшее экономическое положение страны, от займа на таких условиях отказался.
А 5 января 1946 года президент Трумэн писал госсекретарю Бирнсу: «Если России не показать железный кулак и не говорить с ней жестким языком, то неизбежна новая война. Русские понимают лишь один язык – “сколько у вас дивизий?”». Письмо заканчивалось следующей фразой: «Я устал ублажать Советы».[53]
5 марта 1946 года Трумэн сопровождал английского экс-премьера Черчилля в Фултон, где последний произнес свою знаменитую речь о «железном занавесе». Таким образом была официально объявлена «холодная война».
Политический разрыв сопровождался и соответствующими военными приготовлениями. Уже 4 сентября 1945 года, то есть на следующий день после официального окончания Второй мировой, в США был подписан Меморандум 329, который ставил перед американскими военными следующую задачу: «Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории».[54] В приложении определялись критерии для отбора городов, предложенных Объединенным разведывательным комитетом. Цели для бомбардировок отбирались с учетом:
1) производственных мощностей, особенно производства самолетов и другого вооружения;
2) наличия государственных и административных учреждений;
3) наличия научно-технических учреждений.
В списке советских городов, которые должны были разделить судьбу Хиросимы, были Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль – в то время в них проживало 13 миллионов человек. Планировалось также уничтожение Транссибирской магистрали.
Если к августу 1945 года американцы располагали всего лишь двумя атомными бомбами, использованными против Японии, то уже к концу этого года в их арсенале находилось почти 200 таких бомб.
А ведь речь шла не об обороне от возможной «советской агрессии», а о нападении! В 1945 году комитет начальников штабов в своем секретном докладе рекомендовал напасть на СССР, причем с применением атомного оружия, не только в случае агрессии нашей страны, но и в том случае, если успехи Советского Союза в области экономики и науки указывали бы на то, что он имеет возможность «в конечном итоге напасть на США или создать оборону против нашего нападения».[55] Не слабо, да?
Далее процесс развивался и дополнялся. К середине 1948 года был составлен план «Чариотир», согласно которому в первые тридцать дней планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, в том числе 8 бомб на Москву и 7 – на Ленинград. На втором этапе, который должен был продлиться еще два года, предполагалось сбросить на СССР еще 200 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб. Не успел год закончиться, как по американским штабам был разослан новый план, «Флитвуд». Противостояние двух сверхдержав нарастало, и оперативный план САК ЕВП 1-49, представленный комитету начальников штабов главнокомандующим американскими ВВС 21 декабря 1948 года, исходил уже из того, что война с Советским Союзом начнется до 1 апреля 1949 года. Американцев тоже поджимало время: по их расчетам, СССР создаст свою атомную бомбу не ранее 1952–1955 годов, но советский министр иностранных дел Молотов уже в 1947 году во всеуслышание заявил, что атомное оружие не является тайной для Советов. Вот и гадай: блеф это или на самом деле так оно и есть…
Если не все в точности, то хотя бы приблизительное содержание этих планов становилось известно советскому правительству и, естественно, не прибавляло оптимизма.
Наконец, десять килограммов плутония, необходимых для создания бомбы, были накоплены. Первое испытание советской атомной бомбы прошло, вопреки всем западным прогнозам, 20 августа 1949 года под Семипалатинском в Казахстане.
Серго Берия тоже присутствовал на полигоне – уже тогда он был конструктором оборонной техники, хотя, скорее всего, просто попросился на испытания, пользуясь высоким родством. А что тут, собственно, плохого?
В своей книге он пишет:
«Михаил Первухин… в своих воспоминаниях, написанных еще в конце шестидесятых годов и опубликованных лишь недавно, утверждал, что “в случае неудачи нам бы пришлось понести суровое наказание за неуспех”. “Конечно, мы все ходили под страхом”, – вторил ему Ефим Славский, в те годы первый директор атомного комбината… (Впрочем, надо учитывать тот факт, что ни один, ни другой не были репрессированы при Хрущеве, а условием этого обычно было вполне определенное поведение. Это Никита Сергеевич, а не Сталин, во главу угла ставил личную преданность и ненависть к его личным врагам. – Е. П.) В других источниках прямо говорится, что Лаврентий Павлович приехал на полигон с двумя списками сотрудников – один был наградной, другой, в случае неудачи, для ареста… (Ну, а это вообще глупость полнейшая: если посадить разработчиков, откуда успех возьмется? А дураком Берия не был. – Е. П.). Баек на этот счет ходит, действительно, много… Дописались даже до того, что отец был после взрыва в дурном настроении, потому что не успел первым доложить об удачных испытаниях Сталину.
Реакцию своего отца я помню прекрасно. Все было совершенно иначе. Сразу же после взрыва отец и Курчатов обнялись и расцеловались. Помню, отец сказал тогда: “Слава богу, что у нас все нормально получилось…” Дело в том, что в любой группе ученых есть противники. Так было и здесь. Сталину постоянно писали, докладывали, что вероятность взрыва крайне мала. Американцы, мол, несколько попыток сделали, прежде чем что-то получилось…
Не было и в помине никаких списков, а если кто-то и утверждает, что ученые боялись отца, пусть останется это на его совести. Отношения были совершенно иными… Когда Курчатова заставляли дать показания на отца и написать, что Берия всячески мешал созданию первой советской атомной бомбы, Игорь Васильевич сказал прямо: “Если бы не он, Берия, бомбы бы не было”. Произошло это уже после июня 1953 года, когда ведущих ученых вызывали к Хрущеву и Маленкову и требовали: “Дайте показания на Берию! Партии необходимо показать его злодейскую роль”. Но ученые на это не пошли, а тронуть их не решился даже Хрущев. Как ни был неумен новый лидер СССР, он понимал, что его положение в мире зависит во многом от их работы…
Естественно, первым об успехе испытаний Сталину доложил Берия – сообщение ушло в Москву прямо с полигона».
Большая группа участников проекта получила тогда высокие награды. Восемь ведущих ученых: Курчатов, Флеров, Харитон, Хлопин, Щелкин, Доллежаль, Бочвар и немецкий физик Николаус Риль стали Героями Социалистического Труда. Всем им подарили дачи под Москвой и машины «победа», а Курчатов получил «ЗИС». Все были удостоены Сталинских премий. Героями Соцтруда стали Ванников и его заместитель Первухин, а также восемь генералов из МВД.
Все это позволит впоследствии управделами Совмина М. Т. Помазневу заявить на июльском Пленуме 1953 года:
«По линии Спецкомитета имело место задабривание министров и других руководящих работников и заигрывание с ними. Большинство министров оборонной промышленности и машиностроения получили по нескольку орденов и стали лауреатами Сталинских премий. Много наград давалось строителям… Аппарат Спецкомитета не в меру отмечался наградами…»
Мол, подкупал Лаврентий Павлович своих подчиненных. Что же он себя-то забыл? Этому тоже есть объяснение.
«Берия, глава Спецкомитета, получил лишь орден Ленина. Он оказался во втором длинном списке всех тех, которые “принимали участие” в строительстве объектов атомной промышленности. Этим обидным для Берия решением Сталин хотел, очевидно, подчеркнуть, что главная заслуга в организации всех работ по проблеме № 1 принадлежит не Берия, а самому Сталину».
А может быть, это Берия, подписывавший представления на участников проекта, так оценил свой вклад? В то время было не модно награждать самих себя, и даже Сталин категорически отказался от Золотой Звезды Героя, которой его пытались наградить в 1945 году. А кто больше него заслуживал самой высокой награды?
«Человеческий фактор»
Ученые – народ непростой. Большей частью они темпераментны, обидчивы, амбициозны, склонны абсолютизировать свое дело и его значение в жизни человечества. Не все, конечно, но многие. Теоретики – это вообще особый разговор, о них даже среди физиков ходит множество анекдотов, а простому смертному логику теоретика иной раз и понять невозможно.
Легенда о «безграмотном руководстве Берии» имела начало в знаменитом письме академика Капицы Сталину. Петр Леонидович с самого начала относился к работе над атомной бомбой скептически. А говоря по-простому, не хотел заниматься этой проблемой. Однако почувствовав, что увязает в ней, Капица отправил Сталину два письма. Первое – 3 октября 1945 года, в котором просил освободить его от всей работы в СНК, кроме Академии наук. Сталин этого письма попросту «не заметил». Тогда последовало второе, с нападками на Спецкомитет и на Берию.
«Хоть и тяжеловато будет, но, во всяком случае, попробовать надо скоро и дешево создать АБ, – пишет ученый. – Но не таким путем, как мы идем сейчас – он совсем безалаберен и без плана. Его главные недостатки: во-первых, он не использует наши организационные возможности, а во-вторых, он шаблонен».
Ну, что касается организационных возможностей – тут Петр Леонидович прав – организационно проект находился в самом начале. Что же до шаблонности, то… и тут он прав! Капице, как ученому, хотелось решить проблему каким-то принципиально своим путем, как до него никто не решал. Не зря же говорят, что наука – это удовлетворение собственного любопытства за счет государства. Но заказчику, оплачивавшему счета, – стране, правительству и, в частности Спецкомитету – было на оригинальность подхода решительнейшим образом наплевать. Ему, заказчику, нужна была бомба в максимально короткие сроки, самым простым и быстрым способом достижения этого было повторение американского пути, и Берия всеми силами толкал ученых на этот путь, а Курчатов послушно следовал его указаниям. Ну и как мог стерпеть такое Петр Леонидович? Какой-то там Берия, чиновник, да что он понимает в науке? Курчатов – да кто он вообще такой?! Тоже мне, академик – все знают, что академиком его Сталин назначил… Да и вообще, какой ученый смирится с тем, что работа идет не по его схеме?
Досталось, естественно, руководству. «Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Спецкомитете как сверхчеловеки. Особенно товарищ Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это не плохо, но за ним первую скрипку все же должен играть ученый… У товарища Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и знать партитуру. С этим у Берия слабо. Я лично думаю, что товарищ Берия справился бы со своей задачей, если бы отдал больше времени и сил. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает главное от второстепенного, поэтому зря времени не тратит, у него безусловно есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения».
В итоге Петр Леонидович предложил Лаврентию Павловичу поучиться физике в его институте. Не совсем понятно, зачем Берии физика, когда есть Курчатов и сам Капица, ну да ладно. Но, по-видимому, все же эти два характера схлестнулись всерьез.
«С товарищем Берия отношение у меня все хуже и хуже, – пишет Капица, – и он, несомненно, будет доволен моим уходом. Работать с таким настроением я не умею. Я ведь с самого начала просил не привлекать меня к этому делу, так как заранее предполагал, во что оно у нас выльется…»
Это письмо обошло множество изданий, как несомненный «компромат» на Берию, хотя не совсем ясно, что здесь «компрометирующего» – ну не сошлись люди характерами, и все. Обычные, в общем-то, для научного мира разборки.
Через две недели после своего эпохального письма Капица был действительно освобожден от всех работ, связанных с проектом. Никаких притеснений для него не последовало, никто его не трогал. Однако почти через год, 17 августа 1946 года, Петр Леонидович распоряжением Сталина внезапно лишается всех государственных и научных постов, в том числе и поста директора созданного им Института физических проблем. Этот случай любят приводить в качестве примера особой злопамятности Сталина – надо же, столько выжидал…
На самом деле все было немножко иначе. Просто институт Капицы срочно понадобился для работ над водородной бомбой. Во-первых, его предполагалось несколько переориентировать, с чем директор уж точно не согласился бы, и вышел бы еще один скандал, а во-вторых, теперь этим институтом не мог руководить ученый, не задействованный в проекте. Ну и, возможно, когда речь зашла о Капице, Сталин сказал что-нибудь вроде: раз уважаемый академик не хотел помочь государству, когда его об этом попросили, то почему государство должно обеспечивать его работой и прочими благами? Вполне в духе времени и, кстати, традиционный для России подход…
Лишь девять лет спустя, когда работы над бомбой были в основном закончены, Капица смог снова вернуться к своей работе.
Самую суть конфликта, даже не касаясь его, прояснил Павел Судоплатов:
«Оппенгеймер напоминает мне в значительной мере наших ученых академического типа, – пишет он, – Вернадского, Капицу, Сахарова. Они всегда стремились сохранить собственное лицо, стремились жить в мире, созданном их воображением, с иллюзией независимости… А для Курчатова в научной работе главными всегда были интересы государства. Он был менее упрям и более зависим от властей, чем Капица и Иоффе… Правительство стремилось любой ценой ускорить испытание первой атомной бомбы, и Курчатов пошел по пути копирования американского ядерного устройства. Вместе с тем не прекращалась параллельная работа над созданием бомбы советской конструкции. Она была взорвана в 1951 году…».
Это, кажется, единственный случай, когда кто-либо из ученых был недоволен Берией. Даже странно, недовольства должно быть больше. В отличие от ученых, склонных абсолютизировать науку, мышление Берии было комплексным, он видел проблему со многих сторон, чем иной раз удивлял физиков.
Так, например, Сахаров, будущий знаменитый академик (к сожалению, более знаменитый не своим делом, а тем, что полез не в свое дело), как-то спросил Берию:
«– Почему наши новые разработки идут так медленно? Почему мы все время отстаем от США и других стран, проигрывая техническое соревнование?
Ответ был для ученого неожиданным:
– Потому что у нас нет производственно-опытной базы. Все висит на одной “Электросиле”. А у американцев сотни фирм с мощной базой».
«Такой ответ мне был, конечно, не интересен», – признается Сахаров.
А чего он, собственно, ждал?
Но любопытнее всего то, что было дальше. «Он подал мне руку, – пишет Сахаров. – Она была пухлая, чуть влажная и мертвенно холодная. Только в этот момент я понял, что говорю с глазу на глаз со страшным человеком. До этого мне это не приходило в голову, и я держался совершенно свободно».
Рискну предположить: то, что он разговаривал со «страшным человеком», Андрей Дмитриевич понял не в конце разговора, а когда писал мемуары. Да и вообще соотношение действительности и ее преломления в сознании физика-теоретика, наделенного необходимым для его работы феерическим воображением, – отдельный вопрос. Чего стоит другой пассаж из воспоминаний Сахарова:
«На одном из совещаний летом 1952 года… Берия, отчитывая Н. И. Павлова, одного из генералов МГБ… встал и произнес примерно следующее: “Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы не будем вас наказывать, мы надеемся, что вы исправите ошибку, но имейте в виду, у нас в турме места много”.
Берия говорил твердо “турма” вместо тюрьма. Это звучало жутковато…»
Звучит и вправду жутковато, но… но Берия, разглагольствующий о «большевистской остроте»! Может, Андрей Дмитриевич его с Кагановичем перепутал?
…Здесь, как и в ГКО, Берия опекал «своих» ученых и инженеров. Так, например, с самого начала работы и до ее конца Спецкомитет был «зоной, свободной от арестов». Ни Абакумов, ни кто-либо еще не решались связываться с Берией – себе дороже. Все ученые, работавшие в проекте, были обеспечены жильем, дачами, хорошим питанием и медицинской помощью, пользовались спецраспределителями. С другой стороны, их квартиры прослушивались – но без последствий. Даже по отношению к академику Ландау, который ругательски ругал советский строй, называя его фашизмом, а себя рабом, не было сделано никаких оргвыводов. Пусть себе болтает, лишь бы работал…
Разные бывали ситуации. Вспоминает Павел Судоплатов:
«Я получил сообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи…». То есть, говоря обычными словами, младший брат физика, задействованного в проекте, что-то сказал про Сталина, а его коллега оказался стукачом. Таковы уж были нравы в научной среде – а еще удивляются, почему это в 1937 году их столько пострадало… Однако продолжим:
«Когда я об этом проинформировал Берию, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о “шалостях” его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков».
Более того, на следующий день Берия еще и приехал в лабораторию, чтобы успокоить физика – мол, все с его братом будет в порядке, не только самим ученым, но и их родственникам гарантирована абсолютная безопасность.
Серго же Берия рассказывает историю посерьезней.
Один из ведущих ученых проекта, Юлий Харитон, в свое время работал в Англии и, естественно, по ведомству МГБ проходил как «английский шпион».
«В свое время Юлия Борисовича дважды пытались отстранить от работ, связанных с созданием ядерного оружия, и даже обвиняли в шпионаже. Были люди, которые с самого начала не хотели, чтобы Харитон занимался научной деятельностью… К счастью, тогда все обошлось, и академик Харитон продолжил работу. А спустя несколько лет, отец к тому времени уже не имел и косвенного отношения к органам безопасности, его вызвал Сталин:
– Это материалы на Харитона… Убеждают меня, что английский шпион… Что скажешь?
Не берусь точно утверждать, кто именно возглавлял тогда госбезопасность – Абакумов или Игнатьев, – но “дело” было состряпано в этом ведомстве. Материалы на Харитона были собраны и представлены Сталину. А коль ядерный проект курировал отец, Сталин вызвал его.
Отец хорошо помнил предыдущие попытки “убрать” Харитона и не особенно удивился, что вновь зашел разговор о его работе на английскую разведку.
– Все люди, которые работают над этим проектом, – сказал отец, – отобраны лично мною. Я готов отвечать за действия каждого из них. Не за симпатии и антипатии к советскому строю, а за действия. Эти люди работают и будут честно работать над проектом, который нам поручен.
Разговор происходил в кабинете Сталина, дело на академика Харитона лежало на столе Иосифа Виссарионовича, и можно только догадываться, что там было написано.
– А насчет Харитона могу сказать следующее, – доложил отец. – Человек это абсолютно честный, абсолютно преданный тому делу, над которым работает, и на подлость, уверен, никогда не пойдет.
Отец изложил свое мнение в письменной форме и отдал бумагу Сталину. Иосиф Виссарионович положил ее в сейф:
– Вот и хорошо, будешь отвечать, если что…
– Я головой отвечаю за весь проект, а не только за Харитона, – ответил отец.
Бумага, написанная отцом, так и осталась у Сталина».
Этот случай не единственный. Таким вот способом создавалась «зона, свободная от арестов». Кстати, по поводу репрессий: когда речь шла о людях, занимающих достаточно высокие посты, то на их арест требовалось согласие вышестоящего начальника. Если б все наркомы вели себя, как Берия, то никаких «шарашек» бы не понадобилось…
Академик Андроник Петросьянц оставил воспоминания, где подробно характеризовал Берию как руководителя проекта:
«Среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Все это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним, по многим техническим вопросам, касавшихся танкостроительной и ядерной тематики. В интересах исторической справедливости нельзя не сказать, что Берия, этот страшный человек, руководитель карательного органа нашей страны, сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники, имевшийся в нашей стране. Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль в полном смысле была неизмеримой…»
После уничтожения Берии Спецкомитет был ликвидирован со стремительностью, достойной лучшего применения – 26 июня 1953 года, а его аппарат передан во вновь образованное министерство среднего машиностроения СССР. Казалось бы, какая разница? Но разница была – и существенная. Дело в том, что к тому времени отношение Берии к своему ведомству несколько изменилось. Об этом рассказал на памятном июльском Пленуме ЦК член комитета, а ныне замминистра среднего машиностроения А. П. Завенягин:
«Берия слыл организатором, а в действительности был отчаянным бюрократом… Американцы строят новые большие заводы по производству взрывчатых атомных веществ. Тратят на это огромные средства. Когда мы ставили вопрос о новом строительстве, Берия нам говорил: “К черту, вы тратите много денег, укладывайтесь в пятилетку”. Мы не могли с этим мириться, государство не может мириться. Берия же повторял нам: “К черту, укладывайтесь в утвержденные цифры”».
Что означал этот выпад? А означал он очень простую вещь. В самом начале работы над бомбой, когда шла невероятная гонка, для ПГУ Спецкомитета был установлен особый финансовый режим – неограниченное финансирование, оплата всех смет «по произведенным затратам». Но задача была выполнена, гонка на выживание закончилась, а строители и все прочие по-прежнему хотели тратить деньги, не считая. Берия же этому воспротивился. ЦК пресек его «вражескую деятельность», так что оборонка, как и раньше, могла тратить денег сколько влезет. Люди старшего поколения хорошо помнят результат – оборонная промышленность становилась все более раздутой и неэффективной, пока не превратилась в чудовищную «черную дыру», куда со свистом улетали миллиарды. В этой ситуации американцы приняли совершенно грамотное решение и стали изматывать СССР гонкой вооружений. И измотали.
И все же созданная Берией гигантская структура была настолько мощной, что продержалась до самого начала перестройки и выжила даже после ударов, нанесенных экономической реформой. Юрий Мухин пишет: «Чем бы ни занимался Берия, он всегда строил». Добавим: не только строил, но и умел строить…